Эволюция любовной лирики XVIII века
Любви» и в приложении к
этому роману. Именно в стихотворениях Тредиаковского впервые печатно
узаконена мифологическая образность для любовной песни, и именно он первым
напечатал свои любовные песни, чем вызвал негодование приверженцев старины.
Любовные песни Тредиаковского — это важный этап в развитии русской лирики
18 века. Т.Н. Ливанова так отзывается о песенном аспекте творчества
Тредиаковского: «В 1725 году он сочинил песенку «Весна катит, зиму валит»,
которая сразу приобрела очень большую популярность и долго встречалась в
сборниках кантов с несложной музыкой песенно-танцевального характера. Над
этой наивной песенкой немало потешались потом читатели, начиная с
Ломоносова. Однако, если сравнить ее не столько с последующим ярким
расцветом русской лирической поэзии, как с более ранней «виршевой» лирикой,
— песенка Тредиаковского покажется изящным и легким образцом новой
поэзии»[10]. Далее исследовательница говорит о стихах Тредиаковского из
романа «Езда в остров Любви», что «почти все они стали русскими кантами и
вошли в рукописные сборники, будучи записаны вместе с музыкой»[11]. Исходя
из вышесказанного, можно заключить, что русская литературная песня —
любовная песня! — была создана Тредиаковским. Переведенная им книга Поля
Тальмана содержала около сотни стихотворений и стихотворных отрывков, как в
тексте романа, так и в особом приложении, названном «Стихи на разные
случаи».
В предисловии «К читателю» Тредиаковский предупреждал, что «сия книга
есть сладкая любви», «книга мирская». Он тем самым подчеркивал ее светский,
нерелигиозный характер и новизну ее содержания. До «Езды в остров Любви»
русская печатная литература не знала подобных произведений. «Ассамблеи,
новые формы быта развивали в молодых людях новое понимание любви не как
греховного чувства, а как высокого, нежного переживания душевной
преданности любимой. Впервые на Руси появляются галантные, изящные
кавалеры, тонко ухаживающие за дамой»[12].
И все то новое, привнесенное Петровской эпохой в нравы, в общественную
жизнь и особенно в понимание любви, впервые с таким искусством было
выражено в переведенном Тредиаковским романе Поля Тальмана в прозе и
стихах.
Тредиаковский выбрал книгу Тальмана для сообщения русскому читателю
«не только форм и формул любовной речи и нежных разговоров, но и для
внушения ему очень определенной концепции любви»[13]. Поэт использовал
аллегорический роман Поля Тальмана, но был свободен в своем переводе.
Существенные изменения касаются трактовки любви и любовных отношений.
Тредиаковский полностью отказывается от аллегорической образности Тальмана:
для него любовь — это конкретное чувство, действительно существующее в
жизни, а не отвлеченная аллегория, воплощенная в символах. Отвлеченные
обороты Тальмана в описаниях женской красоты Тредиаковский заменяет
конкретными чертами и деталями.
Но более всего изменяет Тредиаковский стихи Тальмана, которые включают
описание любовных отношений. Вместо отвлеченных оборотов своего подлинника
поэт использует конкретные образы и эротические ситуации. Так,
Тредиаковский совершенно изменил сцену, когда Тирсис застал Аминту в замке
Прямыя Роскоши с одним из своих свояков:
Там сей любовник, могл ей который угодить,
Счастию небо чиня все зависно,
В жаре любовном целовал ее присно,
А неверно ему все попускала чинить.
И далее Тредиаковский дает еще более конкретное описание
происходящего:
Руки ей давил, щупал ей все тело...
Тредиаковский, развивая свое понимание любви, продолжает развивать его
и в стихотворении, в котором описывается сон. В нем Тирсис видит себя с
Аминтой, умирающей у него в объятиях, но возвращенной к жизни Смертью,
которую растрогала ее красота. В третьей строфе Тирсис пробуждается и
понимает, что все это приснилось.
В строфах этого стихотворения Тредиаковский утверждает победу любви и
красоты даже над Смертью и поразительную легкость этой победы:
Виделось мне, как бы тая
В моих прекрасная дева
Умре руках, вся нагая,
Не чтя ни шала зева.
Но смерть, как гибель напрасну
Видя, ту в мир возвратила
В тысячу раз паче красну;
А за плач меня журила.
В последующих стихах Тредиаковский все более отходит от отвлеченного
смысла оригинала и обращается к конкретному описанию любовной сцены:
Я видел, что ясны очи
Ее на меня глядели,
Хотя и в темноту ночи,
И нимало не смертвели.
Далее Тредиаковский вводит прямое обращение Тирсиса к Аминте, которое
еще более отходит от отвлеченного описания и приближается к еще более
конкретному описанию сцены любви:
«Ах! — вскричал я велегласно,
Схвативши ее рукою, —
Как бы то наяву власно,
Вас бы, Мила, косою
Ссечь жестока смерть дерзнула!
Ох и мне бы не смиловать,
Коли б вечно вы уснула!»
Потом я стал ту обнимать.
Метафору любви-смерти, изящно выраженную у Тальмана, Тредиаковский
заменил настоящей, а не метафорической смертью, так же, как в первой строфе
словом «нагая» он подчеркивает смысл происходящего во сне.
Во второй же части романа развивается новая, по сравнению с первой,
точка зрения на любовь вообще — как на смысл и основу жизни, как на ее
главное содержание и наполнение. Тирсис, истомленный разлукой с Аминтой,
находит утешение, воспевая любовь: «А сердце мое, привыкшее всегда к любви,
не зная, куда девать несколько еще горячия моя страсти, которая мне
осталась по разлучении с Аминтой, и оно не могло ни по какой мере
привыкнуть к так леностной жизни, какова была оная, которую я препровождал
в беспристрастности. Тогда я, к увеселению моему изложив следующую
двуистишную песенку, пел оную на всякий день один с собой:
Без любви и без страсти
Все дни суть неприятны.
Воздыхать надо, чтоб сласти
Любовны были знатны.
Чем день всякий провождать,
Ежели без любви жить?
Буде престать угождать,
То что ж надлежит чинить?»
Понятием «страсть» Тредиаковский переводит такие понятия, как
«нежность» и «желание» у Поля Тальмана.
Но еще шире, чем в переводе и переработке стихов Тальмана, концепция
любви Тредиаковского показана в его оригинальных песнях, напечатанных в
приложении к «Езде в остров Любви», в «Стихах на разные случаи». В
«Прошении любве» говорится о всеобщей власти этого чувства:
Покинь, Купидо, стрелы:
Уже мы все не целы,
Но сладко уязвлены
Любовною стрелою
Твоею золотою;
Все любви покорены.
В этих строках Тредиаковский передает всевластие любви и любовного
чувства с помощью образа стрелы Купидона. Через все стихотворение проходит
тема сладостной муки и мучительного счастья любви:
Любовь всем нам не скучит,
Хоть нас тая и мучит.
Ах! Сей огнь сладко пышет.
Но как бы ни мучительна была любовь, все равно какая-то сила
заставляет людей искать любви и ждать ее:
... Мы любовь сами ищем.
Ту ища, не устали,
А сласть ее познали,
Вскачь и пеши к той рыщем.
Тема всевластия любви и любовной страсти разрабатывается также и в
«Стихах о силе любви»:
Можно сказать всякому смело,
Что любовь есть велико дело.
Быть всеми и везде сильну,
А казаться всем умильну —
Кому бы случилось?
В любви совершилось.
Далее содержится утверждение, что и самые могущественные и суровые
боги покорились любви, и она правит миром:
Что больше? Та царит царями,
Старых чинит та ж молодцами,
Любовь правит всеми гражданы.
Ту чтят везде и поселяны,
Та всчиняет брани, налагает дани.
Мы встречаем у Тредиаковского утверждение, что любовь может быть
сильней религиозного чувства, хоть это может показаться странным и дерзким.
Строка «Не убежит той в монастырях» утверждает то, что в художественном
мире Тредиаковского и монастырские обеты не имеют силы перед властью
любовного чувства:
Все ей угождают,
Все любви желают.
| |  скачать работу |
Эволюция любовной лирики XVIII века |
