Истоки зла в мире и человеке в восприятии Шекспира по произведениям Макбет, Король Лир, Гамлет
того
достоинства своею ученостью, своею молодостью и своею красотою. Папа Павел
II, по словам Платины, желал бы называться в качестве первосвященника
«красивым человеком» - «il formoso». Купец Ручелаи благодарит Бога за то,
что он создал его человеком, а не животным. Тиранн Бентивольо заявляет в
надписи на башне своего дворца, что он человек, «которому по его заслугам и
благодаря счастью даны все желаемые блага». «Человек, - говорит Леон
Баттиста Альберти, - может извлечь из себя все, что пожелает». «Природа
нашего духа всеобъемлюща», - говорит Маттео Пальмьери. «Мы рождены с тем
условием, - говорит Пико делла Мирандола, - что мы становимся тем, чем мы
желаем быть»».
Если всерьез принять такого рода особенности возрожденческого учения о
человеке, то можно сказать, что в те времена происходило какое-то прямо
обожествление человека. В настоящей работе мы предпочитаем употреблять
более понятный термин «абсолютизация» человеческой личности со всей ее
материальной телесностью. То же мы находим и у Ф. Монье: «Да, это так:
человек – бог. Если кватроченто, совершенно забывший о первородном грехе,
имел религию, это была религия человека. И это нечестие находит себе
оправдание в том, что современная эпоха создала столько прекрасных образцов
человеческого рода, столько вполне здоровых существ, столько универсальных
гениев…».
В последующие века найдутся философы, которые будут выводить
существование человека из мысли о человеке, из идеи человека, из философии
человека. Это все совершенно чуждо Ренессансу, который, по крайней мере
вначале, исходит просто из человека как такового, из его материального
существования. В последующие века возникнут теории, которые будут выдвигать
на первый план мораль и будут выводить сущность человека из его моральной
сущности. Для подлинного возрожденца всякий морализм такого рода был бы чем-
то только смешным. Но из чего же в таком случае исходил возрожденческий
человек и на чем же пытался себя обосновать? Как мы уже говорили, этой
основой была для него только личностно-материальная основа. Но можно
сказать и иначе. Это была для него жизнь; и поскольку такая жизнь мыслилась
личностно-материально, она была свободна от всяких тяжелых и
трудновыполнимых заповедей, была основана на веселой, если не прямо
легкомысленной беззаботности, на привольной и безмятежной ориентации.
Прочитаем еще некоторые рассуждения из Монье: «Жизнь – это что-то
таинственное, что в средние века бичевалось, теперь бьет ключом, входит в
полную силу, расцветает и дает плоды. Художники прежнего времени рисовали
на стенах кладбищ «триумфы смерти»; художник Лоренцо Коста рисует на стенах
церкви Сан Джиакомо Маджиоре в Болонье «Триумф жизни». «Там, где есть
жизнь, - говорит Пико делла Мирандола, - есть душа, где есть душа, там есть
ум»».
Однако стоит привести те рассуждения у Монье, которые специально рисуют
то приволье и раздолье, которое создавали себе и вокруг себя по крайней
мере итальянские возрожденцы. Это было, конечно, весьма тяжелой иллюзией,
от которой сами же возрожденцы очень много страдали, в которой они каялись
и от которой они хотели отойти, но отход этот тоже давался им с большим
трудом и, можно сказать, почти никогда не удавался полностью. «Человек
живет полною и широкою жизнью, всеми порами и всеми чувствами, без
торопливости и без нервности, без усталости и без горя. Он с удовольствием
встает утром, с удовольствием вдыхает аромат неба и растений, с
удовольствием садится на лошадь, с удовольствием работает при свечке, с
удовольствием развивает свои члены, дышит, существует в мире. Кажется, как
будто он вбирает в себя при каждом дыхании двойное количества кислорода.
Отнюдь не противный самому себе, он живет в мире с окружающей средой и с
самим собой. Он считает, «что большего блаженства нет на земле, как жить
счастливо». Он гонит горе как бесчестье и как нечто не стоящее внимания,
употребляя против собственных страданий и против чужих страданий всякого
рода легкие средства, какие позволит ему его сила. Вспоминать о чем-нибудь
приятном, спать, любить, петь, играть на каком-нибудь инструменте,
танцевать, играть в орешки, ловить рыбу удочкой, как Август, бросать
камешки так, чтобы они прыгали по воде, как делал Сципион, - все это
составляет содержание одного из рецептов, которыми располагает Леон
Баттиста Альберти для сохранения душевного спокойствия. Он нисколько не
страдает от разобщенности с людьми; вместо того чтобы обнаружить ему его
слабость, его положение дает ему повод выказать новую энергию. Он не
испытывает никакого грустного настроения оттого, что он представляет из
себя единственное, оригинальное, отличное от других существ. Он не
беспокоен, не возбужден, не беспорядочен. В богатом и обновленном организме
кровь течет без задержки и не уменьшаясь, мускулы играют свободно, силы и
способности уравновешиваются». «Действие и желание стоят на высоте; сила в
гармонии с волей; пульс ровный, движения спокойны; усилия делаются охотно,
и внимание так легко возбуждается, так долго сохраняется и так отзывчиво на
все, что можно было бы сказать, что это девственная сила, которой никогда
еще не пользовались».
Эту никогда не повторявшуюся в жизни европейского человечества стихию
помолодения, стихию беззаботной и привольной ориентации среди всех трагедий
жизни, эту яркость, полноту и некоторого рода бесшабашность ранней юности
мы должны учитывать при характеристике Ренессанса в первую очередь. Тут же,
однако, историческая справедливость заставляет признать, что ранняя и
безответственная юность Ренессанса кончилась довольно быстро. Очень скоро
стала ясной полная невозможность базироваться только на такой беззаботно-
привольной личностно-материальной основе жизни. Можно сказать, что весь
Ренессанс представляется нам борьбой между этой беззаботно и привольно
чувствующей себя юностью, с одной стороны, и постоянным стремлением
базировать нормы человеческого поведения на чем-нибудь ином, гораздо более
солидном, а не просто только на одной изолированной и иллюзорно-свободной
человеческой личности. Чем более созревал Ренессанс, тем более интенсивно
переживалась трагедия этой иллюзорно-свободной человеческой личности»[2].
В борьбе против церковного мировоззрения гуманисты опираются на образцы
античной литературы и искусства. В античном наследии гуманистов привлекает
жизнерадостность, любовь к человеку. В статуях античных богов они видят
образ прекрасного, правильно сложенного и одухотворенного человека, очень
близкий к их идеалам. Античная литература захватывает гуманистов
разнообразным показом человеческих чувств, интересов и деятельности.
Возрождение древности помогает их борьбе.
Гуманистическая литература эпохи Возрождения целиком посвящена теме
человека и борьбе против всего, что мешает его свободному развитию и
счастью. Любовь как прекрасное человеческое чувство становится одной из
больших тем литературы. Гуманисты бичуют предрассудки сословного
неравенства в браке.
Гуманисты эпохи Возрождения в большинстве своем не могли предвидеть
нового, буржуазного гнета, понять бесчеловечность развивающегося
человеческого общества. Передовые люди Возрождения еще свободны от пороков
позднейшей буржуазии, например от узости интересов, ограниченных
стремлением к наживе.
Искусство Возрождения – это новый шаг в художественном развитии
человечества.
В эту эпоху преодолевается средневековая замкнутость, когда люди были
ограничены рамками поместья или города и имели весьма смутное представление
о внешнем мире. Преодолевается и религиозный взгляд на человека как на
греховное существо, беспомощную пешку в руках Бога. Таким образом,
происходит как бы открытие мира и человека.
Искусство Возрождения поражает масштабностью образов. В этой
масштабности и проявляется радость открытия: мир широк и удивителен сам
человек.
«Какое чудо природы человек!» - воскликнул шекспировский Гамлет.
Вот глыба камня. Сильными руками
Я высекаю человека в ней.
И оживает камень перед нами,
Сверкая теплым мрамором очей.
«Гордый образ» человека – одно из величайших завоеваний реализма
Возрождения. Этот реализм иногда называют идеализирующим или прекрасным.
Стремление к идеализации образа заметно и в мадоннах Рафаэля, и в комедиях
Шекспира, и в поэзии Петрарки. Но в этой идеализации поэт и художник не
теряют жизненной почвы. Они стремятся в реальном человеке увидеть красоту и
благородство. И это не столько внешняя красота, сколько проявление высокого
настроя души.
Стремление к идеальному отнюдь не ослабляет пафоса утверждения всего
земного, плотского. Именно в борьбе против церковного аскетизма искусство
Возрождения прославляет радости жизни.
Церковь считала человеческое тело греховным «сосудом дьявола».
Напротив, художники Возрождения рисуют обнаженное тело, в мраморе и красках
они создают гимн его красоте.
Величественно добро, идеальны образы многих героев, но сама жизнь
отнюдь не идеальна. Рядом с Отелло – беспощадный Яго. Злодеи Шекспира по-
своему также гран
| |  скачать работу |
Истоки зла в мире и человеке в восприятии Шекспира по произведениям Макбет, Король Лир, Гамлет |
