Главная    Почта    Новости    Каталог    Одноклассники    Погода    Работа    Игры     Рефераты     Карты
  
по Казнету new!
по каталогу
в рефератах

Героизм и передвижничество

е это остается вне  поля  сознания
интеллигенции, находящейся как бы в религиозном детстве, не выше  греха,  но
ниже  его  сознания.   Она   уверовала,   вместе   с   Руссо   и   со   всем
просветительством, что естественный человек добр  по  природе  своей  и  что
учение о первородном  грехе  и  коренной  порче  человеческой  природы  есть
суеверный миф, который  не  имеет  ничего  соответствующего  в  нравственном
опыте. Поэтому вообще никакой особой заботы о  культуре  личности  (о  столь
презренном "самоусовершенствовании") быть  не  может  и  не  должно,  а  вся
энергия должна  быть  целиком  расходуема  на  борьбу  за  улучшение  среды.
Объявляя личность всецело ее продуктом, этой же самой личности предлагают  и
улучшать эту среду,  подобно  барону  Мюнхгаузену,  вытаскивающему  себя  из
болота за волосы.
Этим отсутствием чувства  греха  и  хотя  бы  некоторой  робости  пер±д  ним
объясняются многие черты душевного и жизненного уклада  интеллигенции  и  --
увы! -- многие печальные стороны  и  события  нашей  революции,  а  равно  и
наступившего после нее духовного маразма. Многими  пикантными  кушаньями  со
стола западной цивилизаций кормила и кормит себя наша интеллигенция,  вконец
расстраивая свой и без того испорченный желудок;  не  пора  ли  вспомнить  о
простой, Грубой,  но  безусловно  здоровой  и  питательной  пище,  о  старом
Моисеевом десятисловии, а затем дойти и до Нового Завета!..
Героический максимализм целиком проецируется  вовне,  в  достижении  внешних
целей; относительно личной жизни,  вне  героического  акта  и  всего  с  ним
связанного, он оказывается минимализмом,  т.  е.  просто  оставляет  ее  вне
своего внимания.  Отсюда  и  проистекает  непригодность  его  для  выработки
устойчивой,  дисциплинированной,  работоспособной  личности,  держащейся  на
своих ногах, а не на волне общественной истерики,  которая  затем  сменяется
упадком. Весь тип интеллигенции определяется этим сочетанием  минимализма  и
максимализма, при котором максимальные  притязания  могут  выставляться  при
минимальной подготовке личности  как  в  области  науки,  так  и  жизненного
опыта, и самодисциплины, что так рельефно выражается  в  противоестественной
гегемонии учащейся молодежи, в нашей духовной педократии.
Иначе воспринимается мир  христианским  подвижничеством.  Я  не  буду  много
останавливаться  на  выяснении  того,  что   является   целью   мирового   и
исторического развития в атеистической и  христианской  вере:  в  первой  --
счастье последних поколений, торжествующих на костях и крови своих  предков,
однако в свою очередь тоже подлежащих неумолимому  року  смерти  (не  говоря
уже о возможности  стихийных  бедствий),  во  второй  --  вера  во  всеобщее
воскресение, новую землю и новое небо, когда "будет Бог все во всем".
Очевидно, никакой позитивно-атеистический  максимализм  в  своей  вере  даже
отдаленно не приближается к христианскому учению. Но  не  эта  сторона  дела
нас здесь интересует, а то, как преломляется то  и  другое  учение  в  жизни
личности и ее психологии. И в этом  отношении,  в  полной  противоположности
гордыне интеллигентского героизма, христианское подвижничество  есть  прежде
всего максимализм в личной жизни,  в  требованиях,  предъявляемых  к  самому
себе; напротив, острота внешнего максимализма здесь совершенно  устраняется.
Христианский герой или подвижник  (по  нашей,  конечно,  несколько  условной
терминологии), не ставя себе задач Провидения и не связывая, стало  быть,  с
своим, да и чьим бы то  ни  было  индивидуальным  усилием  судеб  истории  и
человечества, в своей деятельности, видит  прежде  всего  исполнение  своего
долга  пред  Богом,  божьей  заповеди,  к  нему  обращенной.  Ее  он  обязан
исполнять с наибольшей полнотой,  а  равно,  проявить  возможную  энергию  и
самоотверженность  при  отыскании  того,   что   составляет   его   дело   и
обязанность; в известном смысле он также должен  стремиться  к  максимализму
действий,  но  совершенно  в  ином  смысле.   Одно   из   наиболее   обычных
недоразумений относительно смирения (впрочем, выставляемое не  только  bona,
но и mа-la fide) состоит в том,  что  христианское  смирение,  внутренний  и
незримый  подвиг  борьбы  с  самостью,  с   своеволием,   с   самообожением,
истолковывается непременно как внешняя пассивность, как примирение со  злом,
как бездействие и даже низкопоклонничество или же как неделание  во  внешнем
смысле, причем христианское подвижничество смешивается  с  одною  из  многих
его форм, хотя и весьма важною, именно -- с монашеством. Но  подвижничество,
как  внутреннее   устроение   личности,   совместимо   со   всякой   внешней
деятельностью, поскольку она не противоречит его принципам.
Особенно охотно  противопоставляют  христианское  смирение  "революционному"
настроению. Не входя в этот вопрос подробно, укажу,  что  революция,  т.  е.
известные политические действия, сама по себе еще не  предрешает  вопроса  о
том духе и идеалах, которые ее вдохновляют. Выступление Дмитрия Донского  по
благословению преподобного Сергия против татар есть  действие  революционное
в политическом смысле, как восстание против законного  правительства,  но  в
то же время, думается мне, оно было в душах участников  актом  христианского
подвижничества, неразрывно  связанного  с  подвигом  смирения.  И  напротив,
новейшая революция, как основанная на атеизме, по духу своему весьма  далека
не только от христианского смирения, но и христианства вообще.  Подобным  же
образом существует огромная духовная разница  между  пуританской  английской
революцией и атеистической французской, как и между Кромвелем и Маратом  или
Робеспьером, между Рылеевым и вообще верующими из декабристов и  позднейшими
деятелями революции.
Фактически,  при  наличности  соответствующих  исторических   обстоятельств,
конечно, отдельные  деяния,  именуемые  героическими,  вполне  совместимы  с
психологией христианского подвижничества, -- но они совершаются  не  во  имя
свое, а во имя Божие, не героически, но подвижнически, и  даже  при  внешнем
сходстве с героизмом их религиозная  психология  все  же  остается  от  него
отлична. "Царство небесное берется силою, и употребляющие  усилие  восхищают
его" (Мф. 11, 2); от каждого  требуется  "усилие",  максимальное  напряжение
его сил для осуществления добра, но и такое усилие  не  дает  еще  права  на
самочувствие героизма, на духовную гордость, ибо оно  есть  лишь  исполнение
долга: "когда исполните все поведенное вам,  говорите:  мы  рабы  ничего  не
стоющие, потому что сделали то, что должны были сделать" (Лк. 17,10).
Христианское  подвижничество  есть  непрерывный   самоконтроль,   борьба   с
низшими, греховными сторонами своего  я,  аскеза  духа.  Если  для  героизма
характерны вспышки, искание  великих  деяний,  то  здесь,  напротив,  нормой
является ровность течения, "мерность", выдержка, неослабная  самодисциплина,
терпение  и   выносливость,   --   качества,   как   раз   отсутствующие   у
интеллигенции.  Верное  исполнение  своего  долга,  несение  каждым   своего
креста, отвергнувшись себя (т. е. не во внешнем  только  смысле,  но  и  еще
более во внутреннем), с предоставлением всего остального  Промыслу,  --  вот
черты истинного  подвижничества.  В  монастырском  обиходе  есть  прекрасное
выражение для этой религиозно-практической идеи: послушание. Так  называется
всякое занятие, назначаемое иноку, все равно, будет ли это ученый  труд  или
самая грубая физическая работа, раз  оно  исполняется  во  имя  религиозного
долга. Это понятие может  быть  распространено  и  за  пределы  монастыря  и
применено ко  всякой  работе,  какова  бы  она  ни  была.  Врач  и  инженер,
профессор и политический деятель, фабрикант  и  его  рабочий  одинаково  при
исполнении  своих  обязанностей  могут  руководствоваться  не  своим  личным
интересом, духовным или материальным -- все равно,  но  совестью,  велениями
долга, нести послушание. Эта дисциплина послушания, "светский аскетизм"  (по
немецкому выражению: "imnerweltliche Askese"), имела  огромное  влияние  для
выработки личности и в Западной  Европе  в  разных  областях  труда,  и  эта
выработка чувствуется до сих пор.
Оборотной  стороной  интеллигентского  максимализма  является   историческая
нетерпеливость,  недостаток  исторической  трезвости,   стремление   вызвать
социальное   чудо,   практическое   отрицание   теоретически   исповедуемого
эволюционизма.  Напротив,  дисциплина  в  послушаниях  должна  содействовать
выработке исторической трезвости, самообладания, выдержки;  она  учит  нести
историческое тягло, ярем исторического послушания; она  воспитывает  чувство
связи с прошлым и признательность этому прошлому, которое так  легко  теперь
забывают ради будущего, восстановляет нравственную связь детей с отцами.
Напротив, гуманистический прогресс есть  презрение  к  отцам,  отвращение  к
своему прошлому и его полное осуждение, историческая и нередко  даже  просто
личная неблагодарность, узаконение духовной  распри  отцов  и  детей.  Герой
творит историю по  своему  плану,  он  как  бы  начинает  из  себя  историю,
рассматривая  существующее   как   материал   или   пассивный   объект   для
воздействия. Разрыв исторической связи в чувстве и воле становится при  этом
неизбежен.
Проведенная  параллель  позволяет  сделать  общее  заключение  об  отношении
интеллигентского героизма  и  христианского  подвижничества.  При  некотором
внешнем сходстве между ними не  существует  никакого  внутреннего  сродства,
никакого хотя бы подпочвенного соприкосновения. Задача  героизма  -  внешнее
спасение человечества (точнее, будущей части его) своими силами,  по  своему
плану, "во имя свое", герой -- тот, кто в  наибольшей  степени  осуществляет
свою идею,  хотя  бы  ломая  ради  нее  жизнь,  это  -  человекобог.  Задача
христианског
Пред.678910
скачать работу

Героизм и передвижничество

 

Отправка СМС бесплатно

На правах рекламы


ZERO.kz
 
Модератор сайта RESURS.KZ