Творчество Анны Ахматовой
интерьеры, смело
введенные прозаизмы, а главное, та внутренняя связь, какая всегда
просвечивает у нее между внешней средой и потаенно бурной жизнью сердца, -
все живо напоминает русскую классику, не только романную, но и
новеллистическую, не только прозаическую, но и стихотворную (Пушкин,
Лермонтов, Тютчев, позднее - Некрасов).
ПУШКИН
и
АХМАТОВА
Говоря о любовной лирике Ахматовой, нельзя не сказать несколько
слов о чувствах самой поэтессы, о ее кумирах, о предметах ее восхищения.
И одним из неоскудевающим источником творческой радости и
вдохновения для Ахматовой был Пушкин. Она пронесла эту любовь через всю
свою жизнь, не побоявшись даже темных дебрей литературоведения, куда
входила не однажды, чтобы прибавить к биографии любимого поэта несколько
новых штрихов. (А. Ахматовой принадлежат статьи: "Последняя сказка
Пушкина (о "Золотом петушке")", "Адольф" Бенжамена Констана в творчестве
Пушкина", "О "Каменном госте" Пушкина", а также работы: "Гибель
Пушкина", "Пушкин и Невское взморье", "Пушкин в 1828 году" и др.)
В "Вечере" Пушкину посвящено стихотворение из двух строф, очень
четких по рисунку и трепетно-нежных по интонации.
Любовь к Пушкину усугублялась еще и тем, что по стечению
обстоятельств Анна Ахматова - царскоселка, ее отроческие, гимназические
годы прошли в Царском Селе, теперешнем Пушкине, где и сейчас каждый
невольно ощущает неисчезающий пушкинский дух, словно навсегда поселившийся
на этой вечно священной земле русской Поэзии. Те же Лицей и небо и так же
грустит девушка над разбитым кувшином, шелестит парк, мерцают пруды и, по-
видимому, так же (или - иначе?) является Муза бесчисленным паломничающим
поэтам...
Для Ахматовой Муза всегда - "смуглая". Словно она возникла перед
ней в "садах Лицея" сразу в отроческом облике Пушкина, курчавого лицеиста -
подростка, не однажды мелькавшего в "священном сумраке" Екатерининского
парка, - он был тогда ее ровесник, ее божественный товарищ, и она чуть ли
не искала с ним встреч. Во всяком случае ее стихи, посвященные Царскому
Селу и Пушкину, проникнуты той особенной краской чувства, которую лучше
всего назвать влюбленностью, - не той, однако, несколько отвлеченной, хотя
и экзальтированной влюбленностью, что в почтительном отдалении
сопровождает посмертную славу знаменитостей, а очень живой,
непосредственной, в которой бывают и страх, и досада, и обида, и даже
ревность... Да, даже ревность! Например, к той красавице с кувшином,
которою он любовался, воспел и навек прославил... и которая теперь так
весело грустит, эта нарядно обнаженная притворщица, эта счастливица,
поселившаяся в бессмертном пушкинском стихе!
" Урну с водой уронив, об утес ее дева разбила. Дева печально
сидит, праздный держа черепок.
Чудо! Не сякнет вода, изливаясь из урны разбитой; Дева, над
вечной струей, вечно печальна сидит".
Ахматова с женской пристрастностью вглядывается и в знаменитое
изваяние, пленившее когда-то поэта, и в пушкинский стих. Ее собственное
стихотворение, озаглавленное (не без тайного укола!), как и у Пушкина,
"Царскосельская статуя", дышит чувством уязвленности и досады:
" И как могла я ей простить
Восторг твоей хвалы влюбленной...
Смотри, ей весело грустить,
Такой нарядно обнаженной".
Надо сказать, что небольшое ахматовское стихотворение, безусловно,
одно из лучших в уже необозримой сейчас поэтической пушкиниане,
насчитывающей, по-видимому, многие сотни взволнованных обращений к великому
гению русской литературы. Но Ахматова обратилась к нему так, как только она
одна и могла обратиться, - как влюбленная женщина, вдруг ощутившая
мгновенный укол нежданной ревности. В сущности, она не без мстительности
доказывает Пушкину своим стихотворением, что он ошибся, увидев в этой
ослепительной стройной красавице с обнаженными плечами некую вечно
печальную деву. Вечная грусть ее давно прошла, и вот уже около столетия
она втайне радуется и веселится своей поистине редкостной, избраннической,
завидной и безмерно счастливой женской судьбе, дарованной ей пушкинским
словом и именем...
Как бы то ни было, но любовь к Пушкину, а вместе с ним и к другим
многообразным и с годами все расширявшимся культурным традициям в
большой степени определяла для Ахматовой реалистический путь развития. В
этом отношении она была и осталась традиционалистской. В обстановке бурного
развития различных послесимволистских течений и групп, отмеченных теми или
иными явлениями буржуазного модернизма, поэзия Ахматовой 10-х годов могла
бы даже выглядеть архаичной, если бы ее любовная лирика, казалось бы,
такая интимная и узкая, предназначенная ЕЙ и ЕМУ, не приобрела в лучших
своих образцах того общезначимого звучания, какое свойственно только
истинному искусству.
БОЛЬНАЯ И НЕСПОКОЙНАЯ
ЛЮБОВЬ
Надо сказать, что стихи о любви у Ахматовой - не фрагментарные
зарисовки, не разорванные психологические этюды: острота взгляда
сопровождена остротой мысли. Велика их обобщающая сила. Стихотворение
может начаться как непритязательная песенка:
Я на солнечном восходе
Про любовь пою,
На коленях в огороде
Лебеду полю.
А заканчивается оно библейски:
" Будет камень вместо хлеба
Мне наградой злой.
Надо мною только небо,
А со мною голос твой".
Личное ("голос твой") восходит к общему, сливаясь с ним: здесь к
всечеловеческой притче и от нее - выше, выше - к небу. И так всегда в
стихах Ахматовой. Тематически всего лишь как будто бы грусть об ушедшем
(стихотворение "Сад") предстает как картина померкнувшего в этом состоянии
мира. А вот какой романной силы психологический сгусток начинает
стихотворение:
" Столько просьб у любимой всегда!
У разлюбленной просьб не бывает".
Не подобно ли открывается "Анна Каренина": "Все счастливые семьи
похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-
своему..."? О. Мандельштам имел основания еще в 20-ые годы написать: "...
Ахматова принесла в русскую лирику всю огромную сложность и
психологическое богатство русского романа девятнадцатого века. Не было бы
Ахматовой, не будь Толстого и "Анны Карениной", Тургенева с "Дворянским
гнездом", всего Достоевского и отчасти даже Лескова.
Генезис Ахматовой весь лежит в русской прозе, а не поэзии. Свою
поэтическую форму, острую и своеобразную, она развивала с оглядкой на
психологическую прозу".
Но любовь в стихах Ахматовой отнюдь не только любовь - счастье, тем
более благополучие. Часто, слишком часто это - страдание, своеобразная
антилюбовь и пытка, мучительный, вплоть до распада, до прострации, излом
души, болезненный, "декадентский". И лишь неизменное ощущение ценностных
начал кладет грань между такими и особенно декадентскими стихами. Образ
такой "больной" любви у ранней Ахматовой был и образом больного
предреволюционного времени 10-х годов и образом больного старого мира.
Недаром поздняя Ахматова в стихах и особенно в "Поэме без героя" будет
вершить над ним суровый самосуд, нравственный и исторический. Еще в
1923году Эйхенбаум, анализируя поэтику Ахматовой, отметил, что уже в
"Четках" "начинает складываться парадоксальный своей двойственностью образ
героини - не то "блудницы" с бурными страстями, не то нищей монахини,
которая может вымолить у Бога прощенье".
Любовь у Ахматовой почти никогда не предстает в спокойном
пребывании.
То змейкой, свернувшись клубком,
У самого сердца колдует,
То целые дни голубком
На белом окошке воркует,
То в инее ярком блеснет,
Почудится в дреме левкоя...
Но верно и тайно ведет
От счастья и от покоя.
Чувство, само по себе острое и необычайное, получает дополнительную
остроту и необычность, проявляясь в предельном кризисном выражении –
взлета или падения, первой пробуждающей встречи или совершившегося разрыва,
смертельной опасности или смертной тоски. Потому же Ахматова тяготеет к
лирической новелле с неожиданным, часто прихотливо капризным концом
психологического сюжета и к необычностям лирической баллады, жутковатой
и таинственной.
Обычно ее стихи - начало драмы, или только ее кульминация, или еще
чаще финал и окончание. И здесь опиралась она на богатый опыт русской уже
не только поэзии, но и прозы. "Этот прием, - писала Ахматова, - в русской
литературе великолепно и неотразимо развил Достоевский в своих романах
- трагедиях; в сущности, читателю -
| |  скачать работу |
Творчество Анны Ахматовой |
