Жизнь и творчество Игоря Северянина
входной двери визитной карточке было воспроизведено
автографом с большим росчерком : Игорь Северянин. Я позвонил. Мне открыла
маленькая старушка с руками в мыльной пене. «Вы к Игорю Васильевичу?
Обождите, я сейчас им скажу»...Мы проговорили весь вечер, поочередно
читая друг другу стихи. С этого дня началось наше знакомство.
… Шумные поэзо-вечера и шумные попойки чередовались с "редакционными"
собраниями в квартире Северянина. Поэтов вокруг Игоря группировалось
довольно много. Трое удостоились высокой чести быть " директориатом" при
нем. Это были - я, Константин Олимпов, сын Фофанова, явно сумасшедший, но
не совсем бездарный мальчик лет шестнадцати, и Грааль Арельский, по
паспорту Степан Степанович Петров, студент не первой молодости, вполне
уравновешенный и вполне бесталанный. Моя дружба и Игорем Северяниным, и
житейская, и литературная , продолжалась недолго. Я перешел в Цех Поэтов,
завязал связи более "подходящие" и поэтому бесконечно более прочные. Но
лично с Северяниным мне было жалко расставаться. Я даже пытался сблизить
его с Гумилевым и ввести в цех, что, конечно, было нелепостью.
Мы расстались, когда Северянин был в зените своей славы. Бюро газетных
вырезок присылало ему по пятьдесят вырезок в день, сплошь и рядом целые
фельетоны, полные восторгов или ярости (что, в сущности, все равно для
"техники славы"). Его книги имели небывалый для стихов тираж, громадный
зал городской Думы не вмещал всех желающих попасть на его "поэзо-вечера".
Неожиданно сбылись все его мечты: тысячи поклонниц, цветы, автомобили,
шампанское, триумфальные поездки по России … это была самая настоящая,
несколько актерская, пожалуй, слава.
В.Я. Брюсов.
из статьи "Игорь Северянин" (1915 г.)
Не думаю, чтобы надобно было доказывать, что Игорь-Северянин - истинный
поэт. Это почувствует каждый, способный понимать поэзию, кто прочтет
"Громокипящий кубок".
Это - лирик, тонко воспринимающий природу и весь мир и умеющий
несколькими характерными чертами заставить видеть то, что он рисует.
...Это - художник, которому открылись тайны стиха...
из "Вчера, сегодня и завтра русской поэзии":
Тем не менее, уже в 1917 г. определенно наметились такие группы,
прикрывавшиеся именем футуризма, которые явно выпадали из общего течения
и, которые в дальнейшем, в пятилетке 17—22 гг., перестали играть сколько-
нибудь видную роль. Мы говорим здесь не о разных мертворожденных
«психофутуристах», членах «Вседури» и т. п., исчезнувших вместе с первым
выпуском своих программных изданий, но об объединениях, некоторое время
занимавших внимание критики. Такой была группа Игоря Северянина — поэта,
деятельность которого начиналась с безусловно интересных, даже
значительных созданий и который некоторое время имел самый шумный успех у
читателей («Громокипящий кубок», стихи 1910—1912 гг.). Северянин
чрезвычайно быстро «исписался», довел, постоянно повторяясь, своеобразие
некоторых своих приемов до шаблона, развил, в позднейших стихах,
недостаток своей поэзии до крайности, утратив ее достоинства, стал
приторным и жеманным и сузил темы своих «поэз» до маленького круга, где
господствовало «быстро-темпное упоение», восклицания «Вы такая эстетная»
и т. д.,— салонный эротизм и чуждый жизни эстетизм. Приставка эго
(Северянин именовался «эгофутуристом») мстила за себя. Все, что писал и
печатал Игорь Северянин за годы революции, в Крыму и в Ревеле,— только
перепевы худших элементов его ранних книг. Вместе с Северяниным сошли со
сцены и его ученики ( были и таковые!).
* * * (акростих)
И ты стремишься ввысь, где солнце - вечно,
Где неизменен гордый сон снегов,
Откуда в дол спадают бесконечно
Ручьи алмазов, струи жемчугов.
Юдоль земная пройдена. Беспечно
Свершай свой путь меж молний и громов!
Ездок отважный! Слушай вихрей рев,
Внимай с улыбкой гневам бури встречной!
Еще грозят зазубрины высот,
Расщелины, где тучи спят, но вот
Яснее глубь в уступах синих бора.
Назад не обращай тревожно взора
И с жадной жаждой новой высоты
Неутомимо правь конем, - и скоро
У ног своих весь мир увидишь ты!
1912 г.
А.М. Арго
Из "Своими глазами: книга воспоминаний":
Как правило, актерское чтение стихов существенно отличается от
авторского. ...Поэты по большей части перегибают палку в сторону
напевного произнесения, жертвуя смыслом, содержанием и сюжетом своих
стихов во имя благозвучия и напевности. По свидетельству современников,
именно так читал свои стихи Пушкин, а до него многие поэты, начиная с
Горация и Овидия.
Поэтов, которых я слышал, в этом смысле можно поделить на три категории.
Большая часть читала стихи спокойным, размеренным голосом, выделяя ритм и
рифму и предоставляя содержанию своими путями доходить до сознания
слушающих. Что же касается успеха у аудитории, он зависел не только от
качества исполнения, но и от степени популярности автора. Александр Блок
читал не слишком выразительно, но публика видела его живого, и это уже
доставляло ей наслаждение — велика была его популярность. Читал он
известные, ставшие классическими при жизни его вещи: «Незнакомку», «В
ресторане», «Девушка пела в церковном хоре», «О доблестях, о подвигах, о
славе», и, если запинался в начале строфы, публика хором подсказывала ему
забытое слово. Так же спокойно и четко, выразительно и бесстрастно читали
Брюсов, Сологуб и многие другие, менее известные. У поэтов другой
категории напевность вступала в состязание со смыслом стиха, форма
бросала вызов содержанию и одолевала его. Поэт начинал шаманить, публика
переставала его понимать. Осип Мандельштам, выдающийся русский лирик,
человек маленького роста, невзрачной внешности (его в шутку называли
«мраморная муха»), читал свои произведения необычно торжественно,
напевно, священнодейственно, и несоответствие между внешностью автора и
его исполнительской манерой приводило порой к досадным итогам. Он читал
распевно, торжественно богослужебно-великолепные свои пятистопные ямбы:
Я опоздал на празднество Расина,
Я не увижу знаменитой Федры...
— и ни одна строфа, ни одна строка не доходили до аудитории. Публика
сначала недоумевала, потом начинала улыбаться, и на пятой — седьмой
минуте пробегал смешок, нередко переходивший в неудержимый хохот, ибо
смех в зрительном зале эпидемически заразителен.
Так же распевно, пренебрегая внутренним смыслом стиха, совершенно
однотонно произносил свои произведения Игорь Северянин, но тут была
другая подача и другой прием у публики. Большими аршинными шагами в
длинном черном сюртуке выходил на эстраду высокий человек с лошадино-
продолговатым лицом; заложив руки за спину, ножницами расставив ноги и
крепко-накрепко упирая их в землю, он смотрел перед собою, никого не видя
и не желая видеть, и приступал к скандированию своих распевно-
цезурованных строф. Публики он не замечал, не уделял ей никакого
внимания, и именно этот стиль исполнения приводил публику в восторг,
вызывал определенную реакцию у контингента определенного типа. Все было
задумано, подготовлено и выполнено. Начинал поэт нейтральным «голубым»
звуком:
Это было у мо-о-оря...
В следующем полустишии он бравировал произнесением русских гласных на
какой-то иностранный лад, а именно: «где ажурная пе-э-на»; затем шло
третье полустишие: «где встречается ре-эдко», и заключалась полустрофа
двусловием: «городской экипаж» — и тут можно было уловить щелканье
щеколды садовой калитки, коротко, резко и четко звучала эта мужская
зарифмовка. Так же распределялся материал второго двустишия:
Королева игра-а-ала
в башне замка Шопе-э-на,
И, внимая Шопе-эпу,
полюбил ее паж!
Конечно, тут играла роль и шаманская подача текста, и подчеркнутое
безразличие поэта, и самые зарифмовки, которым железная спорность
сообщала гипнотическую силу: «пена — Шопена, паж — экипаж». Нужно отдать
справедливость: с идейностью тут было небогато, содержание не больно
глубокое, но внешнего блеска — не оберешься! Закончив чтение, последний
раз хлопнув звонкой щеколдой опорной зарифмовки, Северянин удалялся все
теми же аршинными шагами, не уделяя ни поклона, ни взгляда, ни улыбки
публике, которая в известной своей части таяла, млела и истекала соками
преклонения перед «настоящей», «чистой» поэзией.
Вс. Рождественский (1895—1977) о поэзовечерах:
Поэт появлялся на сцене в длинном, узком в талии сюртуке цвета воронова
крыла. Держался он прямо, глядел в зал слегка свысока, изредка встряхивая
нависающими на лоб черными, подвитыми кудряшками. Лицо узкое, по
выражению Маяковского, вытянутое "ликерной рюмкой" ("Облако в штанах").
Заложив руки за спину или скрестив их на груди около пышной орхидеи в
петлице, он начинал мертвенным голосом, все более и более нараспев, в
особой, только ему одному присущей каденции с замираниями, повышениями и
резким обрывом стихотворной строки разматывать кл
| |  скачать работу |
Жизнь и творчество Игоря Северянина |
