Героизм и передвижничество
о подвижничества -- превратить свою жизнь в незримое
самоотречение, послушание, исполнять свой труд со всем напряжением,
самодисциплиной, самообладанием, но видеть и в ней и в себе самом лишь
орудие Промысла. Христианский святой -- тот, кто и наибольшей мере свою
личную волю и всю свою эмпирическую) личность непрерывным и неослабным
подвигом преобразовал до возможно полного проникновения волею Божией. Образ
полноты этого проникновения -- Богочеловек, пришедший, "творить не свою
волю, но пославшего Его Отца", и "грядущий во имя Господне". Различие между
христианством (по крайней мере в этическом его учении) и интеллигентским
героизмом, исторически заимствовавшим у христианства некоторые из самых
основных своих дoгмaтов -- и преждe вcегo идею о равноценности людей, об
абсолютном достоинстве человеческой личности, о равенстве и братстве,
теперь вообще склонны скорее преуменьшать, нежели преувеличивать. Этому
содействовало, прежде всего, интеллигентское непонимание всей
действительной пропасти между атеизмом и христианством, благодаря чему не
раз "исправляли" с обычной самоуверенностью образ Христа, освобождая Его от
"церковных искажений", изображая Его социал-демократом или социалистом-
революционером. Пример этому подал еще отец русской интеллигенции
Белинский. Эта безвкусная и для религиозного чувства невыносимая операция
производилась не раз. Впрочем, сама интеллигенция этим сближением как
таковым нисколько и не интересуется, прибегая к нему преимущественно в
политических целях или же ради удобства "агитации".
Гораздо тоньше и соблазнительнее другая, не менее кощунственная ложь,
которая в разных формах стала повторяться особенно часто последнее время,
именно то утверждение, что интеллигентский максимализм и революционность,
духовной основой которых является, как мы видели, атеизм, в сущности
отличается от христианства только религиозной неосознанностью. Достаточно
будто бы имя Маркса или Михайловского заменить именем Христа, а "Капитал"
Евангелием или, еще лучше, Апокалипсисом (по удобству его цитирования), или
можно даже ничего не менять, а нужно лишь еще усилить революционность
интеллигенции и продолжить интеллигентскую революцию, и тогда из нее
родится новое религиозное сознание (как будто уже не было в истории примера
достаточно продолженной интеллигентской революции, с обнаружением всех ее
духовных потенций, именно -- великой французской революции). Если до
революции еще легко было смешивать страдающего и преследуемого
интеллигента, несущего на плечах героическую борьбу с бюрократическим
абсолютизмом, с христианским мучеником, то после духовного самообнажения
интеллигенции во время революции это стало гораздо труднее.
В настоящее время можно также наблюдать особенно характерную для нашей
эпохи интеллигентскую подделку под христианство, усвоение христианских слов
и идей при сохранении всего духовного облика интеллигентского героизма.
Каждый из нас, христианин из интеллигентов, глубоко находит у себя эту
духовную складку. Легче всего интеллигентскому героизму, переоблачившемуся
в христианскую одежду и искренно принимающему свои интеллигентские
переживания и привычный героический пафос за христианский праведный гнев,
проявлять себя в церковном революционизме, в противопоставлении своей новой
святости, нового религиозного сознания неправде "исторической" церкви.
Подобный христианствующий интеллигент, иногда неспособный по-настоящему
удовлетворить средним требованиям от члена "исторической церкви", всего
легче чувствует себя Мартином Лютером или, еще более того, пророчественным
носителем нового религиозного сознания, призванным не только обновить
церковную, жизнь, но и создать новые ее формы, чуть ли не новую религию.
Также и в области светской политики самый обыкновенный интеллигентский
максимализм, составляющий содержание революционных программ, просто
приправляется христианской терминологией или текстами и предлагается в
качестве истинного христианства в политике. Это интеллигентское
христианство, оставляющее нетронутым то, что в интеллигентском героизме
является наиболее антирелигиозным, именно его душевный уклад, есть
компромисс противоборствующих начал, имеющий временное и переходное
значение и не обладающий самостоятельной жизненностью. Он не нужен
настоящему интеллигентскому героизму и невозможен для христианства.
Христианство ревниво, как и всякая, впрочем, религия; оно сильно в человеке
лишь тогда, когда берет его целиком, всю его душу, сердце, волю. И незачем
этот контраст затушевывать или смягчать.
Как между мучениками первохристианства и революции, в сущности, нет
никакого внутреннего сходства при всем внешнем тожестве их подвига, так и
между интеллигентским героизмом и христианским подвижничеством, даже при
внешнем сходстве их проявлений (которое можно, впрочем, допустить только
отчасти и условно), остается пропасть, и нельзя одновременно находиться на
обеих ее сторонах. Одно должно умереть, чтобы родилось другое, и в меру
умирания одного возрастает и укрепляется другое. Вот каково истинное
соотношение между обоими мироотношениями. Нужно "покаяться", т. е.
пересмотреть, передумать и осудить свою прежнюю душевную жизнь в ее
глубинах и изгибах, чтобы возродиться к новой жизни. Вот почему первое
слово проповеди Евангелия есть призыв к покаянию, основанному на
самопознании и самооценке. "Покайтеся, ибо приблизилось царство небесное"
(Мф. 3,1 -- 21; 4,17; Мр. 1,14 -- 15). Должна родиться новая душа, новый
внутренний человек, который будет расти, развиваться и укрепляться в
жизненном подвиге. Речь идет не о перемене политических или партийных
программ (вне чего интеллигенция и не мыслит обыкновенно обновления),
вообще совсем не о программах, но о гораздо большем -- о самой человеческой
личности, не о деятельности, но о деятеле. Перерождение это совершается
незримо в душе человека, но если невидимые агенты оказываются сильнейшими
даже в физическом мире, то и в нравственном могущества их нельзя отрицать
на том только основании, что оно не предусматривается особыми параграфами
программ.
Для русской интеллигенции предстоит медленный и трудный путь перевоспитания
личности, на котором нет скачков, нет катаклизмов и побеждает лишь упорная
самодисциплина. Россия нуждается в новых деятелях на всех поприщах жизни:
государственной -- для осуществления "реформ", экономической -- для
поднятия народного хозяйства, культурной -- для работы на пользу русского
просвещения, церковной -- для поднятия сил учащей церкви, ее клира и
иерархии. Новые люди, если дождется их Россия, будут, конечно, искать и
новых практических путей для своего служения и помимо существующих
программ, и -- я верю -- они откроются их самоотверженному исканию.
В своем отношении к народу, служение которому своею задачею ставит
интеллигенция, она постоянно и неизбежно колеблется между двумя крайностями
-- народопоклонничества и духовного аристократизма. Потребность
народопоклонничества в той или другой форме (в виде ли старого
народничества, ведущего начало от Герцена и основанного на вере в
социалистический дух русского народа, или в новейшей, марксистской форме,
где вместо всего народа такие же свойства приписываются одной части его,
именно "пролетариату") вытекает из самых основ интеллигентской веры. Но из
нее же с необходимостью вытекает и противоположное -- высокомерное
отношение к народу как к объекту спасительного воздействия, как к
несовершеннолетнему, нуждающемуся в няньке для воспитания к
"сознательности", непросвещенному в интеллигентском смысле слова.
В нашей литературе много раз указывалась духовная оторванность нашей
интеллигенции от народа. По мнению Достоевского, она пророчески предуказана
была уже Пушкиным, сначала в образе вечного скитальца Алеко, а затем
Евгения Онегина, открывшего собой целую серию "лишних людей". И
действительно, чувства кровной исторической связи, сочувственного интереса,
любви к своей истории, эстетического ее восприятия поразительно малы у
интеллигенции, на ее палитре преобладают две краски, черная для прошлого и
розовая для будущего (и, по контрасту, тем яснее выступает духовное величие
и острота взора наших великих писателей, которые, опускаясь в глубины
русской истории, извлекали оттуда "Бориса Годунова", "Песню о купце
Калашникове", "Войну и мир"). История является, чаще всего, материалом для
применения теоретических схем, господствующих в данное время в умах
(напр<имер>, теорий классовой борьбы), или же для целей публицистических,
агитационных.
Известен также и космополитизм русской интеллигенции. Воспитанный на
отвлеченных схемах просветительства, интеллигент естественнее всего
принимает позу маркиза Позы, чувствует себя "WeItbuirger' ом", и этот
космополитизм пустоты, отсутствие здорового национального чувства,
препятствующее и выработке национального самосознания, стоит в связи с
вненародностью интеллигенции.
Интеллигенция еще не продумала национальной проблемы, которая занимала умы
только славянофилов. довольствуясь "естественными" объяснениями
происхождения народно
| |  скачать работу |
Героизм и передвижничество |
