Творчество М. Зощенко в контексте русской литературы
что
романтический рок бессилен, когда люди пользуются разумом и не поддаются
мрачному фатализму или (женской) истерике. Этого, по мнению Зощенко, не
знали ни Лермонтов, ни Толстой, ни другие «психологи» и «мистики» XIX века,
разжигая страсти в своих философски «ложных» романах и повестях. Веселый
Пушкин, однако, хорошо все это знал; по крайней мере, таким знанием
наполнены белкинские повести, где всюду торжествует человеческий разум, и
где мрачные страсти весело высмеиваются, где пародируются предрассудки и
фанатизм. Пушкин был «просветителем», который ценил разум. Так, очевидно,
понимал его Зощенко.
В любом случае, среди многочисленных пародий «Талисмана» на разных
классиков XIX века нет пародии на автора «Повестей Белкина» и стихотворения
«Талисман» (1827), то есть на Пушкина. Наоборот, здесь выражение похожих
позиций. В стихоотворении Пушкина та же мысль, что и во всех шести повестях
Белкина, мысль, что человек сам властелин своей судьбы и вовсе не зависит
от каких-либо магических и таинственных сил. «Разумная возлюбленная» поэта,
подарив ему кольцо-талисман, говорит, что ее подарок не может спасти ни от
ураганов, ни от ссылки, не может дать ему ни богатства, ни счастья.
Но когда коварны очи
Очаруют вдруг тебя,
Иль уста во мраке ночи
Поцелуют не любя —
Милый друг! от преступленья,
От сердечных новых ран,
От измены, от забвенья
Сохранит мой талисман! (30, с. 311)
Т.е. единственное, что может сделать талисман, подаренный истинной
любовью, это напомнить о настоящей любви, предохранив таким образом от
ложных поступков. А талисман, подаренный лжелюбовью, как талисман Вареньки
Л., может натворить много «глупых» бед.
Итак, повесть «Талисман» Зощенко можно прочитать как хвалу
просвещению, а также как хвалу просветителю Пушкину. Вдобавок ее можно
прочитать как хвалу преемнику Пушкина, который продолжал дело просвещения
народа в XX веке и незадолго до смерти, в письме от 25-го марта 1936 года,
поручил Зощенко, в свою очередь, продолжить его путем «осмеяния страдания»,
этого «позора мира». За полгода до юбилейных праздников в честь
основоположника русской литературы Пушкина умер основоположник советской
литературы и наставник Зощенко — М. Горький. Думается, что и ему,
посоветовавшему больному и удрученному Зощенко «осмеять страдание»,
посвящена «просветительская» шестая повесть Белкина.
Пушкин был дворянином. Горький — представителем пролетариата (хотя
«анкетно» был мелкобуржуазного происхождения). В этом классовом различии
кроется как будто непреодолимый антагонизм, особенно если иметь в виду, что
Пушкин очень гордился своим дворянством. Однако Пушкин, конечно, не был
просто «кичливым» или «жестоким» аристократом, но глубоко осознавал, что
«благородство обязывает». Как поклонник Петра I, Пушкин верил в
меритократию, т.е. власть ее заслуживших, и неоднократно «разоблачал»
недостойных аристократов, как и неоднократно «возвышал» героев
неаристократических сословий, заслуживающих звания и дворянство (семейство
Мироновых в «Капитанской дочке»). В 30-х Пушкин был бы первый, кто
приветствовал пролетариат, заслуживший славу и почет в революционных боях
за всенародное счастье (боях, подготовленных декабристским восстанием). И
кого как не Горького увидел бы он представителем новой и теперь истинной
аристократии духа, представителем того пролетариата, который посвятил себя
задаче превратить всех людей, без исключения, в аристократов духа, иначе
говоря, в тех «гордых Человеков», о которых пел Горький! Сверхчеловек был
аристократом нового времени, не столько в индивидуалистическом ницшеанском
своем облике, сколько в пушкинском «по-народному сверхчеловеческом» облике
— в том облике, который различил в Пушкине даже «иронический» Гоголь, глядя
на своего «наставника».
Как и Бунин, Зощенко происходил из обедневших дворян. По отцу, по
крайней мере, он был «из потомственных дворян». В отличие от Бунина,
Зощенко, однако, перешел «на сторону народа» и, возможно, видел в этом
поступке миссию привить народу истинную, небуржуазную, культуру, то есть
понимал «аристократизм» по-горьковскому, как классовое культуртрегерство.
Во всяком случае, если Горький видел необходимость сохранять духовный
аристократизм «бывшего» класса дворянства, предполагая в «писателе для
новых читателей» естественного его наследника, то Зощенко, в свою очередь,
видел в Горьком воплощение этого «нового аристократа» из народа. Вот как он
описывает свою первую встречу с Горьким в начале 20-х годов в повести
«Перед восходом солнца», повести, в которой «главный герой» именно то
«солнце разума», перед которым преклонялись «аристократы» старого и нового
«просвещения». Первое, что бросается в глаза молодому писателю, это
изящность Горького: «Что-то изящное в его бесшумной походке, в его
движениях и жестах». Тот человек простого происхождения, но он не прост. У
него: «удивительное лицо — умное, грубоватое и совсем не простое. Я смотрю
на этого великого человека, у которого легендарная слава». Но этот
легендарной славы человек скромен, как и подобает аристократу. У него
благородное качество не восторгаться собой (самодовольство— качество
буржуа), и он охотно смеется над своей особой. Замечая, что говорят о его
славе, он сразу же рассказывает анекдот о том, как один солдат, не зная его
знаменитого имени, объявил, что ему все равно, «Горький он или сладкий», и
что ему, как и всем другим, надо показывать пропуск. Еще Горький обладает
тонким чувством такта. Замечая, что молодой Зощенко в подавленном
настроении, он не распространяется публично об этом, но отводит в сторону и
просит снова навестить его для разговора наедине. Рассказ «У Горького»
кончается не так, как многие другие рассказы-главки повести «Перед восходом
солнца», то есть не «бегством из бесперспективного положения», а наоборот,
«выходом в жизнь». Автор в этот раз не «выходит» один, а с товарищами-
литераторами, которые, также как и он, возлагают свои надежды на Горького;
и выходят они не в «пустоту» и неизвестность, а на дорогу, которая
открывает им «виды» и ведет их к цели».
Поиски пути начинались уже в «Рассказах Назара Ильича господина
Синебрюхова», где, правда, проблема «народ и его просветители» ставится не
в пушкинском, а в лесковском ключе. Ведь «Назар Ильич господин Синебрюхов»,
как и «очарованный странник» Лескова «Иван Северьяныч, господин Флягин», —
один из тех «диких, неграмотных и даже страшных людей», о которых писал
Горькому Зощенко. Они дики, потому что неграмотны, и они страшны, потому
что слепо отдаются року, не разбирая, где зло и добро. Они оба так же
способны на добродушие (Назар Ильич — хороший человек; Иван Северьяныч —
доброе дитя), как на жестокость (господин Синебрюхов и господин Флягин
убивают). Кто мог бы просветить этих суеверных фаталистов, убийц без вины?
Однако «синекровые» Синягины заинтересованы не синебрюховыми и не
флягиными, а, к сожалению, больше «птичками» и цветочками», также
«очарованы» роком, фатализмом, «русским» безволием, так же слепы и темны,
как и их «подопечные». «Дружба» двух сословий ни к чему не ведет, ничего не
меняет — она бесполезна и бессмысленна. Странник, как и Синебрюхов,
делается жертвой не жестоких, а добрых и слабовольных «покровителей».
Но, может быть, слепых представителей привилегированных классов все же
реально просветить — по крайней мере, теперь, в XX веке, после революции и
переворота всех старых понятий? Такая возможность, по-моему, намечается в
сентиментальной повести «Люди». Тут аристократ-либерал Белокопытов
возвращается из эмиграции на родину. Вскоре он понимает, что его ребяческие
мечты быть полезным родине и там найти свое место никому не нужны. Его
ненужность понимает и «куколка-балерина», которая уходит к председателю
кооператива. Белокопытов как бы смиряется и отправляется в лес, где живет в
землянке (может быть, горько вспоминая отшельника Серапиона, которому так
прекрасно жилось в лесу). Внезапно пробуждается жажда мести, и он
возвращается в город, очевидно, для того, чтобы убить «куколку», которая
оказалась просто «сучкой». Но на пути он видит белую собачку и бросается на
нее, терзает, кусает и, наверное, убил бы, если бы не заступилась за
собачку ее владелица. Белокопытов не убивает ни куколку-сучку (теперь
беременную женщину), ни своего соперника, ни даже себя. Может быть, в этом
освобождении от зверства — через «звериное» нападение на животное — и
| |  скачать работу |
Творчество М. Зощенко в контексте русской литературы |
