Художественный мир поэзии А.А. Ахматовой
прекрасный юношеский пессимизм до сих пор был достоянием «проб пера» и,
кажется, в стихах Ахматовой впервые получил свое место в поэзии. Я думаю,
каждый удивлялся, как велика в молодости способность и охота страдать.
Законы и предметы реального мира вдруг становятся на место прежних,
насквозь пронизанных мечтою, в исполнение которой верил: поэт не может не
видеть, что они самодовлеюще – прекрасны, и не умеет осмыслить себя среди
них, согласовать ритм своего духа с их ритмом. Но сила жизни и любви в нем
так сильна, что он начинает любить самое свое сиротство, постигает красоту
боли и смерти. Позднее, когда его духу, усталому быть все в одном и том же
положении, начнет являться «нечаянная радость», он почувствует, что человек
может радостно воспринять все стороны мира, и из гадкого утенка, каким он
был до сих пор в своих собственных глазах, он станет лебедем, как в сказке
Андерсена.
Людям, которым не суждено дойти до такого превращения, или людям
обладающим кошачьей памятью, привязывающейся ко всем пройденным этапам
духа, книга Ахматовой покажется волнующей и дорогой. В ней обретает голос
ряд немых до сих пор существований, - женщины влюбленные, лукавые,
мечтающие и восторженные говорят, наконец своим подлинным и в тоже время
художественно – убедительным языком. Та связь с миром, является уделом
каждого подлинного поэта, Ахматовой почти достигнута, потому что она знает
радость созерцания внешнего и умеет передавать нам эту радость.
Плотно сомкнуты губы сухие,
Жарко пламя трех тысяч свечей.
Так лежала княжна Евдокия
На сапфирной душистой парче.
И, согнувшись, бес слезно молилась
Ей о слепеньком мальчике мать,
И кликуша без голоса билась,
Воздух силясь губами поймать.
А пришедший из южного края
Черноглазый, горбатый старик,
Словно к двери небесного края,
К потемневшей ступеньке приник.
IV. Стилистика в поэзии Ахматовой
Теперь следует сказать о самом значительном в поэзии Ахматовой, о ее
стилистике: она почти никогда не объясняет, она показывает. Достигается это
и выбором образов, очень продуманным и своеобразным, но главное – их
подробной разработкой. Эпитеты, определяющие ценность предмета (как то:
красивый, безобразный, счастливый, несчастный и т.д.), встречаются редко.
Эта ценность внушается описанием образа и взаимоотношением образов. У
Ахматовой для этого много приемов. Укажу некоторые: сопоставление
прилагательного, определяющего цвет, с прилагательным, определяющим форму.
…И пусть плющ темно – зеленый
Завил высокое окно
Или
…Там на малиновое солнце
Над лохматым сизым дымом…
Повторенье в двух последних строках, удваивающее наше внимание к образу:
… Расскажи как тебя целуют,
Расскажи, как целуешь ты.
Или
… В снежных ветках черных галок,
Черных галок приюти.
Претворение прилагательного в существительное:
«Оркестр веселое играет…
Цветовых определений в стихах Ахматовой очень много и чаще всего для
желтого и серого, до сих пор самых редких в поэзии. И, может быть, как
подтверждение не случайности этого ее вкуса, большинство эпитетов
подчеркивает именно бедность и неяркость предметов: «протертый коврик,
стоптанные каблуки, выцветший флаг» и т.д. Ахматовой, чтобы полюбить мир,
нужно видеть его милым и простым.
Ритмика Ахматовой служит могучим подспорьем ее стилистике. Поэмы и
пауза помогает ей выделять самые нужные слова в строке, и я не нашел во
всей книге ни одного примера ударения, стоящего на неударном слове или,
наоборот, слова, по смыслу ударного, без ударения. Если кто – ни будь
возьмет на себя труд с точки зрения просмотреть сборник любого современного
поэта, то убедится, что обыкновенно дело обстоит иначе. Для ритмики
Ахматовой характерна слабость и прерывистость дыхания. Четырех строчная
строфа, а ею написана почти вся книга, слишком длинна для нее. Ее периоды
замыкаются чаще всего двумя строками, иногда тремя, иногда даже одной. Это
не составляет недостатка ее стихотворений.
V. Свобода ахматовской речи.
Пока не было «Четок», вразброд печатавшиеся после «Вечера» стихи
ложились в тень первого сборника, и рост Ахматовой не осознавался вполне.
Теперь он очевиден: перед глазами очень сильная книга властных стихов,
вызывающих очень большое доверие. Оно, прежде всего, достигается свободою
ахматовской речи.
Не из ритмов и созвучий состоит поэзия, но из слов: из слов уже
затем, по полному соответствию с внутренней их жизнью, но и из сочетания
этих живых слов вытекают, как до конца внутренностью слов обусловленное
следствие, и выполнение ритмов, и сияние звуков – и стихотворение держится
на внутреннем костяке слов. Не должно, чтобы слова стихотворения, каждое
отдельно, вставлялись в ячейки некой ритмо – инструментальной рамы: как ни
плотно они будут пригнаны, чуть мысленно убедишь раму, все слова
расскакиваются, как вытряхнутый типографский шрифт.
К стихам Ахматовой, последнее не относится. Что они построены на
слове, можно показать на примере хотя бы такого стихотворения, ничем в
«четках» не выдающегося:
Настоящую нежность не спутаешь
Ни с чем, и она тиха.
Ты напрасно бережно кутаешь
Мне плечи и грудь в меха
И напрасно слова покорные
Говоришь о первой любви –
Как я знаю эти упорные,
Несытые взгляды твои!
Речь проста и разговорна до того, пожалуй что это и не поэзия? А что,
если еще раз прочесть да заметить, что когда бы мы не разговаривали, то для
полного исчерпания многих плотских отношений, каждому с каждым довольно
было бы обменяться двумя – тремя восьмистишиями - и было бы царство
молчания. А не в молчании слово дорастает до той силы, которая пре
осуществляет ее в поэзию?
Настоящую нежность не спутаешь
Ни с чем … -
какая простая, совсем будничная фраза, как она спокойно переходит из стиха
в стих, и как плавно и с оттяжкою течет первый стих.
VI. Поэтика несчастной любви
Действенность стихов Ахматовой вынуждает отнестись ко всему в них
выраженному с повышенной степенью серьезности.
Несчастной любви и ее страданиям принадлежит очень видное место в
содержании ахматовской поэтики – не только в том смысле, что несчастная
любовь является предметом многих стихотворений, но и в том. Что в области
изображения ее волнений Ахматовой удалось отыскать общеобязательные
выражения и разобрать поэтику несчастной любви до исключительной
многоорудности. Не окончательны ли такие выражения, как приведенное выше о
том, что у разлюбленной не бывает просьб, или такие:
… Говоришь, что рук не видишь,
Рук моих и глаз.
Когда пришли холода,
Следил ты уже бесстрастно
За мной везде и всегда,
Как будто копил приметы
Моей нелюбви.
Или это стихотворение:
У меня есть улыбка одна:
Так, движенье чуть видное губ,
Для тебя я ее берегу –
Ведь она мне любовью дана.
Все равно что наглый и злой,
Все равно, что ты любишь других.
Предо мной золотой аналой,
И со мной сероглазый жених.
Много таких же, а может быть, и еще более острых и мучительных
выражений найдется в «Четках», и, однако, нельзя сказать об Анне Ахматовой,
что ее поэзия – «поэзия несчастной любви». Такое определение, будь оно
услышенно человеком, внимательно вникшим в «Четки», было бы для него
предлогом к неподдельному веселью, - так богата отзвуками ахматовская
несчастная любовь. Она – творческий прием проникновения в человека и
изображения неутолимой к нему жажды. Такой прием может быть обязателен для
поэтессы, женщин – поэтов: такие сильные в жизни, такие чуткие ко всем
любовным очарованием женщины, когда начинают писать, знают только одну
любовь, мучительную, болезненно – прозорливую и безнадежную. Чтобы понять
причину этого, надо в понятии поэтессы, женщины – поэта, сделать сначала
ударение на первом слове и вдуматься в то, как много за всю нашу мужскую
культуру любовь говорила о себе в поэзии от лица мужчины и как от лица
женщины.
Но не только страдания несчастной любви выражает лирика Ахматовой. В
меньшем количестве стихотворений, но отнюдь не с меньшей силою выпевает она
и другое страдание: острую неудовлетворенность собою несчастная любовь, так
проникшая самою сердцевину личности, а в то же время и свою странностью и
способностью мгновенно вдруг исчезнуть внушающая подозрение в выдуманность,
так что, мнится, самодельный призрак до телесных болей томит живую душу, -
эта любовь многое поставит под вопрос для человека, которому доведется ее
испытать; горести, причиняющие смертельные муки и не приносящие смерти, но
при крайнем своем напряжении вызывающие чудо творчества, их мгновенно
обезвреживающею, так что человек сам себе являет зрелище вверх дном
| |  скачать работу |
Художественный мир поэзии А.А. Ахматовой |
