Интелегенция и революция
ноября 1917 года и разгрому
Учредительного собрания двумя месяцами позже, эти партии морально
разоружили тех, кто их поддерживал. Заметим, что утрата веры в идеального
царя не заставила народные массы отказаться от вековых представлений о
стиле государственного руководства. Власть, по этим представлениям, должна
была быть сильной, независимой и безраздельной. Не потому ли Временное
правительство, не обладавшее этими качествами, не внушило народу почтение к
себе? И эсеры, и меньшевики, которым в кризисных ситуациях всегда не
хватало энергии и решительности, увы, тоже не отвечали этому стародавнему
идеалу правления.
Насколько иначе вели себя большевики! Они были жестокими и
вероломными, они находили возможным попросту не считаться ни с
“буржуазной”, ни с советской законностью. Вот уж кого нельзя было упрекнуть
в нерешительности.
[pic]
Заключение.
Царская власть, с которой интеллигенция так страстно боролась с самого
своего возникновения, казалась ей вместе с тем и настолько всемогущей, что
она не рассчитывала на скорое крушение самодержавия и возможность взять
власть в свои руки. Практика и технология власти совершенно не занимали
интеллигенцию, она отождествляла себя с жертвами. По-иному обстояло дело с
большевиками. Семнадцатый год и последующие события показали, что
большевики были, в сущности, исключением внутри “ордена”. Только
большевикам во главе с Лениным удалось соединить радикальный утопизм с
исключительно трезвым пониманием механизмов насилия. Вот почему они
добились самого большого успеха среди всех групп интеллигенции и превратили
“орден” (или хотя бы часть его) из кучки беспочвенных мечтателей в
господствующий слой гигантской империи. Но уже через десять лет после
своего триумфа “орден” лишился власти, а еще через десять лет большая его
часть была физически уничтожена.
В борьбе Сталина со старыми большевиками парадоксальным образом нашел
свое завершение бунт народных масс против петербургской России, бунт,
начавшийся на грани веков. Ибо старая “ленинская гвардия”, где сохранялись
нравы и традиции дореволюционной интеллигенции, была не чем иным, как
детищем старой России — и ее пережитком. Хотя “орден” сражался с
государством, он в то же время был органически связан с ним и с его
культурой. Он составлял, пожалуй, самую европеизированную часть верхних
слоев обществ, ориентированных на Запад. Оттого и мышление, и образ
действий “ордена” оставались чуждыми и подозрительными для народных масс,
несмотря на процесс идеологического сближения. Космополитизм интеллигенции
выглядел чем-то слишком уж элитарным в глазах народа, да и в глазах нового
поколения большевиков — людей, которые, как правило, вышли из крестьян и
пролетариев. Низы, выброшенные на поверхность общества революцией,
значительно способствовали изменению политической культуры в стране: эта
культура приобретала все более традиционных облик. Она сохраняла даже
некоторые допетровские, патриархально-коллективистские элементы. А
большевики первого призыва с их выраженным индивидуализмом и критицизмом,
страстью к спорам, склонностью к идейной и фракционной борьбе нарушали
стиль этого древне-нового мышления. По сути дела, здесь столкнулись две
эпохи. В этом, как мне кажется, надо искать одну из главных причин, почему
Сталину удалось сравнительно легко победить подавляющее большинство
ленинских соратников.
Десять лет спустя старых большевиков, лишенных влияния и власти,
ожидала пуля в затылок. Гордые победители Семнадцатого года разделили
судьбу прочих отрядов интеллигентского “ордена” — почти всех, кто вовремя
не эмигрировал. Так закончилась столетняя история русской революционной
интеллигенции. В 1936-38 годах погибли ее последние представители. Каким
издевательством звучали заявления официальной пропаганды, по-прежнему
славившей революционеров, в то время как сталинский режим безжалостно
искоренял всякое инакомыслие и всякий дух бунтарства — главные,
определяющие черты “ордена”.
Почему же диктатор не отказался окончательно от наследия революционной
интеллигенции? Потому что советское государство, несмотря на то, что оно
истребило своих основателей, по-прежнему черпало свою силу в событиях 1917
года. Отказ от революции был бы равносилен самоотречению.
Учрежденный сверху культ революционной интеллигенции способствовал не
распространению, а как раз дискредитации ее идей. Многим казалось, что в
диссидентском движении шестидесятых годов возродились некоторые характерные
черты “ордена”: нонконформистское поведение, нравственный накал,
непримиримость к всем формам гражданского и политического угнетения. Однако
многие диссиденты сознательно отмежевались от своих предполагаемых предков,
решительно отбросив их идеологию. Они, например, были решительно против
народопоклонства и против революционного насилия. Семнадцатый год для
большинства из них был не началом новой эпохи, а величайшей катастрофой
отечественной истории. При этом революционную интеллигенцию считали чуть ли
не главным виновником этой катастрофы. Вот почему вопрос о включении ее
представителей в галерею предшественников диссидентства оставался весьма
спорным. По существу, “орден”, возникновение и гибель которого связаны с
глубочайшими катаклизмами русской истории, остался без наследников.
| |  скачать работу |
Интелегенция и революция |
