Владимиро-Суздальская твердыня
рам. «Но как Покровская церковь
отличалась от храмов Юрия, так и Дмитриевский собор был столь же глубоко
отличен от церкви Покрова. Зодчими собора как бы руководило желание
возвратить его массам тот спокойный, несколько тяжеловесный ритм и мощь,
которые были столь типичны для храмов Юрия Долгорукого… Однако при всем
этом храм отнюдь не приземист и не грузен. В отличие от храмов Юрия,
Дмитриевский собор подчеркнуто величественен и по-своему строен; но это не
утонченная женственная грация церкви Покрова на Нерли, а могучая прекрасная
слаженность и мужественная пропорциональность… Ни одна часть не нарушает
величавого, медленного ритма княжеского собора» (Н.Н.Воронин).
Таково предельно точное определение архитектурного замысла
Дмитриевского собора. И все, что тут сказано, объясняет то грандиозное
впечатление, которое производит на нас этот храм. В той же степени, что и
церковь на Нерли, Дмитриевский собор – один из тех шедевров искусства,
которые утверждают в нашем сознании веру в великие судьбы человеческого
рода, ибо высшее благородство форм свидетельствует в искусстве о
неиссякаемом величии человеческого духа.
Но не только благородство форм, не только идеальные пропорции
храмового здания создают подлинную уникальность Дмитриевского собора. Мы
глядим, глядим на его высокие стены и не можем наглядеться. Как чудесная
сказка, широко развертывается перед нами белокаменная резьба. Все, что на
Руси было создано замечательного в скани, гравировке, эмали, басме,
рукописном орнаменте и особенно в деревянной резьбе, нашло свое отражение в
изобразительных и декоративных мотивах этого шедевра владимирских
каменосечцев.
«Храмы (Владимиро-Суздальской области) украшались с расчетом на то,
что толпы толкущегося возле них в праздник народа найдут и время и охоту
разобрать поучительные темы наружных украшений и воспользуются ими как
наглядным наставлением и церковным обучением» (Н.П.Кондаков).
Мы, потомки тех русских людей, что толпились во времена князя
Всеволода перед белокаменной роскошью воздвигнутого им собора, любуемся его
резной поэмой с тем же, вероятно, что и они, детски радостным восхищением.
Во всем древнерусском искусстве монументальная пластика получила
развитие только во Владимиро-Суздальском княжестве, при этом развитие,
исключительное по своим художественным достижениям. В основе этой пластики
– древние традиции деревянной резьбы, восходящие к языческим временам.
Народное начало, питавшее древнерусское искусство, проявилось тут особенно
ярко в рельефе, сливающемся с архитектурой, дополняющем и украшающем ее.
Любовь к природе, прославление ее красоты – вот что составляет истинное
содержание этой замечательной декоративной скульптуры.
Каменная резьба украшает и церковь Покрова. Там, наверху каждого из
трех фасадов, изображен библейский царь Давид с гусями среди львов,
лишенных всякой свирепости, и птиц, внимающих его гласу. Но это
изображение, всем своим настроением перекликающееся с архитектурой храма,
не играет существенной роли в общем его облике: это всего лишь прекрасное
украшение. То же можно сказать и про рельефы боковых прясел.
Совсем иным выглядит резное убранство Дмитриевского собора. Оно
занимает более половины стены, вьется по колоннам арочного пояса,
поднимется, все заполняя, до закомар – полукруглых завершений фасадов, а
затем все так же узорчато восходит к барабану. И так все это стройно, так
изящно распределено, так гармонично согласовано, ажурной вязью покрывая
чуть ли не все здание, что кажется, будто перед нами драгоценный ларец,
сработанный искуснейшим ювелиром по заказу сказочного великана.
Да, драгоценный ларец. Или – каменный ковер. Каменный узор –
излюбленное древнерусское узорочье. Пышно расшитая ткань, отороченная
кистями колончатого пояса…
Но не передать всего, что рождают память и воображение, когда смотришь
издали на эту поэму в камне.
Радость для глаз – чистая, непосредственная, как бы торжествующая над
всеми мирскими печалями.
«Чудным велми» показался Дмитриевский собор летописцу. Любо смотреть
и вблизи на узорочье. Несложны сюжеты рельефа. Тот же царь Давид –
псалмопевец. Или же, как полагал Н.П.Кондаков, а за ним и крупнейший
современный знаток древнерусской каменной скульптуры Г.К.Вагнер, - сын
царя Давида, мудрый Соломон. А вот и сам Всеволод Большое Гнездо на троне,
с коленопреклоненными сыновьями. Обычное для всей тогдашней Европы
возвеличение государевой власти, через церковь благословляемой Богом.
Мономах, дед строителя этого храма, говорил в своем «Поучении»:
«Зверье разноличнии, и птица, и рыбы украшено твоим промыслом, Господи!..
Все же то дал Бог на угодье человеком, на снедь, на веселье».
Именно на веселье. И оно так играет, так искрится в легкой резьбе, так
славит вселенную. И в этом – непреходящая значительность, сияющая красота
скульптурного убранства Дмитриевского собора.
Что это – «звериный» стиль, в основе своей восходящий к скифам, а от
них к Передней Азии, к Ирану? Быть может. Но ведь звери фигурируют в
средневековом искусстве самых разных народов – от Китая до Скандинавии.
Здесь же звериный мир показан в своем, русском обличии, восходящем к
древнеславянским мифам.
Это – русское народное мироощущение, запечатленное в белом камне,
искусство русских каменосечцев, в древоделии выработавших свои
художественные приемы и изощренную технику. Русская сказка в камне,
исполненная живого трепетного ритма.
«Владимиро-Суздальская пластика занимает совсем особое место в истории
средневековой скульптуры. Хотя в ее сложении сыграли свою роль восточные,
византийские и западные элементы, тем не менее ни на Востоке, ни в
Византии, ни на Западе мы не найдем ни одного памятника, который хотя бы в
отдаленной степени повторял то, что было создано руками русских мастеров… И
если романская скульптура на Западе стихийно развивалась в сторону
обособления фигуры от стены… то на Руси художественная эволюция протекала
в обратном направлении. Тяжелый высокий рельеф, таивший в себе возможность
перерождения в круглую скульптуру, был переведен русскими мастерами на язык
деревянной резьбы, а затем подчинен тому орнаментально-плоскостному началу,
которое всегда так ценилось древнерусскими художниками… На Руси место
статуй занял плоско трактованный рельеф… И в руках древнерусских художников
он сделался совершенным средством для выражения их мыслей и чувств»
(В.Н.Лазарев).
Истинно народное творчество. И разве не показательно, что даже в
близкие нам времена на крестьянских избах (особенно северных областей)
встречались украшения, как по своим мотивам, так и по своему стилю
напоминающие рельефы Дмитриевского собора?
В этом соборе русскими зодчими и ваятелями была достигнута
удивительная согласованность скульптурного убранства с архитектурой.
Декоративность рельефов не только не затемняет архитектурного замысла, но
еще ярче, убедительнее выявляет замысел, так что весь собор – шедевр
гармонии и меры. И потому его совершенство знаменует высшую ступень в
развитии владимиро-суздальского строительного искусства.
В воздвигнутом несколько десятилетий спустя (1230-1234 гг.)
Георгиевском соборе в Юрьеве-Польском, который можно назвать лебединой
песней этого искусства, гармония уже нарушена.
Тут узорочье, замечательное по своей изощренности и мастерству,
стушевывает членение стены, приобретает самостоятельное значение,
утверждает победу декоративного начала над архитектурным. А это нарушает
художественное единство памятника.
Икона, названная на Руси «Владимирской Богоматерью», засияла во
владимирском Успенском соборе как высочайший образец византийского
искусства, как совершеннейшее живописное выражение всепокоряющей
одухотворенности. И, глядя на эту икону, русские мастера, конечно, дивились
искусству ее гениального автора в гордой надежде – не сегодня, так завтра
сравняться с ним.
В Дмитриевском соборе приглашенные Всеволодом греческие мастера
разукрасили стены такими фресками, что у молящихся дух, вероятно,
захватывало от восхищения. Так великокняжеская власть укрепляла церковной
роскошью и великолепием искусства свой авторитет. И, конечно,
верноподданным князя Всеволода было небезразлично, что в этой
величественной росписи грекам помогали русские мастера.
Уже в Киеве древнерусские мастера вступили в соревнование со своими
греческими учителями.
Фрески, или, точнее, остатки их, были расчищены в 1918 г.
Уцелевшие фрески изображают «Страшный суд». Греческий художник,
работавший над композицией, был выдающимся мастером. Красиво располагаются
по стенам чисто греческие по типу, выразительные фигуры апостолов, своей
величавой стройностью живо напоминая эллинистические образы. Но есть в этих
фресках некоторые фигуры (как, например, ангелы северного склона большого
свода), в которых, как правильно было замечено, напряженный византийский
психологизм, византийская суровость и аристократическая недоступность
сменяются некоей добродушной интимностью, подкупающей задушевностью. Их
чисто русский облик в сочетании с певучей линейной декоративностью выдает
руку русского мастера, пробующего свои силы в монументальной живописи, не
отрекаясь от любезного его сердцу народного узорочья.
Икон XII и XIII вв., связанных с Владимиро-Суздальской Русью,
сохранилось немного, но среди них имеются шедевры.
Оплечный «Деисус» (по-гречески «моление» или «прощение»), где с двух
сторон молодого Христа скорбные ангелы заменяют традиционные фигуры двух
главных святых (Марии и Иоанна), ходатайствующих перед Христом за род
людской, трогает нас своей ласковой одухотвор
| |  скачать работу |
Владимиро-Суздальская твердыня |
