Нэйтивизм в общественно-политической жизни США на исходе XIX столетия
шили подписаться под американскими патриотическими лозунгами.
Примером может служить “Национальная лига защиты американских институтов”,
возникшая в Нью-Йорке в 1889 году. Ее целью было “обеспечить
конституционные и законодательные механизмы для предохранения системы
общественных школ и прочих американских устоев [от иностранных влияний],
способствовать просвещению общественности в согласии с этими устоями, и
предотвращать присвоение общественных средств сектами и отдельными
конфессиями”.[60] Первым президентом этого сообщества был историк Д. Джей,
а секретарем—пастор методистской церкви в Нью-Йорке Д. Кинг. Среди членов
организации были Ф. Уокер, Д. Джордан (ректор Стэнфорда), Р. Пекэм (позднее
член Верховного Суда), У. Стронг (член Верховного Суда в прошлом), Г.
Хитчкок (бывший президент Американской ассоциации судей), П. Морган, К.
Вандербилт, Р. Хэйс и другие.[61]
В мае 1889 г. в Нью-Йорке состоялась встреча представителей
крупнейших американских патриотических организаций. Таким образом, к концу
века стало заметно стремление к организации “патриотических” сил в
масштабах всей страны. Подобные организации отражали недовольство широких
слоев населения, их стремление изменить ход вещей. Красной нитью в их
программах проходила идея о сохранении Америки “американской”, недопущении
влияния иностранных культур на ее жизнь.
В послевоенный период существенные изменения происходили и в среде
новоанглийской элиты, традиционно поставлявшей политиков и интеллектуалов
Америки. Реакция ее представителей на изменения в жизни страны была сложной
и неоднозначной. Большая их часть провозглашала «несдержанный» капитализм
главной опасностью, подрывающей позицию социального слоя «браминов»[62] и
угрожающей будущему Америки. Меньшинство, напротив, было охвачено
оптимизмом по поводу роста влияния Америки в мире и национального богатства
внутри страны.[63] Однако общее настроение представителей новоанглийской
элиты в конце XIX века было проникнуто глубоким пессимизмом. Вслед за
изменениями в экономике последовали изменения в стиле жизни и системе
ценностей общества. Традиционные достоинства представителей старой
аристократиии теряли свое значение. Так, например, литератор, профессор
Гарварда Б. Уэндэл писал одному из своих друзей в 1880 г.: “На самом деле,
человек, желающий всерьез заниматься литературой в наши дни, должен
пожертвовать для этого не только лучшими своими часами, но и, страшно
сказать, более ценным—общим уважением прочих людей”.[64] Старые традиции
уступали место новым привычкам. Элита пополняась представителями
бизнеса—нуворишами, вчерашнимим иммигрантами, достигшими успеха благодаря
удачливости и сноровке. В мире бизнеса главным достоинством становилось
умение считать деньги и заключать выгодные сделки.
Новоанглийская аристократия болезненно воспринимала изменения в
привычном порядке вещей, поскольку она оказывалась оттесненной на второй
план. При этом даже представители старой аристократии, успешно занимавшиеся
коммерцией, чувствовали неудовлетворенность. Генри Л. Хиггинсон признался
своему брату Томасу в 1879 г.: “Я хотел заниматься чем-либо достойным…или,
по крайней мере, вести жизнь, которая могла бы удовлетворить душу. Я
старался, мне не удалось…И я стал—и есть—получатель денег…”[65] Что же
касается лиц, посвятивших жизнь интеллектуальным занятиям (Брукс и Генри
Адамсы, Б. Уэндэл, Ч. Э. Нортон, Д. Р. Лоуэлл, Ф. Паркман, Р. Г. Дэна, У.
Минот и др.), их отношение к коммерции было резко отрицательным.[66] Они
осуждали свободный капитализм и «демократию денег» как причины слишком
практичного отношения к жизни сквозь призму материальных ценностей. Считая
конечной мерой цивилизации, нации и личности «любовь к красоте, служение
ей, ее создание», Ч. Э. Нортон говорил: «Я боюсь, что Америка надолго взяла
ошибочный, неверный курс, и все более оказывается во власти сил беспорядка
и варварства». Он считал, что в послевоенной Америке достичь идеала
невозможно, и отождествлял кризис демократии с приходом к власти
«нецивилизованных людей, кому даже научное образование не даст достаточно
знания и разума».[67] C точки зрения нашей темы важно отметить, что
негативное отношение новоанглийских интеллектуалов распространялось не
только на ценности, организацию жизни и коммерциализацию современного им
общества, но и на всю совокупность последствий индустриализации:
иммиграцию, рабочие организации, углубление межклассовых конфликтов,
социалистические учения, коррумпированность политиков, «материальную
демократию» и города. Все эти явления виделись им как взаимосвязанные
элементы изменений, произошедших не только в Америке, но и в Европе со
времени начала индустриализации. Их комплексное влияние, казалось, приведет
к разрушению традиции, старых американских ценностей, которые были
необходимы для сохранения демократии и республиканизма.[68]
Прошлое стало казаться намного более счастливым временем, когда жизнь
была содержательнее и теплее, когда в человеческих отношениях
господствовали общепринятые формы общения и викторианская этика, а общество
было более однородным. Нортон описывал Кембридж своей юности как место, где
«смешение чуждых элементов было настолько незначительным, что не влияло на
облик города», «каждый не только знал всех в лицо, но также знал традиции,
знакомых и образ жизни каждого».[69] Б. Уэндел, например, все более
убеждался, что «единственное реальное спасение для всех нас—тех, кто
пытается писать, состоит в простых старых традициях».[70] «Будущее не для
нас,—сокрушался он.—И у нас нет великого наследия европейской традиции,
чтобы утешиться… Я чувствую сожаление, что не имел счастья родиться на
пятьдесят лет раньше».[71] К ощущению потери прежнего социального статуса
добавилось сожаление и по поводу того, что Новая Англия переставала играть
роль духовного центра нации. «Среди… молодого поколения Новой Англии не
осталось значительных личностей. А ведь когда я приехал сюда, у нас были и
Лонгфелло, и Лоуэлл, и Уиттиер, и Эмерсон, и еще кое-кто, а доктор
Холмс—единственный, кто жив до сих пор. Мы уходим в провинциальную
темноту…».[72]
С другой стороны, ностальгия по ушедшим временам вызвала в этом слое
общества рост интереса к Англии, англо-саксонским традициям. Очевидно,
здесь сказалось влияние англо-саксонизма. Хотя в своей работе Р. Келли
утверждал, что многие американцы в среднеатлантических штатах, на Юге, а
также среди элиты Северо-Востока всегда относились к Британии неравнодушно,
для новоанглийских интеллектуалов, олицетворявших культуру янки, была
традиционной антипатия к родине предков. Б. Соломон отметила резкий рост
увлечения Англией в конце XIX в. [73] Ощущение собственной родовитости
отделяло “васпов” от массы иммигрантов и тех бизнесменов, которые имели
иностранное происхождение (Э. Карнегги стал олицетворением этого слоя
предпринимателей). Совпадение социальных и этнических различий с другими
социальными группами, недовольство потерей прежнего социального статуса, а
также отрицательное отношение ко всей совокупности изменений в стране
создали для новоанглийских аристократов атмосферу, в которой одной из форм
протеста стала антииммигрантская идеология, усиливаемая чувством расового
превосходства. Идеи англо-саксонизма естественно вписывалась в комплекс их
идей. Некоторое недовольство процессами в жизни современной им Англии
компенсировалось чувством расового родства.
В 1891 г. Г. К. Лодж исследовал происхождение лиц, имена которых можно
было встретить в «Американской биографческой энциклопедии». Он пришел к
выводу о том, что всех их объединяют англо-саксонские корни. В колледжах и
университетах стало преобладать преподавание американской литературы как
ветви английской. Адмирал А. Мэхэн призывал осознать сходство «характера и
идей» США и Англии.[74] Все чаще в периодике употреблялся термин «патриоты
расы». Д. Хэй, который в 1897 г. прибыл в Англию в качестве американского
посла, заявил: «Пока я нахожусь здесь, не будет предпринята ни одна акция,
противоречащая моему убеждению: принципом нашей внешней политики должно
быть дружественное взаимопонимание с Англией».[75] При этом волна
англофилии затронула не только собственно новоанглийскую элиту, но гораздо
более широкие круги населения. Описывая внешнеполитические проблемы США, Б.
Уэнделл заметил в апреле 1898 г.: «Несмотря на все наши беды, отношение
народа к Англии резко изменилось. Рост враждебности к Испании и смутное
ощущение того, что может означать война, заставили людей повсюду неожиданно
осознать, как никогда ранее, насколько близки наши принципы и принципы
Англии. Все уже надеются, что, если любая из этих стран окажется в сложной
ситуации, другая окажет ей полную подержку».[76] Позже, в сентябре 1898 г.,
когда война с Испанией уже началась, Уэнделл повторял, что одним из ее
результатов явилось убеждение американцев в «общности нашей национальной
жизни и интересов с жизнью и интересами Англии».[77]
Таким образом, в конце XIX века выявляется любопытное совпадение в
отношении к Великобритании, которое проявилось в общественном мнении и
высказываниях политических деятелей США, и в растущей популярности идей
англо–американской расовой общности, которые оказали влияние и на отношение
американских интеллектуалов к проблеме иммиграции. Можно согласиться с
утверждением Д. Хайэма о том, что американский нэйтивизм, помимо его
исторических корней, в рассматриваемый период был обусловлен кризисом
«всего социального порядка Америки»,[78] самые разные слои населения США
одобря
| |  скачать работу |
Нэйтивизм в общественно-политической жизни США на исходе XIX столетия |
