Жизнь и творчество А. Блока
синие, зеленые вагоны (2, 1 и 3-го классов)
— не просто реальные приметы идущего поезда, а символы по-разному
сложившихся человеческих судеб. Символичен и образ героини. Кто она? Что мы
знаем о ней? Очень немного. Пожалуй, лишь то, что она испытала крушение
надежд на возможное счастье. И вот «она раздавлена». А чем — «любовью,
грязью иль колесами» — не суть важно: «все больно». И когда мы возвращаемся
к первой строфе («Лежит и смотрит, как живая, // В цветном платке, на косы
брошенном, // Красивая и молодая»), невольно думается: не сама ли это
поруганная, «раздавленная» Россия. Ведь у Блока она нередко предстает в
облике женщины в цветастом или узорном платке. Глубокий символический смысл
стихотворения не исключает и такого его прочтения.
Смысловое ядро цикла составляют стихи, посвященные непосредственно
России. Среди самых значительных —цикл «На поле Куликовом» и стихотворение
«Россия» (мы остановимся на них подробно дальше). О своей неразрывной связи
с родиной, с ее во многом темной и трудной судьбой говорит поэт в
стихотворении «Русь моя, жизнь моя, вместе ль нам маяться?..». Возникающий
в последней его строфе символический образ («Тихое, долгое, красное зарево
//
Каждую ночь над становьем твоим») — предвестие грядущих перемен.
Совсем по-иному раскрывается тема России в стихотворении «Новая Америка».
Поначалу перед читателем все та же «убогая» Русь с ее «страшным простором»
и «непонятной ширью». Однако постепенно лицо России проясняется («Нет, не
старческий лик и не постный // Под московским платочком цветным»). На ее
просторах появляются фабричные трубы, корпуса заводов, «города из рабочих
лачуг». В последних строфах Блок говорит о том, что ископаемые богатства
родины помогут ее обновлению. Подобный панегирик углю и руде кажется
неожиданным в устах поэта. На самом же деле Блок серьезно размышлял о роли
национальной промышленности в «великом возрождении» России. «Будущее
России,— писал он,— лежит в еле еще тронутых силах народных масс и
подземных богатств». И это не противоречило его отрицательному отношению к
«цивилизации», потому что его «Новая Америка» — не «старая Америка», то
есть не Соединенные Штаты, а поэтический образ будущей России, «нового
света», «Великой Демократии».
Цикл «Родина» завершает небольшое стихотворение «Коршун». В нем
сосредоточены все ведущие мотивы, прозвучавшие в цикле. Тут и приметы
неброского российского пейзажа, и напоминание о подневольной судьбе
русского человека, и черты отечественной истории, и обобщенный образ самой
родины. Все это глубоко народно и неразрывно связано с фольклорной стихией.
А сам Коршун — символ тех зловещих сил, которые тяготеют над Россией.
Вопросы, поставленные в конце стихотворения и усиленные анафорой «доколе»,
не являются обычными риторическими вопросами. Автор обращает их и к себе, и
к читателям, и, быть может, к самой Истории как активный призыв к действию.
Казалось бы, цикл «Родина» мог достойно завершить последний том «трилогии
вочеловечения». Однако поэт посчитал необходимым поместить в конце книги
небольшой цикл «О чем поет ветер», исполненный грустных, элегических
раздумий. Причину этого убедительно объяснил известный исследователь
творчества Блока Д. Е. Максимов: «Завершая этим сумеречным — с редкими
просветами — финалом композицию третьего тома. Блок, по-видимому, стремился
к тому ..., чтобы внутреннее движение в книге не вытягивалось в
прямолинейную и подозрительную этой прямолинейностью круто восходящую
линию». Исследователь обращает внимание на то, что заключительный цикл чем-
то перекликается со «страшным миром» и, таким образом, третий том тяготеет
к кольцевому построению, что соответствует спиралеобразному характеру пути
поэта.
В марте 1916 года, в период снижения своей творческой активности, А. Блок
делает многозначительное признание: «На днях я подумал о том, что стихи
писать мне не нужно, потому что я слишком умею это делать. Надо еще
измениться (или — чтобы вокруг изменилось), чтобы вновь получить
возможность преодолевать материал». Время решающих перемен наступило для
поэта в конце 1917 и в самом начале 1918 года — в период Октябрьской
революции. Свое безоговорочное приятие революции он открыто и
бескомпромиссно выразил в статье «Интеллигенция и революция». Ее
художественным эквивалентом стали знаменитая поэма «Двенадцать» и
стихотворение «Скифы».
Поэма «Двенадцать» формально не входит в блоков-скую «трилогию», но,
связанная с ней многими нитями, она стала новой и высшей ступенью его
творческого пути. «...В январе 1918-го,— свидетельствует поэт,— я в
последний раз отдался стихии не менее слепо, чем в январе 1907 («Снежная
маска».— Авт.) или в марте 1914 («Кармен».— Авт.). Во время и после
окончания «Двенадцати» я несколько дней ощущал физически, слухом, большой
шум вокруг — шум слитный (вероятно, шум от крушения старого мира)». И еще:
«...Поэма написана в ту исключительную и всегда короткую пору, когда
проносящийся революционный циклон производит бурю во всех морях — природы,
жизни и искусства».
Вот эта «буря во всех морях» и нашла свое сгущенное выражение в поэме.
Все ее действие развертывается на фоне разгулявшихся природных стихий
(«Ветер, ветер — // На всем божьем свете!», «Ветер хлесткий», он «гуляет»,
«свищет», «и зол и рад», «разыгралась чтой-то вьюга», «ох, пурга какая,
спасе!», «Вьюга долгим смехом // Заливается в снегах» и т. д.). Очевидно,
что образы ветра, метели романтичны и имеют символический смысл.
Но основа содержания этого произведения — «буря» в море жизни. Строя
сюжет поэмы, А. Блок широко использует прием контраста, который заявлен уже
в первых двух строках: «Черный вечер. // Белый снег». Резкое
противопоставление двух миров — «черного» и «белого», старого и нового — с
полной определенностью выявляется в двух первых главах поэмы. В одной из
них — сатирические зарисовки обломков старого мира (буржуя, «писателя-
витии», «товарища-попа», «барыни в каракуле», уличных проституток...). В
другой — коллективный образ двенадцати красногвардейцев, представителей и
защитников «новой жизни». Блок нисколько не «выпрямляет», не идеализирует
своих героев. Выразители народной стихии, они несут в себе и все ее
крайности. С одной стороны, это люди, сознающие свой высокий революционный
долг («Революцьонный держите шаг! // Неугомонный не дремлет враг!») и
готовые его исполнить:
Товарищ, винтовку держи, не трусь!
Пальнем-ка пулей в Святую Русь — В
кондовую, В избяную, В толстозадую!
С другой — в их психологии еще живы и отчетливо выражены настроения
стихийной, анархической «вольницы»:
Запирайте етажи,
Нынче будут грабежи!
Отмыкайте погреба —
Гуляет нынче
голытьба!
Да и вся «событийная» линия поэмы — нелепое убийство одним из
красногвардейцев (Петрухой) своей любовницы Катьки — тоже в большой степени
отражает неуправляемость поступков красногвардейцев и вносит в ее колорит
трагическую окраску. Блок видел в революции не только ее величие, но и ее
«гримасы». В той же статье «Интеллигенция и революция» читаем: «Что же вы
думали? Что революция — идиллия? Что творчество ничего не разрушает на
своем пути? Что народ — паинька? <...> И, наконец, что так «бескровно» и
так «безболезненно» разрешится вековая распря между «черной» и «белой»
костью?..» Но главным для него было то, чтобы «октябрьские гримасы»,
которых, по его убеждению, «было очень мало — могло быть во много раз
больше», не заслонили «октябрьского величия».
Величие и правоту «революции-бури», несущей возмездие старому миру, Блок
утверждает в заключительной, финальной главе поэмы, где впереди двенадцати
красногвардейцев-«апостолов» новой жизни возникает образ Иисуса Христа.
Образ Христа, завершающий поэму, многим казался случайным и неуместным.
Да и сам автор не был полностью удовлетворен своим решением. «Мне тоже не
нравится конец «Двенадцати»,— признавался он К. Чуковскому.— Когда я
кончил, я сам удивился:
почему же Христос? Неужели Христос? Но чем больше я вглядывался, тем
явственнее я видел Христа. И я тогда же записал у себя: К сожалению,
Христос». А вот запись поэта от 18 февраля 1918 года: «Что Христос идет
перед ними — несомненно. Дело не в том, «достойны ли они его», а страшно
то, что опять Он с
| |  скачать работу |
Жизнь и творчество А. Блока |
