Мастерство Чехова-сатирика (на примере рассказов)
хову было под силу создать такую
разностороннюю и вместе с тем целостную картину нравственного ущерба,
нанесенного эпохой 80-х годов среднему обывателю. То, что произошло с
Пришибеевым типичный, но не распространенный сюжет. Чаще, как видно из
сотен чеховских произведений, страх перед властью и сильными мира сего
заставляет обывателя приспосабливаться к обстановке. Так родилась почва для
типа хамелеона – одного из художественных открытий Чехова-юмориста.
Очень важную роль в рассказе Чехова играет диалог. Он, собственно, и
движет действие. Портреты героев даются обыкновенно только несколькими
словами и основными штрихами. Вспомним, например, портреты героев в
«Ионыче» или портрет «преступника» в «Злоумышленнике». Часто то, что входит
у читателя в привычное понятие о портрете (глаза героя, цвет волос и т.д.),
у Чехова совершенно отсутствует.
Пейзаж, как правило, скуп, реалистически точен и в то же время
максимально выразителен. Чехов требовал от произведения, чтобы читатель
мог, «прочитав и закрыв глаза, сразу вообразить себе изображаемый пейзаж».
Поэтому вот как Чехов рисует картину заката солнца: «За бугром догорала
вечерняя заря. Осталась одна только бледно-багровая полоска, да и та стала
подергиваться мелкими облачками, как уголья пеплом» («Агафья»).
Композиционной особенностью чеховского рассказа является также прием
«рассказа в рассказе», к которому автор часто прибегает. Так построены,
например, рассказы «Крыжовник» и «Человек в футляре». Этот прием позволяет
автору добиться в одно и то же время и объективности изложения, и экономии
формы.
Чехов старается писать языком простым и легким для нас, понятным
любому слою читателей. Простота языка – результат огромной, напряженной
работы автора. Это раскрывает сам Чехов, говоря: «Искусство писать,
состоит, собственно, в искусстве вычеркивать плохо написанное». Автор
беспощадно борется со штампами языка и избитыми выражениями. С другой
стороны, Чехов стремится к созданию простых синтаксических форм. Его
сравнения и метафоры всегда новы, неожиданны и полны свежести: писатель
умеет обратить внимание на какую-то новую сторону предмета, известную всем,
но подмеченную как художественное средство лишь особым зрением художника.
Вот пример образного сравнения, взятый из записной книжки Чехова: «Почва
такая хорошая, что если посадить в землю оглоблю, вырастет тарантас».
Словарное богатство Чехова колоссально. Он знаток профессионального
жаргона, и читатель безошибочно, даже не предупрежденный автором, узнает по
языку профессию и социальное положение персонажа рассказа: солдата,
приказчика, моряка, монаха или врача.
Чехов ярко изобразил образ Унтера Пришибеева и по силе сатирической
выразительности, по широте обобщения этот герой может быть поставлен рядом
с лучшими сатирическими образами Гоголя и Салтыкова-Щедрина. Имя унтера
стало нарицательным.
Вообще, персонажи чеховских юморесок прочно запоминаются, а иные,
вроде Червякова и Пришибеева, вошли в основной фонд нашего душевного опыта.
При осмыслении жизни, жизненных процессов на «сценки» Чехова ссылаются
менее охотно, чем на романы Достоевского, Толстого. И не случайно: в
«сценке» перед нами – полнокровный характер, завершенный образ. Внешне –
зарисовка с натуры, а по сути – глубокое художественное обобщение. Тем
Чехов и отличается от своих многочисленных собратьев. Их имена сегодня
известны узким специалистам, а ведь они были писателями небесталантливыми и
некогда пользовались популярностью. Но, умея смешить, они не умели
обобщать, не умели говорить с читателем на языке образов-характеров, и
поэтому их сочинения не выдержали самого главного испытания – испытания
времени, которое выдержали чеховские произведения, читаемые сейчас с таким
же интересом.
Чехов начал с юмора и вместе с тем не только с юмора. В состав его
раннего творчества (1880-1887 гг.) входят и рассказы драматического
характера, причем удельный вес этих рассказов год от года возрастает.
Правда, резкой черты между драматическими и юмористическими произведениями
провести нельзя, поскольку первые порой не свободны от комизма, от
комических моментов. И все же черта ощущается, и она существенна. Жанр
пародий прижился в раннем творчестве писателя. Шаблон, в какую бы форму он
ни рядился, встречал ядовитую насмешку Чехова. Вот как, например, он
высмеивал в 1884 году композиционные стандарты беллетристики в цикле своих
заметок «Осколки московской жизни» (они печатались в петербургском
юмористическом журнале «Осколки», с которым Чехов активно сотрудничал,
начиная с осени 1882 года): «Читаешь и оторопь берет <…> Убийства,
людоедства, миллионные проигрыши, привидения, лжеграфы, развалины замков,
совы, скелеты, сомнамбулы <…> В завязке кровопролитие, в развязке тетка из
Тамбова, кузина из Саратова, заложенное именье на юге и доктор с кризисом».
Эти строки, имевшие в виду модный тогда жанр уголовного романа, – точно
продолжение пародии «Что чаще всего встречается в романах, повестях и
т.п.?» Те же немыслимые ситуации с надуманным ходом событий и развязкой, те
же герои (вплоть до «тетки из Тамбова») и та же форма – в виде перечисления
признаков «литературной заразы».
Среди пародий Чехова на уголовные романы – одна из вершин его
юмористического творчества: рассказ «Шведская спичка» (1884 г.). В нем
выведен старательный начитавшийся Габорио следователь, который действует по
всем правилам науки – и именно потому попадает впросак. Розыски «трупа»
бывшего корнета Кляузова с помощью ряда улик и решающей из них – сгоревшей
спички, которую обронил «убийца» в спальне «убитого», – образец
трафаретного мышления. И здесь, как всегда, юмористический эффект возникает
из несоответствия: серьезные усилия – и ничтожный до скандальности (в
буквальном смысле) результат: Кляузова нашли целехоньким в уютной бане у
прекрасной обладательницы шведских спичек.
Близкие к пародиям иронические стилизации иностранных романов. Это
огромный «рассказ» «Ненужная победа», в котором Чехов, не имея в виду
высмеять определенное произведение, уловил черты романов модного тогда в
России венгерского писателя романического склада Мавра (Мора) Иокая, и так
увлекся драматической историей уличной певицы-цыганки, что ввел в
заблуждение некоторых своих читателей, действительно принявших чеховскую
вещь за роман Иокая.
Все эти «стилизации», выдавая в Чехове талант пародиста, блестяще
доказывают, что иммунитет к подражанию у него был врожденный. И чувство
юмора – тоже.
Юмористическое начало дня Чехова-писателя не было случайным. В
художественном отношении юмористические рассказы созрели ранее других его
жанров. К шедеврам его юмористики, кроме «Письма к ученому соседу» и
«Шведской спички», относятся широко известные рассказы: «Смерть чиновника»,
«Толстый и тонкий», «В цирульке», «Хамелеон», «Хирургия», «Жалобная книга»,
«Брожение умов», «Налим», «Беззаконие», «Пересолил» и др. В этом же ряду
должно быть названо несколько замечательных рассказов о детях, стоящих
особняком в наследии Чехова-юмориста: «Детвора», «Гриша», «Кухарка
женится», «Мальчик» – бесхитростные истории, рассказанные автором с доброй
улыбкой. Хотя юмористические рассказы Чехова относятся в основном к первому
периоду, неверно было бы весь этот период назвать юмористическим. В те же
годы, когда Чехов писал веселые рассказы, составлял смешные подписи к
рисункам, сочинял каламбуры и т.д. Он писал большие повести, где было место
и лирике и грусти (например, «Цветы запоздалые», 1882 г.), рассказы о
трудной судьбе разных людей города и деревни («Хористика», «Горе»,
«Тоска»). В таких рассказах есть чему улыбнуться, над чем засмеяться, но в
целом они освещены мыслью автора о несбывшихся надеждах и несостоявшемся
человеческом счастье.
А вообще, многие произведения Чехова нацелено педагогичны – в лучшем смысле
этого слова. Убедительно показать травмирующее действие бестактности,
несдержанности, беззастенчивости, нравственный вред, въевшийся в обыденное
общение, фальши – разве это не педагогика? И тем она результативней, что
заключена, как правило, в объемных образах-картинах, весьма далеких от
прямого поучения. Чехов всегда искал возможности «воспитывающе влиять» на
читателя. «Влияние» это мы испытываем и сегодня.
Смех Чехова направлен против человеческих пороков независимо от чина,
культуры и сословия героя. Чехов исходил из представления об абсолютной
ценности человеческого достоинства, и ничто в его глазах не оправдывало
«отклонения нормы», т.е. нравственно ущербного, недостойного поведения.
Ничто – значит, ни положение человека, ни уровень его развития, ни давление
обстоятельств. В мире Чехова ни для кого не делается искл
| | скачать работу |
Мастерство Чехова-сатирика (на примере рассказов) |