Иконопись и ее особенности. Иконописные школы Древней Руси
на прежней высоте
и красочность иконы и даже становится богаче оттенками. Этот век, как и
предыдущий, продолжает давать замечательные иконы. Однако во второй
половине XVI столетия величественная простота и державшаяся веками
классическая мерность композиции начинают колебаться. Утрачиваются широкие
планы, чувство монументальности образа, классический ритм, античная чистота
и сила цвета. Появляется стремление к сложности, виртуозности и
перегруженности деталями. Тона темнеют, тускнеют, и вместо прежних легких и
светлых красок появляются плотные землистые оттенки, которые вместе с
золотом создают впечатление пышной и несколько угрюмой торжественности. Это
эпоха перелома в русской иконописи. Догматический смысл иконы перестает
осознаваться как основной, и повествовательный момент часто приобретает
доминирующее значение.
Психология иконы
Что же это такое – икона? Какое понимание ее должно быть первичным:
религиозное ли, искусствоведческое, историческое? У каждого ответ на этот
вопрос свой. Но одно ясно: мы не не должны воспринимать иконы как портреты
святых, также нельзя видеть в иконописи выражениие идолопоклонничества.
Одним из первых исследователей русской иконы был Е. Трубецкой. В своей
работе «Умозрение в красках» он выявляет важнейшие психологические
особенности иконы, прежде всего русской, как особого, ни на какой другой не
похожего, жанра:
Иконопись выражает собою глубочайшее, что есть в древнерусской культуре;
более того, мы имеем в ней одно из величайших, мировых сокровищ
религиозного искусства. И, однако, до самого последнего времени икона была
совершенно непонятной русскому образованному человеку. Он равнодушно
проходил мимо нее, не удостаивая ее даже мимолетного внимания. Он просто-
напросто не отличал иконы от густо покрывавшей ее копоти старины. Только в
самые последние годы у нас открылись глаза на необычайную красоту и яркость
красок, скрывавшихся под этой копотью. Только теперь, благодаря
изумительным успехам современной техники очистки, мы увидели эти краски
отдаленных веков, и миф о "темной иконе" разлетелся окончательно.
Оказывается, что лики святых в наших древних храмах потемнели единственно
потому, что они стали нам чуждыми; копоть на них нарастала частью
вследствие нашего невнимания и равнодушия к сохранению святыни, частью
вследствие нашего неумения хранить эти памятники старины.
С этим нашим незнанием красок древней иконописи до сих пор
связывалось и полнейшее
непонимание ее духа. Ее господствующая тенденция односторонне
характеризовалась неопределенным выражением "аскетизм" и в качестве
"аскетической" отбрасывалась, как отжившая ветошь. А рядом с этим
оставалось непонятным самое существенное и важное, что есть в русской
иконе, - та несравненная радость, которую она возвещает миру. Теперь, когда
икона оказалась одним из самых красочных созданий живописи всех веков, нам
часто приходится слышать об изумительной ее жизнерадостности; с другой
стороны, вследствие невозможности отвергать присущего ей аскетизма, мы
стоим перед одной из самых интересных загадок, какие когда-либо ставились
перед художественной критикой. Как совместить этот аскетизм с этими
необычайно живыми красками? В чем заключается тайна этого сочетания высшей
скорби и высшей радости? Понять эту тайну и значит ответить на основной
вопрос: какое понимание смысла жизни воплотилось в нашей древней иконописи.
Безо всякого сомнения, мы имеем здесь две тесно между собой связанные
стороны одной и той же религиозной идеи: ведь нет Пасхи без Страстной
седьмицы и к радости всеобщего воскресения нельзя пройти мимо животворящего
креста Господня. Поэтому в нашей иконописи мотивы радостные и скорбные,
аскетические, совершенно одинаково необходимы. Я остановлюсь сначала на
последних, так как в наше время именно аскетизм русской иконы всего больше
затрудняет ее понимание.
Когда в XVII веке, в связи с другими церковными новшествами, в
русские храмы вторглась
реалистическая живопись, следовавшая западным образцам, поборник древнего
благочестия, известный протопоп Аввакум, в замечательном послании
противополагал этим образцам именно аскетический дух древней иконописи. "По
попущению Божию умножилось в русской земле иконного письма неподобного.
Изографы пишут, а власти соблаговоляют им, и все грядут в пропасть
погибели, друг за другом уцепившеся. Пишут Спасов образ Эммануила - лицо
одутловато, уста червонные, власы кудрявые, руки и мышцы толстые; тако же и
у ног бедра толстые, и весь яко Немчин учинен, лишь сабли при бедре не
написано. А все то Никон враг умыслил, будто живых писати... Старые добрые
изографы писали не так подобие святых: лицо и руки и все чувства отончали,
измождали от поста и труда и всякие скорби. А вы ныне подобие их изменили,
пишете таковых же, каковы сами".
Эти слова протопопа Аввакума дают классически точное выражение одной
из важнейших
тенденций древнерусской иконописи; хотя следует все время помнить, что этот
ее скорбно
аскетический аспект имеет лишь подчиненное и притом подготовительное
значение. Важнейшее в ней, конечно, - радость окончательной победы
Богочеловека над зверочеловеком, введение во храм всего человечества и всей
твари; но к этой радости человек должен быть подготовлен подвигом: он не
может войти в состав Божьего храма таким, каков он есть, потому что для
необрезанного сердца и для разжиревшей, самодовлеющей плоти в этом храме
нет места: и вот почему иконы нельзя писать с живых людей.
Икона - не портрет, а прообраз грядущего храмового человечества. И,
так как этого человечества мы пока не видим в нынешних грешных людях, а
только угадываем, икона может служить лишь символическим его изображением.
Что означает в этом изображении истонченная телесность? Это - резко
выраженное отрицание того самого биологизма, который возводит насыщение
плоти в высшую и безусловную заповедь. Ведь именно этой заповедью
оправдывается не только грубо-утилитарное и жестокое отношение человека к
низшей твари, но и право каждого данного народа на кровавую расправу с
другими народами, препятствующими его насыщению. Изможденные лики святых на
иконах противополагают этому кровавому царству самодовлеющей и сытой плоти
не только "истонченные чувства", но прежде всего - новую норму жизненных
отношений. Это - то царство, которого плоть и кровь не наследуют.
Воздержание от еды и в особенности от мяса тут достигает двоякой
цели: во-первых, это смирение плоти служит непременным условием
одухотворения человеческого облика; во-вторых, оно тем самым подготовляет
грядущий мир человека с человеком и человека с низшею тварью. В
древнерусских иконах замечательно выражена как та, так и другая мысль. Мы
пока сосредоточим наше внимание на первой из них. Поверхностному
наблюдателю эти аскетические лики могут показаться безжизненными,
окончательно иссохшими. На самом деле, именно благодаря воспрещению
"червонных уст" и
"одутловатых щек" в них с несравненной силой просвечивает выражение
духовной жизни, и это - несмотря на необычайную строгость традиционных,
условных форм, ограничивающих свободу иконописца. Казалось бы, в этой
живописи не какие-либо несущественные штрихи, а именно существенные черты
предусмотрены и освящены канонами: и положение туловища святого, и
взаимоотношение его крест-накрест сложенных рук, и сложение его
благословляющих пальцев;
движение стеснено до крайности, исключено все то, что могло бы сделать
Спасителя и святых
похожими "на таковых же, каковы мы сами". Даже там, где движение допущено,
оно введено в какие-то неподвижные рамки, которыми оно словно сковано. Но
даже там, где оно совсем отсутствует, во власти иконописца все-таки
остается взгляд святого, выражение его глаз, то есть то самое, что
составляет высшее средоточие духовной жизни человеческого лица. И именно
здесь сказывается во всей своей поразительной силе то высшее творчество
религиозного искусства, которое низводит огонь с неба и освещает им изнутри
весь человеческий облик, каким бы неподвижным он ни казался. Я не знаю,
например, более сильного выражения святой скорби о всей твари поднебесной,
об ее грехах и страданиях, чем то, которое дано в шитом шелками образе
Никиты великомученика, хранящемся в музее архивной комиссии во Владимире на
Клязьме: по преданию, образ вышит женой Иоанна Грозного Анастасией, родом
Романовой. Другие несравненные образцы скорбных ликов имеются в коллекции
И. С. Остроухова в Москве: это - образ праведного Симеона Богоприимца и
"Положение во гроб", где изображение скорби Богоматери по силе может
сравниться разве с произведениями Джиотто, вообще с высшими образцами
флорентийского искусства. А рядом с этим в древнерусской иконописи мы
встречаемся с неподражаемой передачей таких душевных настроений, как
пламенная надежда или успокоение в Боге.
В течение многих лет я находился под сильным впечатлением знаменитой
фрески Васнецова
"Радость праведных о Господе" в киевском соборе Св. Владимира (этюды к этой
фреске имеются, как известно, в Третьяковской галерее в Москве). Признаюсь,
что это впечатление несколько ослабело, когда я познакомился с разработкой
той же темы в рублевской фреске Успенского собор
| |  скачать работу |
Иконопись и ее особенности. Иконописные школы Древней Руси |
