Критика расизма. О двух сторонах всякого вопроса
ситуация хороша или плоха, поскольку такое утверждение будет уже означать,
что они встали на чью-то сторону.
Что такое научная беспристрастность?
Между прочим, научная беспристрастность означает принятие знания о
вещах, каковы они есть, без искажения и предрасположенности. Если, таким
образом, какая-либо форма социальной активности должна рассматриваться как
помеха для беспристрастности, то обязательно должна существовать такая ее
форма, которая затрудняет или искажает познание вещей, как они есть. А если
считается, что все формы социальной активности мешают беспристрастности, то
отсюда обязательно должно следовать, что все формы социального действия
затрудняют или искажают познание вещей, как они есть. Другими словами,
научная беспристрастность в таком случае с необходимостью предполагает
политическую нейтральность.
На самом деле ничего подобного нет. В своем негативном выражении
научная беспристрастность означает, что человек не начинает с желаемых ему
выводов и не придумывает для них' оснований задним числом. Она означает,
что человек еще не принимает определенные высказывания за истину просто
потому, что хочет видеть их истинными, пускай даже сомнение в них кажется
ему разрушением всего смысла жизни. Она означает, наконец, что человек не
скрывает и не искажает факты ради поддержки программы какой бы то ни было
партии или группы.
Следует ли из такого понимания беспристрастности, что мы должны
держаться нейтралитета по всем социальным вопросам? Или, выражаясь иначе,
следует ли из нашей поддержки определенной программы, что мы уже
необъективно расцениваем содержание отвергнутых нами программ? Явно не
следует. Прежде всего, выбрать предпочитаемую нами программу нам помогло
именно знание других программ. Во-вторых, знание необходимо нам и во время
действия. Без него мы просто не понимали бы, против каких групп боремся или
какие группы могут стать нашими союзниками. С началом деятельности все это
знание делается даже еще более важным, чем раньше, а его объективность
ценится еще выше. Так что неверно, будто принятие решения обязательно
оглупляет познающего. Может оказаться, что верно как раз противоположное.
Деятельность проясняет и углубляет наше познание, при бездеятельности оно
ржавеет от неупотребления.
В обществе ответственность имеет каждый. Нет такого поступка, который
бы не задевал других. Если солдат на войне специально ломает себе руку, то
его расстреливают. Так почему же, когда нет войны, нужно занимать
нейтральную позицию, если активным действием можно избежать её? Это всё
зависит от уровня культуры в обществе, от его сплочённости.
Вернемся к предыдущему примеру. Факт, что фашизм преследует расовые и
национальные меньшинства. Факт, что фашизм разрушает народные правительства
и гражданские права. Факт, что фашизм отменяет независимые профсоюзы и
непомерно увеличивает эксплуатацию труда. Факт, что у фашизма одна, и
только одна международная политика: завоевание мира. Эти факты
устанавливаются таким же образом, как устанавливаются все факты, а именно
наблюдением реальных данных. Никоим образом речь не идет здесь о
желательных выводах, основания для которых придуманы задним числом, или о
произвольно избранных убеждениях, или об одностороннем искажении фактов. Мы
говорим все это с полной научной беспристрастностью.
Ну, так вправду ли можно говорить, что я перестаю быть научно
беспристрастным, если борюсь с фашизмом? Разве я каким-то образом
перетасовываю или игнорирую факты, если обличаю фашизм как зло, подлежащее
скорейшему устранению? Наоборот, именно потому, что фашизм точно таков, я
предлагаю против него бороться. Мое решение неспособно исказить факты,
потому что вытекает из них. Политически я не нейтрален, но научно я остаюсь
беспристрастным. Да и, вообще говоря, что я буду за ученый, если не пожелаю
бороться против страшного врага всякой науки и всякой культуры?
Есть и другое недоказанное утверждение, которое нам надо рассмотреть,
а именно что ангажированность ученого вводит в науку этический момент. В
строгом смысле это убеждение должно означать, что у ученого вообще не может
быть нравственно окрашенных мнений — по крайней мере в отношении предметов,
которыми он занимается как ученый.
У учёного должны быть свои нравственно окрашенные мнения, потому что
учёные, объективно говоря, творят ужасный универсум, который может пожирать
всё творческое в человеке, уничтожает его веру.
Для возникновения такого убеждения было хорошее историческое
основание. Когда из туманов средневековья рождалась современная наука, ей
приходилось отмежевываться среди прочих вещей от применения этических
оснований для доказательства природных явлений. Скажем, Аристотель
«доказал» шарообразность Луны на том основании, что шар — наилучшая форма,
а Бог способен создавать только наилучшее. Заключение этого доказательства
случайно оказалось верным, но его основания — явно никакие не основания.
Существует ли связь между фактом и ценностью, этикой и естественной
наукой?
В долгой борьбе против этого типа доказательства ученые пустились со
временем в другую крайность. Они начали считать, что не существует никакой
связи между фактом и ценностью, между этикой и естественной наукой; больше
того, временами они начинали как будто бы думать, что эти две дисциплины
взаимно опровергают и исключают друг друга. Рассмотрим все подробнее.
Мы признаем верным, что факты нельзя доказывать на основании этических
доводов. Вытекает ли отсюда, что после научного доказательства фактов не
может начаться их этическое рассмотрение? Явно не вытекает. Запрет на
применение этики при демонстрации фактов не есть запрет на применение этики
при оценке этих фактов. Пускай нельзя приписывать моральные основания
окружающим нас вещам, однако мы, несомненно, имеем право вводить в действие
такие основания при принятии решений. Наука проясняет контекст, в котором
происходит деятельность, и намечает употребляемые действием средства; но
какая из разнообразных программ верна и должна быть принята, решает этика.
Ученый, совершенно избегающий этики, возможно, останется в известном смысле
ученым, но будет лишь наполовину человеком. Наверное, у него будут знания,
но он не будет действовать. Он признает себя сведущим, но бесполезным.
И, наконец, я считаю нужным отметить, что нейтралитет в важных
вопросах — иллюзия. Как только люди ввязались в борьбу, т. е. как только в
вопросе действительно стало две стороны,— всякое действие и всякое
бездействие начинает помогать одной или другой стороне. Недоверчивый
джентльмен, не пришедший в эти годы на помощь демократии, должен
рассматриваться как помощник фашизма. «Научное» бездействие — одна из
вещей, на которые всего больше, и не без успеха, полагался Гитлер.
Таким образом, мы приходим к выводу, который полностью опрокидывает
первоначальное утверждение: мы обнаруживаем, что при наличии двух, и только
двух сторон вопроса, по сути дела, невозможно, как ни старайся, не встать
на одну из этих сторон. Отрешенность, столь любовно опекаемая в теории,
отменяется фактом.
Бездействие, нейтралитет в важных вопросах, которые делают из общества
стадо овец, послушно идущих на убой, возникают, когда свободу начинают
понимать как безответственность, вседозволенность. А свобода, в первую
очередь, подразумевает под собой ответственность. В свободном обществе
каждый его член имеет свою долю ответственности, значит, он может что-то
изменить. А в муравейнике за тебя это делает кто-то другой.
5. Чем лучше начинаешь понимать противоположные теории, тем больше
начинаешь сочувствовать выдвигающим их людям.
Почему возникает такая проблема?
Когда балансер обращает свой взор вовнутрь, чтобы рассмотреть не
двусмысленную видимость внешнего мира, а интимные тайники собственной души,
он обнаруживает в себе очень много человечности. Оказывается, он способен
сочувствовать обеим воюющим партиям. Рефлексия подсказывает ему, что он
такой же человек, как они, но только ему удалось преодолеть свои задорные
наклонности. Присутствие человеческих существ как на той, так и на другой
стороне делает для него ничтожным сам по себе предмет спора.
При каком условии можно сочувствовать?
Такая утешительная точка зрения несет в себе немалую толику тщеславия,
и вполне подстать тщеславию в ней — соответствующая доза самообмана. Вообще
говоря, было бы действительно человечным сочувствовать борющимся сторонам —
при условии, что сами борющиеся человечны. Но если оказывается, что одна из
сторон занимается вредоносными для человечества делами, то поистине
странной будет человечность, обнаруживающая в себе склонность
симпатизировать этому. Существует известная максима, согласно которой мы
должны «ненавидеть грех и любить грешника». Осуществлять эту максиму я
оставляю людям, способным на подобное.
К каким последствиям может привести сочувствие?
Пожалуй, давно пора ввести в строгие границы старую пошлость: tout
cornprendre, c'est tout pardonner. Так, многое говорит за то, что фашизм
можно превосходно понять и в его социальных, и в его психологических
истоках без того, чтобы обязательно сочувствовать ему или проливать над ним
слезы прощения. В своих социальных действиях фашисты — люди, у которых
всякий человеческий порыв, всякое душевное движение доброты или
привязанности тщательно подавлено и по возможности искоренено. На место
этих нормальных чувств поселилась пожирающая ненависть, неустанное,
ненасытное желание разрушить все, что пестовали и чем восхищались все
другие люди. Третий рейх украсил себя трофеями раздавленных структур,
включая немецкую, как людоед свое логово — черепами. Возрождение
средневековых ужасов, таких, как палач с его топором, расчистило дорогу для
чудовищной действенности массовых уничтож
| |  скачать работу |
Критика расизма. О двух сторонах всякого вопроса |
