Даосизм и Конфуцианство
ым “каналам” (цзин) тела, и накапливающимися в особых резервуарах
(дань тянь, инд. чакры). Управление же энергиями достигалось при помощи
концентрации сознания и визуализации (ци гун). Подобно “внешней” алхимии,
“внутренняя” также собрала весьма богатый материал для китайской медицины.
Даосизм иногда называют национальной религией Китая, но это
определение не совсем верно. Во-первых, даосизм распространился и среди
некоторых других народов, живущих по соседству с китайцами. Во-вторых,
даосы не только не проповедовали свою религию в обществе, но, напротив,
тщательно скрывали свои секреты от непосвященных и даже не позволяли
мирянам присутствовать на наиболее важных молебнах. К тому же даосизм
всегда был разделен на множество самостоятельных сект, где “искусство Дао”
передавалось от учителя к ученику в тайне от посторонних.
Тем не менее даосизм без преувеличения можно назвать подлинным
фокусом китайской культуры, ведь он обеспечивал преемственность между
элитарной мудростью Дао и верованиями простонародья, принципами внутреннего
совершенствования и всем жизненным укладом китайцев. Для даосов их религия
была лишь чем-то вроде “полезной иллюзии”, ведь образы богов, как и весь
видимый мир, представляли собой, по их понятиям, только “отблески”
сокровенного Дао. Служа свои молебны, даосы в действительности не
поклонялись духам, а, скорее, вовлекали их в беспредельную гармонию Великой
Пустоты. Вместе с тем самое существование божеств, как и всего мира форм,
являющего собой “превращенное тело” Дао, оставалось для даосов совершенно
необходимым.
Отцы даосизма.
Наверное, главная особенность даосской мысли состоит в том, что это
мысль, во всех своих проявлениях обращенная к истокам вещей: истоку времен,
сокрытых в незапамятных глубинах истории; истоку сознания, вечно
ускользающего от света разума, истоку всех наших душевных движений,
таящемуся в бездонной толще жизни. И даосы настолько верны своим поискам
подлинного, абсолютного Истока сущего, что даже не поставили ему предел в
виде какого-либо метафизического принципа, перводвигателя, “первичной
материи”, первоначала и т.п. Ведь исток бытия, если он в самом деле реален,
не может быть ни хронологическим рубежом, ни “данностью” опыта, ни
умственной абстракцией по той простой причине, что такое начало вносит
ограничение в мир и в итоге само оказывается условным, придуманным,
неживым. Мысль же даосов – о Начале, которое само безначально; об истоке,
который являет собой, скорее, вольное проистечение самой жизни и который,
вечно уклоняясь от собственной сущности, вечно же возвращается к самому
себе.
Странная реальность, пребывающая как раз там, где ее нет. Странные
люди, всерьез размышляющие о безначальном Начале. Их наследство – дума о
Дао: Пути всех путей, неизменной изменчивости. Кажется, они и приходят-то в
мир лишь для того, чтобы уйти, и тем самым вернуться к земному бытию.
“Настоящие люди древности не знали, что такое радоваться жизни и
отворачиваться от смерти, не гордились появлением на свет и не противились
уходу из мира. Отрешенно они приходили, отрешенные уходили, не доискиваясь
до начала, не устремляясь мыслью к концу, радуясь тому, что даровано им, и
самозабвенно возвращаясь к своему естеству. Разум их погружен в забытье,
облик бесстрастен, чело величественно. Прохладные, как осень, и теплые, как
весна, они следовали в своих чувствах течению времен года. Они жили в
беспредельной гармонии с миром, и никто не знал, где положен им предел...”
(“Чжуан-цзы”, гл. “Дацзунши”.)
Главный учитель даосизма – Лао-цзы, Старый Ребенок, носивший имя Ли
Эр. Он “родился от самого себя”, из себя же развернул весь мир, и сам же 72
раза являлся миру. Но он же и человек, проживший долгую и неприметную
жизнь. Легенда изображает его хранителем царских архивов, старшим
современником Конфуция. Лао-цзы встречался с будущим основателем
конфуцианства, но прохладно отнесся к вере Конфуция в действенность
нравственной проповеди, что, наверное, вполне естественно для знатока
человеческой истории. Вконец разуверившись в людях, он сел верхом на
буйвола и отправился куда-то на Запад, да так и не вернулся. А на прощание
по просьбе начальника пограничной заставы, через которую он покинул Китай,
Лао-цзы оставил потомкам небольшую книжку “в пять тысяч слов”. Это
сочинение, обычно именуемое “Трактатом о Пути и Потенции” (Дао-дэ цзин),
стало главным каноном даосизма.
Рядом с Лао-цзы в ряду пророков Дао стоит философ Чжуан Чжоу, он же
Чжуан-цзы, который был, несомненно, реальным историческим лицом и притом
одним из самых обаятельных мыслителей древнего Китая. Время жизни Чжуан-цзы
приходится на последние десятилетия IV в. до н.э. – время расцвета
свободной мысли и острого соперничества различных философских школ. Чжуан-
цзы был большим эрудитом, но предпочитал держаться подальше от
самодовольных ученых-спорщиков, подвизавшихся при дворах царей и удельных
владык. Много лет он занимал скромную должность смотрителя плантации
лаковых деревьев, а потом вышел в отставку и доживал остаток дней в родной
деревне. Перед смертью он просил своих учеников не обременять себя
похоронами учителя, а бросить его тело в чистом поле, ибо могилой ему
станет весь мир. Скромная, непритязательная жизнь и далеко не героическая,
даже почти позорная смерть, в глазах самого Чжуан-цзы, явно не умаляли его
подлинного достоинства. Ведь истинный даос, говоря словами Лао-цзы,
“выходит к свету, смешиваясь с прахом, в суете будней хранит тайну
вечности, в многоголосье Земли постигает безмолвие Небес”.
Пророки Дао существуют для того, чтобы претворить свое существование в
неизбывное Присутствие. Они столь же невозможны, сколь и неизбежны, как
самое начало “мысли о Дао”. Их явление не есть факт хронологии или личной
судьбы. Оно знаменует, скорее, пробуждение мысли к своему немыслимому
истоку, которое есть сама полнота творческой жизни.
Итак, традиция Дао – это странные, сторонние люди. Недаром Лао-
цзы уже в древности получил прозвище “темного учителя”. А Чжуан-цзы сам
называл свои писания “нелепыми и безумственными речами”. Изъясняются даосы
парадоксами, туманными сентенциями и экстравагантными притчами. Одни
исследователи пытаются разглядеть в этом жанровом винегрете ту или иную
“философскую систему”. Другие видят в даосах наследников “мифопоэтического”
мышления. Третьи считают, что вся эта даосская заумь есть чуть ли не
намеренная мистификация, скрывающая истинное учение о Дао. Но ни одна из
этих трех точек зрения не помогает лучше объяснить даосские тексты такими,
какие они есть. Вместо того, чтобы отворачиваться от буквы даосских книг
или объявлять их создателей просто неумелыми мыслителями, не будет ли более
плодотворным допустить, что классики даосизма были искренними и серьезными
писателями, которые, как все настоящие писатели, писали о самом важном и
сокровенном в своей жизни?
Признаем, что подлинный импульс говорения о Дао – это сама жизнь
сознания, непрестанно устремляющегося за свои собственные границы, каждое
мгновение возобновляющего свою связь с творческой стихией жизни. Это
сознание сознает, что оно несводимо ни к опыту, ни к знанию и потому живет
в вечном “(само) забвении”. Но оно само проницает собою жизнь, творя новое,
одухотворенное тело мира и новую, разумную природу. Это сознание совпадает
с полнотой бытийствования. Оно дарит высшую радость бытия, но само не
напоминает о себе, как не ощущается нами наше собственное тело, пока оно
здоровое и сильное. Или, как сказал Чжуан-цзы, “когда сандалии впору,
забывают о ноге”.
Но почему именно афоризмы? Почему эксцентричные притчи и анекдоты?
По нескольким причинам. Во-первых, афоризм, притча или анекдот по-своему
парадоксальны, как природа “истока вещей” в даосизме. Во-вторых, эти
словесные жанры не устанавливают всеобщие отвлеченные истины, но
оказываются истинными в особых случаях и тем самым утверждают
исключительные, неповторимые качества жизни, как раз и переживаемые нами
в творческом акте. В-третьих, афоризм или притча успешно стирают грань
между истинным и ложным, переносным и буквальным смыслами. Так речь даосов,
на первый взгляд путаная и шокирующая, на поверку оказывается точным
словесным слепком Великого Пути как глубинного ритма жизни. Недаром древние
комментаторы даосских канонов часто повторяли, что “все слова выходят из
Дао”.
В “безумственных речах” даосов, по сути, нет ничего
произвольного. В них запечатлелась мудрость, ставшая итогом долгого пути
самопознания духа. Перед нами язык традиции, где ценится не просто умное,
но прежде всего долговечное. Дума о Дао - это то, с чем можно жить всегда.
И, следовательно, нечто глубоко личное. Речь даоса – это череда сокровенных
озарений, высвечивающих путь сердца. Ее подлинный прототип – жизнь тела,
мир телесной интуиции. Мудрость даоса есть “знание семян вещей и зародышей
событий”. Лао-цзы сознает себя “еще не родившим
| |  скачать работу |
Даосизм и Конфуцианство |
