Мастерство Чехова-сатирика (на примере рассказов)
ючений: со всех
одинаковый спрос.
Мелкость души и низость побуждений он презирал и в «маленьком
человеке», угнетенном чиновнике. Обратив взор к тому дурному, что в
«маленьком человеке» пробуждало жестокое время, молодой Чехов смеялся над
ним. Этим определялось большое общественное значение его юмористического
творчества, и с высоты нашего времени это видно особенно ясно. Такие
рассказы, как «Мелюзга», «Орден», «Упразднили», написаны художником,
беспощадным к тем, кто жалок по существу, да еще и унижает сам себя.
Ничтожность человека Чехов подчеркивал тем, что показывал огромное значение
в его жизни мелочей, пустяков.
«Как-то и уважения к себе больше чувствуешь» – думает учитель
Пустяков, нацепив на себя чужой орден, чтобы идти на бал к купцу Спичкину
(«Орден», 1884 г.). И когда «пустяку» грозит опасность, жизнь теряет смысл.
Пустяков на балу встречает сослуживца, это дает повод для мук нравственных
(стыд) и физических (как прикрыть правой рукой орден, сидя за пиршественным
столом?). Но, когда обнаруживается, что и тот его боится – по той же
причине! – герой перестает мучиться, а авторский голос становится резче:
как, в сущности, жалки эти добродушные, никому не делающие вреда люди!
И нелепые случаи, и психологические казусы носят общечеловеческий
характер: с кем не может такого случиться? Вспомним хотя бы, как пятеро
мужчин ловили и упустили опять в воду налима («Налим», 1885 г.). Здесь все
смешно. Даже горб плотника Андрея обыгрывается как юмористическая деталь:
как ни боялся он при своей «низкой комплекции» лезть в воду, страсть
рыболова взяла верх, но при первой же попытке стать в воде на ноги он
погрузился в нее с головой, пуская пузыри. Довольно дерзкий литературный
прием. Но, что у другого писателя могло прозвучать глумлением над уродством
«маленького человека», здесь нас веселит самым непринужденным образом. И
как колоритны оба плотника, не спешащих строить купальню для барина, и
кучер Василий («Который тут Налим? Я его сичас…»), и старый пастух, от
нетерпенья не успевший раздеться до конца и лезущий в реку «прямо в
портах», и сам барин, который, наоборот, дает сначала остыть своему
холеному телу. Как они точно очерчены в своей социальной психологии и
индивидуальной неповторимости.
Настраивая на веселый лад читателей своих рассказов, Чехов приглашал их
посмеяться над происшествиями, подобными случаю с Налимом. И они смеялись,
не замечая коварства автора. Смеялись над глупым Червяковым, трясущимся от
страха перед старичком генералом, на лысину которого он чихнул («Смерть
чиновника»), над полицейским надзирателем Очумеловым («Хамелеон»), над
умалишенными из рассказа «Случаи mania grandiosa» (один из этих больных,
например, боялся обедать вместе с семьей и не ходил на выборы, потому что
знал: «сборища воспрещены»). Смеялись и над членами санитарной комиссии в
лавке, закусывающими гнилыми яблоками, которые они конфисковали ввиду
опасности заражения холерой («Надлежащие меры»), над героем рассказа «О
даме», который прерывает беседу о Шекспире, чтобы высечь племянника, и
говорит потом о процветании искусства и гуманности. Смеялись и не замечали,
что, в сущности, смеются над собой. Потому что всем этим была опутана жизнь
усердного читателя юмористической прессы.
Особое свойство чеховского смеха – так называемая внутренняя ирония
или объективная, не высказанная автором прямо, т.е. ирония самой жизни, –
проявилась уже в ранних рассказах. Разве не посмеялась жизнь над унтером
Пришибеевым и другими героями.
Смех Чехова – то веселый, то с оттенком лирической грусти, то легкий
и светлый, то граничащий с сатирой, – поистине неисчерпаем.
Во второй его период (1888-1904 гг.) смех не исчезает, но
преобразуется – из самостоятельной художественной величины в слагаемое
многопланового изображения. Перестройку претерпевает и сам жанр, его
границы хоть и колеблются, но не в значительных пределах; поздний чеховский
рассказ по размерам больше ранней «сценки», и все же это размеры
подчеркнуто малой прозы. Но иной становится внутренняя лира произведения –
лира его содержания. Второй период отличен размыканием границ: явное
преимущество получает рассказ, представляющий собой жизнеописание.
Изображается уже не момент из биографии героя, а сама биография, в ее более
или менее длительной протяженности, о таком рассказе говорят: «маленький
роман». В чем художественно весомое сочетание противоположного: скромные
размеры, но широко развернутый, многоохватывающий сюжет. Образцы такого
рассказа – «Учитель словесности», «Дама с собачкой», «Душечка», «Ионыч»,
«Невеста», «Студент». Эпизод вбирает в себя обзорные, суммирующие
характеристики, высвечивающие весь уклад жизни, соединяющий настоящее с
прошлым. Жизнеописания как такового нет, но видна биографическая
перспектива, видно направление жизненного пути.
В поздних рассказах главенствует проблема смысла жизни, ее
наполненности, ее сдержанности. Теперь рассматриваются различные формы
«отклоняющегося» жизнеустройства, различные проявления обыденной жизни. Над
человеком с «робкой кровью» молодой Чехов откровенно смеялся, теперь же
преобладает иной тон, иной подход, продиктованный стремлением объяснить
утраты, найти связь причин и следствий, установить меру беды и меру вины.
Поздние чеховские рассказы одновременно ироничны и лиричны, скрывают в себе
и усмешку, и печаль, и горечь.
«Маленький роман», разумеется, не есть уменьшенное подобие большого
романа. В том-то и суть, что рассказ, приближенный к рассказу, с особой
настойчивостью и энергией реализует свои собственные ресурсы –
изобразительные и выразительные. Рассказ углубленно выявляет свою жанровую
специфику. Нетрудно заметить: благодаря сжатости жизнеописания рельефно
проступает схема биографии, ее «чертеж»; резко обозначаются внезапные или
стадиальные перемены в облике, в судьбе героя, в его состоянии. Возможность
создать ступенчатость, стадиальность биографического сюжета, – единым
взглядом охватит жизнь человека как целое и как процесс – и составит
привилегию малого жанра. Чехов, в своем зрелом творчестве, дал тому
неоспоренные доказательства.
Во второй половине имеется яркая юмористическая страница – это
одноактные шутки, или водевили: «Медведь» (1887 г.); «Предложение» (1888
г.); «Свадьба» (1890 г.); «Юбилей» (1891 г.). Водевиль Чехова не имеет
соответствия в русской литературе. В нем нет танцев и куплетов, он полон
другого движения: это диалог в одном акте, развивающийся с искрометной
силой. Здесь жизнь схвачена в острые моменты: праздничное торжество,
перемежающееся бурными скандалами. В «Юбилее» скандал поднимается до уровня
буффонады. Все происходит одновременно: женоненавистник Хирин готовит
доклад для юбилея банка, Мерчуткина выклянчивает у главы банка Шипучина
деньги, жена Шипучина слишком подробно и нудно рассказывает о том, что она
пережила у матери, и идет словесная перепалка между Мерчуткиной и
мужчинами. Каждый говорит свое, никто никого не хочет даже слушать. И
получается то, что Чехов сам себе ставил условием для хорошего водевиля:
«сплошная путаница» (или «вздор»); «каждая рожа должна быть характером и
говорить своим языком»; «отсутствие длиннот»; «непрерывное движение».
Путаница и нелепость в «Юбилее» достигает высшей точки в минуту,
когда разъяренный Хирин набрасывается, не разобравшись, на жену Шипучина
(вместо Мерчуткиной), та визжит, ошибка выясняется, все стонут – и входят
служащие: начинается юбилей, тщательно ими подготовленный. Обессиленный
юбиляр перестает что-либо говорить, соображает, прерывает речь депутатов,
бормочет бессвязные слова, и действие прерывается: пьеса кончилась.
Несостоявшийся юбилей, фактическое топтание на месте при суетливом
движении основных и мельтешении случайных лиц (а за кулисами, как
выяснилось, идет подлинное действие – подлоги, казнокрадство и т.д.) – это
образ той же жизни, которую мы знаем по чеховским рассказам 1880-х годов,
но в юморе его теперь больше жесткости. Потому что за спиной автора
«Юбилея» был груз свежих воспоминаний о сахалинском «аде» (поездка на
Сахалин состоялась в 1890 г.).
Ирония характерна для зрелой чеховской прозы, и особенно Чехов
дорожит потаенной, скрытой ироничностью – дорожит тем, без чего ему не
обойтись при изображении жизни вроде бы обыкновенной, нормальной, но по
сути мнимой, фиктивной. В рассказе Чехов осуществляет углубленный
психологический анализ, обнажающий противоречие между привычным и желанным,
между желанным и осуществимым, раскрывающий явления внутренней несвободы.
Тонко переданы настроения, состояния, изнутри заполняющие сюжет рассказа.
Героев таких произведений настигают не одни лишь горькие мысли, он приходит
не только к печальным в
| |  скачать работу |
Мастерство Чехова-сатирика (на примере рассказов) |
