Интелегенция и революция
Их
интересовало не абстрактное величие России, а вопрос о земле. Развитие
промышленности, по крайней мере на первых порах, как будто ничего не
обещало в смысле решения аграрного вопроса: напротив, предполагалось, что
на какое-то время земледельцу придется еще хуже. Ведь без высоких налогов
невозможно было осуществить программу индустриализации. Министру финансов
не удалось привлечь на свою сторону и либеральные группировки. Камнем
преткновения стал тезис о неограниченной царской власти. При всем своем
прогрессизме Витте все же считал самодержавие наиболее подходящим строем
для быстрейшего переустройства страны, ибо в распоряжении монарха находился
мощный административный аппарат, не подлежащий контролю со стороны
парламента. Парламентские дебаты Витте считал лишь тормозом для реформ.
Но вместо того, чтобы преодолеть внутренние противоречия в стране,
политический курс Витте лишь обострил их. Таким образом, в России
одновременно ужесточились три конфликта, в большей мере уже разрешенных на
Западе: это был конституционный, рабочий и аграрный вопрос. Самодержавие
лишилось социальных корней, и пустота, окружившая двор, драматически
обнаружила себя во время Русско-японской войны. Общество без особой горечи
восприняло поражение царской армии, кое-кто в лагере левой интеллигенции
даже бурно его приветствовал. Ленин заявил, что поражение нанесено не
русскому народу, а его злейшему врагу — царскому правительству. Нужно
сказать, что столь крайняя пораженческая позиция была не такой уж редкостью
в лагере оппозиционных сил.
Оказавшись в изоляции, двор был вынужден искать компромисса с
обществом. Манифест 17 октября 1905 года обещал России основные гражданские
права и предусматривал созыв Государственной Думы. Наступил конец
неограниченной монархии.
Отныне интеллигенция уже не висела в пустоте, — революция Пятого года
это наглядно показала. Осуществилась давняя мечта интеллигентов
объединиться с народом. “Внизу” почитание царя мало-помалу сменилось
безоглядной верой в революцию. Но этот успех странным образом не вызвал
безоговорочного одобрения у членов “ордена”, так как часть интеллигенции к
этому времени успела сменить вехи.
На рубеже столетия в русских образованных кругах, как, впрочем, и на
Западе, распространились веяния “конца века”. Возникло скептическое
отношение к позитивистским моделям мира, к вере в прогресс. Необычайно
возросло влияние ведущих критиков идеи прогресса Достоевского и Ницше. В
итоге среди образованных кругов наметилась своего рода деполитизация.
Начинался знаменитый Серебряный век. Взоры многих интеллигентов обратились
к духовным и эстетическим проблемам, эти люди покидали “орден”. Поворот
отчетливо обозначился в сборнике 1902 года “Проблемы идеализма”, в котором
участвовали многие бывшие марксисты: Петр Струве, Семен Франк, Николай
Бердяев, Сергей Булгаков. Еще резче эти авторы разделались с прежними
идеалами в другом широко известном сборнике “Вехи” (1909 г.). Идеология
“ордена” с ее традиционным манихейским делением мира на абсолютное зло и
абсолютное добро (самодержавие и народ) была расценена не более и не менее,
как род коллективного психоза. Раздались призывы к компромиссу и
терпимости, к смирению и признанию, что достигнуть земного рая, да еще с
помощью революционного насилия, невозможно.
Вопреки предостережениям защитников неограниченной самодержавной
власти: качественные изменения системы после революции 1905 года отнюдь не
сокрушили монархию. Созыв Думы предоставил оппозиционным лидерам открытую
общественную трибуну: вчерашние противники системы, прежде всего либералы,
склонялись к примирению с установившимся порядком.
Что же касается широких народных масс, то на их настроения эта смена
тенденций никак не повлияла. В результате неустанной просветительской
деятельности интеллигенции массы пришли в движение и остановить их, взывая
к умеренности, было уже невозможно. Да и сам “орден”, вопреки новым
веяниям, все еще не мог пожаловаться на недостаток борцов, как ветеранов,
так и новых “послушников”. Одновременно с “Проблемами идеализма” появилась
другая работа, оказавшая решающее влияние на все позднейшее развитие
России, — “Что делать?” Ленина. Здесь впервые шла речь об организации
профессиональных революционеров с целью “перевернуть Россию”. Эта зловещая
и пророческая формулировка, в сущности, совпала с настроением российских
низов. Маленькая и ослабленная внутренними раздорами партия большевиков
превратилась в грозную силу.
В стане русской интеллигенции большевики стояли особняком. В своих
теоретических воззрениях они сохраняли верность позитивизму и историческому
оптимизму XIX века, свойственному большинству прежних поколений
интеллигенции. Новые философские, научные и общекультурные течения,
потрясшие на рубеже веков веру в незыблемость материальных основ мира,
находили, правда, отклик у некоторых членов партии, но не у ее лидера. В
1904 году, в разговоре с Николаем Валентиновым, Ленин даже заявил, что
поправлять Маркса непозволительно. Он рассматривал Российскую социал-
демократическую партию не как семинар для обсуждения идей, а как боевую
организацию. Наивный материализм Ленина и его сторонников многим
современникам казался устаревшим. Но это не мешало растущему успеху партии.
Более того, именно благодаря известной примитивности своего мировоззрения
партия большевиков приблизилась к психологии народных масс; деятели
религиозно-философского возрождения вообще не имели никакого общего языка с
народом.
В политическом смысле большевики тоже составляли особый отряд. В 1914-
17 годах, как, впрочем, и во время Русско-японской войны,— они оставались
пораженцами, в то время как большинство оппозиционных групп в России
выступило на защиту отечества. Но и политическая обособленность большевиков
опять-таки послужила не ослаблению, а усилению партии — особенно после
Февральской революции, — так как миллионы рабочих и крестьян относились к
войне отрицательно и не разделяли национальный энтузиазм, охвативший
верхние слои общества.
Казалось, эксцентричность Ленина достигла предела в апреле 1917 года,
когда он призвал заменить только что созданное Временное правительство
Советами рабочих и солдатских депутатов. Этот лозунг ошарашил не только
политических противников, но и очень многих большевиков. Говорилось о том,
что, проведя много лет в эмиграции, Ленин утратил чувство реальности. Каких-
нибудь полгода спустя этот экстравагантный вождь уже находился у власти и
возглавил процесс, которому суждено было переломить всю русскую (да и не
только русскую) историю. Произошло это не в последнюю очередь оттого, что
радикализм Ленина в борьбе со старым порядком, по крайней мере в той форме,
в какую Ленин облек свои призывы в 1917 году, полностью отвечал чаяниям
большинства простых людей. Позднее, объясняя причину победы большевиков,
Троцкий говорил о том, что против восстания были “все”, кроме большевиков;
но большевики, добавлял Троцкий, — это и был народ.
Будучи одним из ведущих актеров октябрьской драмы, Троцкий здесь явно
преувеличивал. Однако в его словах есть зерно истины; примерно то же
говорили и некоторые противники большевизма. Приверженцам Ленина удалось
внушить большей части населения, что борьба против большевиков — это борьба
против революции. Отождествление большевизма и революции, несомненно, стало
(особенно с осени 1917 года) важнейшей прямой причиной того, что партия,
изолированная внутри интеллигенции, с такой легкостью пришла к власти.
Изменились ли отношения между большевиками и народом после переворота?
На первый взгляд — да. В годы Гражданской войны большинство населения
отвернулось от большевиков, сражалось с ними или сопротивлялось им
пассивно. То, что партия в этих условиях выжила, кажется почти чудом. И тем
не менее, если бы большевики действительно полностью потеряли (как это
часто утверждают) связь с народными массами, партия не сумела бы удержаться
в седле. Верно, конечно, что большинство народа отвергало государственный
террор, установленный во время Гражданской войны. Однако новая диктатура
сумела извлечь определенную выгоду из настроений большинства. Ибо
разочарование в большевиках вовсе не означало развенчания революционного
мифа. Ненависть к старому режиму, ко всем его институтам, по-прежнему
владела народными низами. Никакая политическая группировка, сочувствующая
порядкам, какие существовали в стране до февраля (и даже до октября) 1917
года, не имела шансов на успех в стране, опьяненной мифом революции. Белые
армии — самый решительный и наилучшим образом организованный враг
большевиков — с самого начала обречены на поражение.
Но как обстояло дело с партиями, которые,. подобно большевикам,
выступали за революцию? Что можно сказать о социалистах-революционерах,
защищавших интересы крестьян и собравших подавляющее большинство голосов на
выборах в Учредительное собрание в декабре 1917 года? О меньшевиках, у
которых было много приверженцев среди промышленного пролетариата? Только
то, что этим партиям явно не хватало решительности. Не оказав практически
никакого сопротивления перевороту 7
| |  скачать работу |
Интелегенция и революция |
