Диалог двух современников (В.Шушкин и Ф.Абрамов)
н» автор |
|Выявление в одном |В сумме текстов |Синхронен/ диахронен |
|тексте | | |
|Есть «образ автора» |Есть «образ |Есть «образ автора» |
| |рассказчика» | |
|Следовательно есть |Нет такого |формальный сигнализатор|
|формальный сигнализатор|сигнализатора |образа |
|образа | | |
Как справедливо заметила Н.В.Драгомирецкая, « в современном повествовании
утверждается слово «неорганизованное», авторски не обобщенное – факт
Одноголосной речи. Привязанное к конкретной ситуации оно несет на себе все
предметы данного момента, случайности, одновременности, подчас неточного и
даже несправедливого в чем-то употребления; это слово от матери-природы,
которая рождает, выращивает и защищает жизнь. Для такого слова первенствует
значимое имеет не его сказовость, а его сказочность, непосредственная
образность, даже гиперболичность, обобщающая условность.
Повествовательность вводит «слово героя» как факт наряду с другими
фактами; он защищает своего героя, даже когда полемизирует с ним. Вместе с
тем «безавторское» повествование ориентировано на гораздо более широкий
художественный и поэтический смысл, нежели тот, который «слово героя» имеет
в конкретном, узком контексте, иперерастает в широкий контекст всего
произведения в целом.
В рассказах В.Шушкина и Ф.Абрамова с одним и тем же названием
«Материнское сердце» и в рассказе В.Распутина «И десять могил в тайге»
повествование ведет слово матери, потерявшей детей, слово самой
потрясенной, рождающей жизнь природы. В рассказе Шушкина ее слово –
примечание, былинный плач, не оставляющии равнодушным никого, придает
повествованию поэтическую окраску. Материнское слово стремиться «охватить»
все добрые силы мира, соединить их, чтобы выправить жизнь, которая «пошла
кувырком». (15)
В абрамовском рассказе «авторское слово» есть прежде всего слово
материнское. Это слово изначально тендециозно, но иначе и быть не может; ни
о какой «объективности» здесь нет и речи. И в этой открытой напраленности и
выражается (или со-выражается) автор – сам Абрамов. Образ автор зжесь вовсе
не нужен, т.к. он бы только дублировал рассказ бабки Офимьи. Автор только
присоединяется к ее точке зрения, солидаризируется с ее этическими
установками.
«Материнское сердце» Абрамова можно выделить как пример появления
внетекстогого авторского голоса. Однако толькона примере этого рассказа мы
не смогли бы воссоздать картину абрамского мировоззрения и этических
предпочтений. Только в системе его творчества это и возможно; поэтому
тексты такого рода обладают определенной несамостоятельностью. Но как
только текст начинает рассматриваться в контексте творчество, он
приобретает менатекстовую законченность. Трудная доля конкретный образ
судьбы и непростой доли всего народа.
Рассказ Абрамова, как и другие тексты этого типа, по своей
художественной структуре сближаются с фотографией, чья авторская
отнесенность явно ослаблена за счет усиления фактологичности и мобильности.
Они сигнализируют об определенном факте, и роль автора здесь периферийна.
Существенно иную, «рассказы Шушкина концептуальны. В них содержится
понимание характеров,оценка их. Вершина точка часто бываетисходной в
сюжете, открывая пространственную глубину для анализа и исследования,
которое проводиться писателем пристростно, ибо он не равнодушен к добру и
злу, он всегда прямодушен, откровенен в своих симпатиях, любви и
ненависти.» (16)
Таков писатель в своем знаминитом рассказе «кляуза» написанном им
буквально на следующий день после происшедшего с ним события. Напомним, что
Шушкин, находящийся в 1973 году в больнице, принимал у себя гостей:
В.Белова и В.Коротаева, пришедших поведать писателя.однако дежурный
отказался пропустить их к Шушкину в палату. Писатель очень резко
отреагировал на возникший конфликт и в тот же день уехал из больницы, не
закончив лечения. Интересно теперь проследить за «становлением» рассказа об
этих событиях, документального повествования о случившемся.
«Кляуза» имеет подзаголовок – «Опыт документального рассказа». Это
своеобразное жанровое указание. Такого рода подзаголовков в рассказах
Шушкина предшествующих периодов написанного, художественно обработанного;
верил, в конечком счете, в своего читателя. Но, по-видимому, такого рода
художественное воздействие словом перестало удовлетворять причем факт
убийственный для оппонента: есть «свидетели» (Белов, Коротаев, жена), есть
«документ» (заявление главному врачу клиники)... Есть, в конце концов, даже
хронология (почасовая) события с указанием деталей: « В 11 часов утра (в
воскресенье) жена пришла ко мне с детьми (6 и 7 лет), я спустился по
лестнице встретить их, но женщина-вахтер не пускает их (Обратите внимание,
что вахтер «не пускает» - настоящее время, тогда как все событие описано в
объективно прошедшем времени; эта вахтерша до сих пор не покидает Шушкина,
и он не может объективно относиться к ней. – П.Г.) Причем я, спускаясь по
лестнице, видел посетителей с детьми, поэтому, естественно, выразил
недоумение – почему она не пускает? В ответ услышал какое-то злостное – не
объяснение даже – ворчание: «Хдют тут!» мне со стороны умудренным
посетители тихонько подсказали: «Да дай ты ей пятьдесят копеек, и все будет
в порядке». 50 копеек у меня не случилось, кроме того (я это совершенно
серьезно говорю), я не умею «давать»: мне неловко. Я взял и выразил свое
сожаление по этому поводу вслух: что у меня нет с собой 50 копеек.»
Я помню, что в это время там, в больнице, я стал нервничать. «Да до
каких пор!....» - подумал я.
Женщина-вахтер тогда вообще хлопнула дверью перед носом жены. Тогда
стоявшие рядом люди хором (выделено нами – П.Г.) стали просить ее: «Да
пустите вы жены-то пусть она к дежурному врачу сходит, может , их
пропустят! «.» (17) (II;345)
Перед нами разворачивается большая трагедия, где есть пара
анталогонистов (масок в классической трагедии) и хор.
Но к тому же обращается Шушкин своим документальным рассказом?
Конечно, к читателям, в первую очередь. Но не рассказом? Конечно, к
читателям, в первую очередь. Но не только к ним. Читатели Шушкина – это те
же сочувствующие ему пациенты больницы – к ним обращаться специально не
надо, они сами могут различить, где добро – где зло. Как можно предложить,
писатель путается апеллировать к кому-то еще. Обратимся к воспоминаниям
Б.Панкина – главного редактора «комсомольской правды»: «Признаюсь, когда я
прочитал эту «кляузу» в день ее появления в газете, мне стало не по себе.
Разделяя негодование и брезгливость по поводу изображенных Шушкиным явлений
и типов, увы, столь еще распространенных и потому легко узнаваемых, я
подумал все же, что автор немного даже роняет себя, расписывая так всю эту
историю,где обиженные оказываются порой чуть ли не на уровне обидчиков.
Посетовал мысленно и на гезетную редакцию, которая больше заботилась о
«постановке» проблемы о «гвозде» номера, чем о добром совете автору. Только
со временем я приешел к выводу, что сомнения эти, хотя и не лишены были
полностью оснований, имели все-таки второстепенное значение по сравнению с
тем важным и главным, что можно узнать и понять о Шушкине из этой
«вопленницы», выражаясь языком протопопа Аввакума. Ведь именно в «кляузе»
родство Шушкина с его героями – в их силе и в их слабости – проступает как
нигде обнаженно.» (18).
Заметим, во-первых, что критик говорит о родстве с героями, не
разделяя их на «положетельных» и «отрицательных» - все близки Шушкину. И
даже если у Панкина это лишь на уровне критической формулеровки, то у
самого писателя – это непререкаемая истина. Шушкин этим рассказом «роняет
себя». Настоящему человеку, каков, в основном, читатель Шушкина, говорить о
том, что черное – черно,лишний раз не следует. Но дело в том, что Шушкин
писал «кляузу» как раз не на такого читателя – вот в чем «двойное дно»
рассказа. Писатель, как это и не парадоксально, обращался к той самой
вахтерше, к ней и подобным ей. Именно этому и подчинено все в рассказе. И
не только в этом отдельном рассказе. В период 1972-1974 годов
художественное мышление Шушкина изменяется в общей системе творческой
эволюции писателя; постоянное привлечение все больше материала
действительности, все более глубокое углубление в пласты человеческой
нравственности, словом, эволюционная сущность прозы во взоимодействии с
парадигматичным анализом явлений приводит Шушкина к необходимости некоторых
изменений в структуру образа автора, эволюция его роли и места в системе
повествования.
Авторское слово Шушкина преобретает надтекстовую структуру,
становиться синхронным творцом, раскрывающим перед читателем механизм
становления текста с его причинноследственными зависимостями и образной
системой. Текст здесь не только прочитывается, сколько действует.
Сложные взоимоотношения внутри стилических структур текстов Абрамова
и Шушкина, своеобразная организация авторского повествования указывают на
величину творческого дарования писателей, чьи произведения имеют истинно
непреходящее значение.
Примечание
1. Абрамов Ф.А. Так чт
| |  скачать работу |
Диалог двух современников (В.Шушкин и Ф.Абрамов) |
