Культура на пороге 21 века
м и иноверцам, оно делает их
ценностью народной культуры, общим достоянием всех людей безотносительно
различий в мировоззрении.
Все это сказалось и на отношении христианской религии к разнородности
верований и культур в мире. Все религии относились сдержанно к
разнородности; некоторые из них отличались особой яростью в уничтожении
культурного разнообразия и стремлениям к религиозной унификации мира любой
ценой. В последние десятилетия произошли определенные изменения.
Приверженцы разных религий вынуждены считаться с тем фактом, что ныне мир
имеет плюралистическую структуру и что стремление навязать людям какую-то
одну систему верований, взглядов, образа жизни может закончиться гибелью
жизни на Земле. Вот почему в большинстве различных социальных сред
провозглашается плюрализм в смысле готовности терпеть разнородность как
зло, с которым следует согласиться. Так, на II Ватиканском Соборе (1962 г.)
папа Иоанн XXIII высказал мысль о диалоге с экуменизмом, о перспективе
объединения различных в конфессиональном отношении Церквей; к тому же сам
Собор носил экуменический характер по составу его участников.
Рождающаяся новая культура будет первой в истории человечества культурой,
признающей искренне и аутентично плюрализм, поскольку считает
разнородность, разнообразие величайшей культурной ценностью, фактором
развития, ценным приобретением социальной жизни. Речь идет не о том, чтобы
признать многообразие убеждений, позиций, образов жизни как неизбежное зло,
а о позитивной деятельности, способствующей дифференциации мировой культуры
в условиях действия мощных механизмов объединения людей (в том числе
развития средств массовой информации и коммуникации), о чем в свое время
говорил Дюркгейм. Этому способствуют успехи естествознания и технологии XX
в. — ведь, подчеркивает О. Хардисон, «сегодня природа, вероятно
окончательно, исчезла из поля нашего зрения». Он считает, что человечество
движется к XXI столетию, которое будет силиконовым будущим. Это значит, что
будут созданы силиконовые существа с высокоразвитым интеллектом, для
которых передвижение на расстояние 100000 световых лет будет аналогично
однодневному путешествию человека на Земле, причем силиконовая жизнь будет
бессмертной. Религия в таком случае окажется просто ненужной и бесполезной,
но в светской жизни эти существа будут ориентироваться на некие ценности,
на некие святости (ими могут быть и научные знания).
Известно, что любое интегрированное общество имеет этические идеалы и
ценности, обладает некими юридическими нормами, причем они различаются по
своему характеру и содержанию в разных культурах, а зачастую и у отдельных
людей. Так, в раннем и средневековом христианстве богатство провозглашалось
источником вечных мук, уме-
ние делать деньги — главной опасностью, выгода — постыдной, одалживание
денег — тяжким преступлением, богатый человек — первым кандидатом на
проклятие, которому труднее будет войти в царство Бога, чем верблюду пройти
в игольное ушко^. Однако Ренессанс и Реформация изменили эту точку зрения:
по воскресеньям пуританин верит в Бога и Вечность, в будни — в фондовую
биржу, по воскресеньям его главная книга Библия, в будни гроссбух
становится его Библией. «В результате, — подчеркивает П. Сорокин, — мы
наблюдаем параллельный рост протестантизма, паганизма^ капитализма,
утилитаризма, чувственной этики в течение всех последующих столетий». И
хотя христианская этика еще существует, но именно чувственная этика с ее
гедонизмом, утилитаризмом, умением делать деньги является господствующей в
западном обществе.
Система чувственной этики исходит из приоритета чувственного счастья,
наслаждения, полезности, комфорта как высших ценностей.
Ее нормы относительны, а не абсолютны, целесообразны и изменчивы в
зависимости от людей, групп и обстоятельств, в которые они вовлечены, а
потому рассматриваются как созданные человеком. Для чувственной этики
западного общества не существует священных абсолютов, универсальных
ценностей. П. Сорокин проделал огромную работу и показал, что для
буржуазной цивилизации Запада, начиная с XIV и по XX в. характерна
прогрессирующая релятивизация этических ценностей. Мы живем в эпоху, когда
происходит чрезвычайная релятивизация и разрушение этих ценностей: «Они в
свою очередь являются показателем умственной и моральной анархии, ибо
ценность, которая больше не универсальна, становится псевдоценностью,
игрушкой фантазий и желаний» (П. Сорокин). Вполне закономерно, что идет
процесс отрицания ценностей чувственной этики, наблюдается тяга к
абсолютным ценностям, выраженным в лице Христа, Будды и других религиозных
пророков или моральных ценностей социализма (разумеется, не казарменного,
ведомственного социализма), к которым склоняется все больше людей на
Западе.
Кризис не ограничивается сферой этики, он охватил и чувственное право, что
проявляется в неуклонной девальвации правовых норм.
По арамейски слова «верблюд» и «канат, веревка для крепления шатра» без
огласовки, на письме, выглядят одинаково. Ошибка была допущена
переводчиками Септуагинты, работавшими в Александрии, переводившими не «на
слух», а «с листа», и с тех пор кочует из издания в издание. Однако смысл
притчи был так ярко и неожиданно подчеркнут, что никто не заподозрил
ошибки. Разумеется, Христос говорил о канате, а не о верблюде.
Ра^аш — жители сельских местностей, в противоположность игЬаш, горожанам.
(Кстати, отсюда — «идолище поганое» русских былин; христианизация Руси шла
из городов, а не наоборот.)
Цель чувственного права исключительно утилитарна: сохранение человеческой
жизни, охрана собственности и имущества, мира и порядка, счастья и
благополучия общества в целом и господствующей элиты, устанавливающей
законы, в частности. Его нормы относительны, изменяемы и условны: ряд
правил, целесообразных при одних обстоятельствах или для одной группы
людей, становится бесполезным или даже вредным при иных обстоятельствах и
для другой группы лиц или общества. Законы поэтому предрасположены к
постоянным изменениям; в такой системе права не заложено ничего вечного и
святого. Вот почему юридические нормы и законы все больше и больше
рассматриваются как орудие в руках стоящей у власти элиты, эксплуатирующей
другие, менее влиятельные группы населения. Весьма красочно об этом пишет
П. Сорокин:
Иными словами, они есть своего рода уловка, к которой прибегает
господствующий класс для того, чтобы держать в повиновении и контролировать
подчиненные классы. И юридические и этические нормы стали всего лишь
румянами и пудрой, для того, чтобы сделать макияж неприглядному телу
экономических интересов Маркса, резидо Парето, либидо Фрейда, комплексам,
стимулам и доминирующим рефлексам других психологов и социологов. Они
превратились в простые дополнения к полиции, тюрьмам, электрическому стулу,
подавлениям и другим формам проявления физической силы. Они потеряли свой
моральный престиж, деградировали и снизились до статуса средства,
используемого умными плутократами для одурачивания эксплуатируемых
простаков. С потерей престижа они постепенно утрачивают и свою
контролирующую и регулирующую силу — важный фактор человеческого поведения.
В итоге остаются только грубая сила и обман, отсюда современное «право
сильного», что и характеризует кризис в этике и праве. Ярким примером
служит неэффективность борьбы с наркобизнесом, ибо этому мешают нормы
западной демократии, связанные с Всеобщей декларацией прав человека, с
конституциями и правовыми кодексами. Не случайно, и об этом речь идет в
книге «Война с наркомафией: пока без победителей», в США проявляется
тенденция в борьбе с наркотиками отдавать приоритет праву общества перед
свободами индивидуума. Все настойчивее раздаются голоса о том, что западная
демократия уже прогнила, что она неадекватна действительности.
Кризис западного общества подробно проанализирован испанским философом X.
Ортегой-и-Гассетом в его знаменитой книге «Восстание масс». Она посвящена
той тревожной европейской общественной ситуации, которая сложилась к 20-м —
30-м годам XX в. Оценивая итоги прошлого столетия, философ считает, что он
принес человечеству огромные плодотворные завоевания. Главными из них были
победа политической демократии и парламентаризма, а также невиданное ни в
одну из прошлых эпох мировой истории развития техники. Но в начале XX в. со
всей очевидностью обнаружилось, что он создает новую, не-
сходную с XIX в. историческую ситуацию, резко отличную и от всех прежних
веков мировой истории.
Наиболее наглядный и очевидный показатель происшедшего исторического сдвига
усматривается в огромном увеличении массы людей. Ведь прошлый век не только
способствовал развитию науки и техники, но и в несколько раз увеличил
население планеты, особенно больших городов. Но вместе с тем, создав новые,
почти безграничные источники богатства и комфорта, он дал большой массе
людей ощущение легкости жизни, лишил ее нравственной требовательности к
себе, чувства ответственности перед настоящим и будущим, уважения к труду и
традиционным нормам общественной морали. Этот исторический феномен X.
Ортега-и-Гассет называет «восстание масс», подчеркивая и
| |  скачать работу |
Культура на пороге 21 века |
