Любовь в поэтическом сознании стихотворцев XVIII века.
его не было никаких
руководителей в поэзии, однако несомненно то, что в начале своей
поэтической деятельности, во вторую половину 1730-х годов, он был
убежденным последователем Тредиаковского. Появление новаторской поэзии
Ломоносова Сумароков, по словам последнего, встретил недружелюбными
эпиграммами. Однако вскоре Сумароков, как, впрочем, и Тредиаковский, усвоил
новые принципы версификации и литературного языка, введенные Ломоносовым.
М.М. Херасков придумал такую надпись к портрету А.П. Сумарокова,
помещенному в полном собрании всех сочинений А.П. Сумарокова (1781):
Изображается потомству Сумароков,
Парящий, пламенный и нежный сей творец,
Который сам собой достиг Пермесских токов,
Ему Расин поднес и Лафонтен венец.
Но, кроме трагедий, басен и од, Сумароков писал и любовные
стихотворения. А.П. Сумароков творил в русле классицизма и, следовательно,
строго придерживался определенной жанровой организации. Именно поэтому его
стихотворения о любви часто написаны в чисто классицистических жанрах —
идиллии, эклоги, элегии. А.С. Пушкин называл поэзию Сумарокова «цинической
свирелью». «Свирель» в 18 веке служила для обозначения так называемых
пастушеских жанров — идиллии и эклоги. «Цинической» она названа потому, что
любовные стихотворения действительно отличаются некоторой фривольностью,
что полностью отвечало запросам придворной жизни того времени. Его любовные
песенки писались от лица как мужчины, так и женщины, в них выражались
оттенки любовных чувств, в особенности ревность, томление, любовная досада,
тоска.
Белинский, характеризуя эклоги и указав на их достаточную
откровенность, все же отметил: «и несмотря на это, Сумароков и не думал
быть соблазнительным или непримиримым, а, напротив он хлопотал о
нравственности»[17].
В доказательство своей точки зрения Белинский полностью привел
посвящение из «Эклог» Сумарокова; основная идея этого посвящения
сформулирована Сумароковым в следующих словах: «В эклогах моих возвещается
нежность и верность, а не элопристойное сластолюбие и нет таковых речей,
кои бы слуху были противны». Сумароков, конечно же, понимая относительность
подобных слов: в одной своей, почти неприличной басне он иронически
заметил: «Я скромности всегда был крайний почитатель».
Сумароковым написано множество эклог, но все они более или менее
однообразны. П.А. Берков во вступительной статье к книге А.П. Сумарокова
отмечает, что почти каждая эклога начинается «большим «пейзажным»
введением, изображающим условную пастушескую, счастливую страну»[18].
Пейзаж в сумароковских эклогах обычно тихий, безоблачный, чаще всего
залитый солнцем, иногда посеребренный луной:
К раскрытию очей и к услажденью взора
Выходит из-за гор прекрасная Аврора,
Сияет на лугах прекрасная весна...
После описания пейзажа либо герой, либо героиня сообщают своим друзьям
или поверяют источнику свою тайну — любовь к пастушке или пастуху.
Дальнейшая часть эклоги содержит борьбу между страстью и стыдом, всегда
завершающая «цитерскими утехами», о которых хотя и коротко, но всегда с
несомненным удовольствием говорит Сумароков в последних стихах:
И лишь коснулися они дубравы той,
В минуту овладел он всею красотой,
Лип были ветвия наместо им покрова,
А что там делалось, то знает та дуброва.
(«Цения»)
Как, например, в эклоге «Флориза»:
О, вы, страдания, дошедшие к концу!
Касайтеся, горя, любовному венцу,
Насытьтеся теперь цитерскою забавой
И наслаждайтеся победою и славой.
Сумароков в своих эклогах воспевает любовную страсть. Герой эклоги
«Целимена», пастух Оронт, произносит ей целый панегирик:
...нет такия силы
Минуты описать, которы столько милы,
В которы человек не помнит сам себя...
А в эклоге «Ликориса» Сумароков так отзывается о любви:
Вкусив дражайший плод, любовник говорит:
Ах, мало человек судьбу благодарит,
Имея таковы во младости забавы,
Важнейшие стократ величия и славы!
В эклоге «Целимена» любовь оказывается самой важной составляющей
человеческой жизни:
Природа таковых плодов не извела,
Которы бы превзошли любовные дела,
И что бы быть могло во самом лучшем цвете
Любовной нежности прелестнее на свете.
В эклоге «Дориза» любовь приходит и во сне:
То видит и во сне: ей, кажется, милует,
Кто въяве в оный час, горя, ее целует.
Любовь оказывается тем чувством, которое хотят пережить все люди, как,
например, в эклоге «Клариса»:
Подружкина любовь Милизу заражает,
Милиза дней чрез пять Кларисе подражает.
Любимая женщина становится самой красивой женщиной, как это происходит
с героиней эклоги «Калиста»:
Зефиры во власы твои пристрастно дуют,
Где пляшешь ты когда, там грации ликуют.
Сравненна может быть лишь тень твоя с тобой.
Когда ты где сидишь в день ясный над водой.
Для Сумарокова изображаемый им мир пастухов и пастушек — это сладостный
вымысел, это золотой век, это та пасторальная утопия, в которую автор
уводит читателей от мрачных реалий окружающего мира. В идиллиях Сумароков
изображает мирную, добродетельную жизнь, в которой пастухи и пастушки
влюбляются на фоне великолепных пейзажей и признаются в этой любви:
Но, ах! драгая жизнь, доколе буду жить
В прекрасной сей пустыне,
Все буду унывать, как унываю ныне.
Они страдают в разлуке, переживают ее с трудом:
Без Филины очи сиры,
Сиры все сии места;
Отлетайте вы, зефиры,
Без нея страна пуста;
Наступайте вы, морозы,
Увядайте, нежны розы!
Но, если условный мир утех, предусмотренный поэтикой классицизма,
воспроизводился им в традиционных жанрах идиллии и эклоги, то мир искренних
душевных переживаний раскрылся в его песенном творчестве. В лучших песнях
Сумарокова представлена целая гамма человеческих переживаний, которая
становится шире, чем в творчестве его предшественников (например,
Тредиаковского).
Появляются такие мотивы, как неразделенная, «незаконная» и
торжествующая любовь, тоска, разлука. Мотив ревности, присутствующий в
творчестве Сумарокова, существовал и в литературной песне Тредиаковского,
но Сумароков придает ему новые оттенки. Так, безответная любовь женщины
заставляет ее с горечью произнести: «Ты ко мне, как камень, я к тебе, как
пламень».
Любовь в стихотворениях Сумарокова находится в постоянном конфликте с
разумом, это область постоянной внутренней борьбы. Любовь у Сумарокова
оказывается сильнее рассудка («Вся кровь бунтуется, ум страсти отступает.
Рассудок мой погиб»). Она захватывает всего человека, и он уже не властен
над ней даже тогда, когда кроме страсти она ничего не приносит, когда
дорогая изменила («Ты хотя меня забыла, Мне нельзя тебя забыть, Я изменой
за измену не могу тебе платить»). Любовь, а точнее — страсть, в человеке
так же борется и со стыдом, что приводит в полное замешательство разум:
Стыд из сердца выгнать страсть мою стремится,
А любовь стремится выгнать стыд.
В сей жестокой брани мой рассудок томится,
Сердце рвется, страждет и горит[19].
Лишившись любви любимого человека, любящее сердце не может забыть о
нем:
Мне забыть его не можно
Так, как он меня забыл:
Хоть любить его не должно,
Он, однако, все мне мил.
Уж покою томну сердцу
Не имею никогда;
Мне прошедшее веселье вображается всегда.
И, оставшись один, герой страдает от разлуки, но до сих пор любит
неверную:
Несчастен стал тем, что я с тобой спознался,
Началом было то, что муки я терплю,
Несчастнее еще, что я тобой прельщался,
Несчастнее всего, что я тебя люблю.
Или в другой песне:
Терплю болезни моты,
Любовь мою храня;
Сладчайшие минуты
Сокрылись от меня.
Не буду больше числить я радости себе,
Хотя и буду мыслить
Я вечно о тебе.
Любовь не останавливается в песнях Сумарокова ни перед какими
препятствиями, например, старым мужем:
Сокрушил злодей всю молодость мою;
Но поверь, что в мыслях крепко я стою;
Хотя бы он и пуще стал губить,
Я тебя, мой свет, вовек буду любить.
В песнях Сумарокова психологическое состояние героя передается в целом
статично, его рисунок несложен: любовь — игрушка в руках рока («ударил нас
злой рок», «жизнь мою приятну применил рок в злую», «рок лютый,
умягчись...»), любовные чувства — пожар, пламень («День и ночь тобой горю»,
«Я день и ночь горю, я мучуся любя»). Лирический герой, тоскуя по любимой,
«мечется» в рамках антитезы: «И с нетерпением желаю темной нощи,... И,
осязая мрак, желаю, чтоб был день»... Любовь может быть страданием и
радостью, легким увлечением («Я нрав такой имею, чтоб долго не вздыхать,
хороших в свете много, другую льзя сыскать»).
Но иногда Сумароков говорит о любви в достаточно шутливой форме, как,
например, в эпиграмме о супружеской неверности и семейных неурядицах:
«Не раз ты мне, жена, неверность учиняла.
Скажи мне, сколько раз ты мужу изменяла?» —
Рогатый говорил. В ответ на то жена:
«Я арифметике, ей-ей, не учена».
А в другой своей эпиграмме поэт, вообще, сомневается в жен
| |  скачать работу |
Любовь в поэтическом сознании стихотворцев XVIII века. |
