Творчество Куприна
с
местной интеллигенцией, жаждущей поговорить о «высоких
материях». Та же картина и во время поездки Куприна в 1912
году за границу. В Ницце, например, он быстро подружился с
синдикатами кучеров, шоферами, рабочими...
Но есть что-то лихорадочное, напряженное в поспешной смене
всех этих увлечений - французской борьбой и погружением в
скафандре под воду, охотой и стилем «кросс», тяжёлой атлетикой
и свободным воздухоплаванием. Словно в Куприне жило два
человека, мало друг на друга похожие, а современники,
поддавшие», впечатлению одной, наиболее явной стороны его
личности, оставили о нём неполную истину. Лишь наиболее
близкие писателю люди, вроде Ф. Д. Батюшкова, сумели
разглядеть эту двойственность.
Если же мы обратимся к творчеству Куприна, то здесь бросается
в глаза знаменательное противоречие: те сильные, здоровые
жизнелюбцы, к которым как будто был так близок писатель по
складу своей личности, в его произведениях оттеснены на задний
план, преимущественное же внимание уделено героям, внешне
имеющим с ними мало общего. Вот они перед нами - персонажи,
которым Куприн доверяет все свои самые заветные помыслы,
которые разделяют его сокровенные мысли, радости, страдания:
инженер Бобров, наделённый «нежной, почти женственной натурой»
(«Молох»), «стыдливый... очень чувствительный» Лапшин
(«Прапорщик армейский»); «добрый», но «слабый» Иван Тимофеевич
(«Олеся»); «чистый, милый», но «слабый» и «жалкий» подпоручик
Ромашов («Поединок»). Где уж тут «неисправимый оптимизм»,
«неистребимый дикарь», «особенное жизнерадостное здоровье»!
В каждом из этих героев повторяются сходные черты: душевная
чистота, мечтательность, пылкое воображение, соединенное с
полнейшей непрактичностью и безволием. Но, пожалуй, яснее
всего раскрываются они, освещенные любовным чувством. Все они
относятся к женщине с сыновней чистотой и благоговением.
Устами армейского ницшеанца Назанского, в одном из его бурных
монологов («Поединок»), Куприн демонстративно идеализирует
безнадежно платоническое чувство: «...сколько разнообразного
счастья и очаровательных мучений заключается в... безнадежной
любви? Когда я был помоложе, во мне жила одна греза: влюбиться
в недосягаемую, необыкновенную женщину, такую, знаете ли, с
которой у меня никогда и ничего не может быть общего.
Влюбиться и всю жизнь, все мысли посвятить ей». Вместо сильной
личности перед нами в окружении жестокого бесчеловечного мира
появляется нелепо трогательный со своей жаждой «святого»
чувства ущемленный человек.
Любовь до самоунижения и - даже - самоуничтожения, готовность
погибнуть во имя любимой женщины, - тема эта, тронутая
неуверенной рукой в рассказе «Странный случай» (1895),
расцветает в волнующем, мастерски выписанном «Гранатовом
браслете» (1911). Стремясь воспеть красоту высокого, но
заведомо безответного чувства, на которое «способен, быть
может, один из тысячи», Куприн, однако, наделяет этим чувством
крошечного чиновника Желткова. Его любовь к княгине Вере
Шеиной безответна, не способна «выпрямить», окрылить его.
Замкнутая в себе, эта любовь не обладает творческой,
созидательной силой. «Случилось так, что меня не интересует в
жизни ничто: ни политика, ни наука, ни философия, ни забота о
будущем счастье людей, - пишет Желтков перед смертью предмету
своего поклонения, - для меня вся жизнь заключается только в
вас». Богатство души Желткова не оборачивается ли её
бедностью?
Романтическое поклонение женщине, рыцарское служение ей
противостояло в произведениях Куприна циничному глумлению над
чувством, живописанию разврата, который под видом освобождения
от мещанских условностей проповедовали в годы общественной
реакции Арцыбашев или Анатолий Каменский. Но в целомудрии
купринских героев есть что-то надрывное, а и их отношении к
любимой зачастую поражает одна знаменательная аномалия. «Роман
наш, -сообщает подруге хищная кокетка Кэт («Прапорщик
армейский»), - вышел очень простым и в то же время
оригинальным. Оригинален он потому, что в нём мужчина и
женщина поменялись своими постоянными ролями. Я нападала, он
защищался». Поменялись ролями и энергичная, волевая «полесская
колдунья».Олеся с «добрым, но только слабым» Иваном
Тимофеевичем («Олеся»), и умная, расчётливая Шурочка Николаева
с «чистым и добрым» Ромашовым («Поединок»). Недооценка себя,
неверие в свое право на обладание женщиной, судорожное желание
замкнуться - эти черты дорисовывают купринского героя с
хрупкой душой, попавшего в жестокий мир. Своей беззащитной
ранимостью, своей способностью болезненно остро переживать
любую несправедливость, тонкостью душевной организации они
напоминают нам не жизнерадостного, грубовато - здорового
«взрослого» Куприна в традиционном описании современников, а
чуткого к страданиям, мечтательного Куприна - ребенка,
заточённого в мрачные казарменные стены.
Пройдя еще в детстве через ряд разнообразных жизненных
испытаний, принуждённый приспособиться к жестокой среде,
Куприн сберег в душе неспособность причинять боль, сохранил в
чистоте бескомпромиссный гуманизм. «Мускулистый, приятный
силач», кутила, жизнелюбец - это, очевидно, было лишь
полправды (недаром, читая «Поединок», Л. Н. Толстой обронил
фразу: «Куприн в слабого Ромашова вложил свои чувства»). Ее
дополняет обостренная жалость к страдающим людям, давшая такие
поразительные страницы, как встреча Ромашова в «Поединке» с
затравленным и больным солдатом Хлебниковым, ищущим смерти на
железнодорожных путях. Кастовые офицерские предрассудки,
вбивавшиеся в голову Ромашову и в кадетском корпусе, и в
юнкерском училище, падают в мгновение ока, когда подпоручик,
мучимый виноватой жалостью и ответственностью за человеческую
жизнь, изуродованную на его глазах, обращается к Хлебникову со
словами: «Брат мой». И тот же купринский гуманизм ярко
окрашивает все произведения о детях, с отзывчивостью приходит
на помощь их горю «Белый пудель», «Слон» (1907), «Храбрые
беглецы» (1917) и т. д). Небезынтересно отметить, что Куприн -
писатель идёт и здесь своим путём. Стоит только сопоставить, к
примеру, горьковского «Деда Архипа и Лёньку» с «Белым
пуделем», как становится очевидной разница уже в подходе к
самой теме. У Горького - протест нищего мальчика против
стяжательства, которое разъедает по-своему доброго деда
Архипа, пробуждение человеческого достоинства в маленькой душе
Леньки. У Куприна -воспевание честной бедности, солидарности
«гуттаперчевого мальчика» Сережи, четвероногого артиста Арто и
весёлого, бескорыстного босяка дедушки Лодыжкина в
столкновении с богатыми, перекормленными дачниками и их
прислугой. Мир Горького жёстче, трагичнее, а герои активнее.
У Куприна же - добрая грусть и сострадание к бездомным
артистам не мешает «счастливому» концу.
Едва ли не наиболее «традиционный» писатель реалистического
крыла русской литературы, Куприн запечатлел психологию героя -
правдолюбца, родственного персонажам Тургенева, Толстого,
Чехова. Гаршина. Однако как ярко сказалась в его творчестве,
принадлежащем уже новому, XX столетию, недостаточность
традиционного подхода к действительности и традиционного
героя! Эпоха требовала от художника активно воздействовать на
жизнь, всемерно поддерживать великие социальные
преобразования. Горьковские рабочие, бунтари и агитаторы, уже
несли динамит своих идей в своекорыстный и затхлый мир, а
Куприн в ту же пору был вынужден беспомощно наблюдать, как
одни за другим гибнут его герои во враждебной им среде.
Для стиля Куприна характерна верность реалистическим заветам.
Даровитейший писатель, он обладал многообразием стилевых
манер, но даже во многих лучших его произведениях заметно
следование какой-либо уже проложенной традиции. Так, рассказ
«Мирное житие», высоко оцененный Л. Н. Толстым, близок
«Человеку в футляре»; «Собачье счастье» (1896) заставляет
вспомнить ранние аллегорические произведения М. Горькою,
эпиграф к «Изумруду» («Посвящаю памяти несравненного пегого
рысака Холстомера») уже указывает на произведение, которое
оказало влияние, - повесть Л. Н. Толстого.
Прослеживая хронологически произведения Куприна, видно, как
постепенно все увереннее и резче становится его перо, как
отступают банальные описания и почти на нет сводятся
красивости и мелодраматические издержки. В его творчестве все
очевиднее становится приверженность к отложившимся
напластованиям быта. Художественному дару писателя было в
высшей степени свойственно подробное изображение какого-либо
устойчивого, прочно сложившегося профессионального уклада -
военного, заводского, рыбацкого, циркового, чиновничьего, или
национального быта - русского, украинского, еврейского,
белорусского. Купринский стиль формируется отличным образом от
чеховского или, скажем, бунинского. Впечатление у читателя
рождается уже от одной точности назывании. Изредка и у Куприна
останавливает внимание меткая метафора - «узенькая сёмговая
полоска зари»,- так и видишь отливающую оранжевым тяжелым
жиром полость неба. Обычно же он накапливает множество бытовых
чёрточек, необходимых в том художественном ансамбле, в той
величественной картине повседневности, какая складывается в
результате. Художническая наблюдательность Куприна далека от,
условно говоря, импрессионизма в прозе, чужда щедрой
метафоризации. Там, где Бунин напишет: «чайки, как яичная
скорлупа», «море пахло арбузом» и т. д., Куприн скаже
| |  скачать работу |
Творчество Куприна |
