Образ Платона Каратаева
овой» характер — это не труд-
принуждение, но труд как выражение нормальной жизнедеятельности человека:
«И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило
встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое-
нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки». Толстой подчеркивает
натуральный, естественно-жизнедеятельный характер «игрового» и в то же
время целесообразного труда Каратаева. Сам такой труд предполагает
отсутствие специализации, односторонности, он возможен только при
непосредственных, прямых отношениях людей, не опосредованных отчуждением.
Согласно Толстому, Платон Каратаев, будучи преисполнен любви к людям,
находясь в постоянном согласии с «мировым целым», вместе с тем — и это его
существеннейшая особенность — не видит в людях, с которыми он постоянно
общается, сколько-нибудь различимых, четких, определенных
индивидуальностей. Сам он точно так же не представляет собой индивидуальной
определенности — напротив, он всегда является как бы частицей, вечно
изменчивой, переливающейся, не принимающей сколько-нибудь четких очертаний,
каплей единого потока жизни, мирового целого. Это как бы воплощенное,
олицетворенное человеческое общение, не принимающее и в принципе не могущее
принять какой-либо определенной формы; наиболее существенное из толстовских
определений Каратаева — «круглый» — как бы постоянно напоминает об этой
аморфности, отсутствии индивидуальных очертаний, безындивидуальности, о
надындивидуальном существовании. Поэтому, начав речь, он, кажется, не
знает, как ее кончит: «Часто он говорил совершенно противоположное тому,
что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо». В самой основе,
в самом существе этого человека отсутствует индивидуальность, отсутствует
принципиально, философски последовательно, законченно, необратимо: перед
нами как бы сгусток человеческих отношений, человеческих общений, не
могущий принять определенной формы, очертаний индивидуальности. Поэтому и
другой человек, с которым Каратаев входит в общение, точно так же для него
безындивидуален, не существует как нечто лично оформленное, определенное,
неповторимое: он тоже только частица целого, заменимая другой такой же
частицей: «Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не
имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и
в особенности с человеком — не с известным каким-нибудь человеком, а с теми
людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил
товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер
чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему
(которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на ; минуту
не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к
Каратаеву». В общении Каратаева с другими людьми как бы воплощена
положительная, «любовная» сторона «коллективного субъекта»; эта
положительная сторона вместе с тем предстает как наиболее законченное
воплощение «необходимости» в человеческих отношениях, в общении людей. К
такой форме «необходимости» не может быть причастен другой человек как
определенная индивидуальность; Каратаев общается со всеми, с людьми,
представляющими человеческую совокупность, но отдельных, строго
определенных лиц для него не существует.
Образ Платона Каратаева представляет собой одно из величайших
художественных достижений Толстого, одно из «чудес» его искусства.
Поразительна в этом образе необычайная художественная выразительность,
определенность в передаче темы, суть которой именно в «неопределенности»,
«аморфности», «безындивидуальности», Казалось бы, идет одна бесконечная
цепь обобщенных определений, «генерализаций»; эти «генерализации» спаяны с
«мелочностями», которые должны передать «круглое», «общее», отрицающее
определенность; образ же предстает предельно точным, выразительным,
определенным. Секрет этого художественного «чуда», по-видимому, -в крепкой
органической включенности этой «неопределенности» как художественной темы в
цепь персонажей, со "всей толстовской силой определенности, точности
выражающих — каждый порознь — индивидуально неповторимое в человеке. По
свидетельству специалистов по текстам Толстого, образ Каратаева появляется
на очень поздней стадии работы над книгой Укорененность этого персонажа в
системе взаимоотношений действующих лиц книги, по-видимому, и определяет
как исключительную авторскую легкость работы над ним, так и художественный
блеск, законченность этой фигуры: Каратаев возникает в выстроенной уже цепи
художественных лиц, живет как бы на перекрестке разных судеб, освещая их по-
своему и сам приобретая от них исключительную силу выразительности и
своеобразной определенности, яркости. Непосредственно композиционно те
сцены, в которых появляется Платон Каратаев, перемежаются со сценами
умирания князя Андрея. Здесь есть органическая синхронность, совпадение во
времени сцен, изображающих плен Пьера и уход из жизни второго центрального
для интеллектуальной линии книги персонажа. В других случаях Толстой не
стесняется хронологическими передвижками или даже несообразностями; а тут
он строго блюдет синхронное композиционное «сопряжение» этих двух линий.
Объясняется это аналогиями и контрастностью в решении единой философской
проблематики. Конец князя Андрея и духовный перелом в Пьере, возникающий во
время общения с Каратаевым, сопоставляются содержательно, по их внутреннему
смыслу. Князь Андрей после ранения на перевязочном пункте проникается
чувством любовного согласия со всем, с мировым целым
Происходит встреча Пьера с Каратаевым, новое нахождение им смысла
жизни в единстве, в согласии, в любви ко всему. Казалось бы, Пьер вошел во
внутреннее состояние, совершенно совпадающее с состоянием князя Андрея.
Однако сразу после этого дается описание нового состояния князя Андрея.
Чувство связи со всем князь Андрей испытывает только тогда, когда он
отрешается от жизни, от участия в ней, перестает быть личностью, самим
собой; но связь со всем для князя Андрея есть также отсутствие страха
смерти, слияние со смертью. «Мировое целое», согласив со всем князь Андрей
находит только в уничтожении, в небытии. «Когда он очнулся после раны и в
душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего ero гнета жизни,
распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой
жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней». Такое описание состояния
князя Андрея дается после встречи Пьера с Каратаевым; оно, несомненно,
соотнесено с жизненной философией Каратаева, с тем, что извлекает из нее
для себя Пьер. Отсутствие личного, индивидуального в Каратаеве, каким его
видит Пьер, направлено в сторону жизни. Предсмертные переживания князя
Андрея входят в цепь эпизодов с участием Пьера и Каратаева. Все три
героя этих эпизодов, таким образом, соотнесены друг с другом, даны в
единстве, в комплексе. Однако единство духовной проблематики не есть еще
полное совпадение, одинаковость тем героев; напротив, темы персонажей
разнонаправлены, конечные выводы, духовные итоги противостоят друг другу.
Только трагически отчуждаясь от живых, конкретных, индивидуальных людей,
князь Андрей находит себя в единстве с «мировым целым», и это единство есть
небытие, смерть. Платон Каратаев в восприятии Пьера, напротив, живет в
полном слиянии и согласии со всем конкретным, индивидуальным, земным; не
случайно при встрече его с Пьером заново повторяется ситуация
«преломленного хлеба»: Каратаев кормит изголодавшегося Пьера печеным
картофелем, и опять Пьеру кажется, что никогда он не ел более вкусной еды.
Каратаев не отрицает «телесное», но, напротив, полностью с ним сливается —
он капля океана жизни, но не смерти. Индивидуальность в нем исчезает именно
потому, что он слит с океаном жизни. Это полное согласие с жизнью и вносит
успокоение в душу Пьера, примиряет его с существованием — через «мировое
целое» жизни, а не смерти. Конкретно-чувственное в описании Толстого в этих
важнейших сценах романа «сопряжено» с философски-обобщающим. Конкретное,
обычное благодаря такой степени философской обобщенности включает в себя
также и социальные, исторические элементы. Полное отчуждение от жизни, уход
от нее в смерть органичны для князя Андрея — невозможно оторвать от этого
персонажа социальную определенность его облика, эго человек социальных
верхов, и в ином виде непредставим, невозможен, перестает быть самим собой.
Но это, конечно, не просто «аристократ»: вся цепь взаимоотношений первой
половины романа представляет князя Андрея как высшее, наиболее глубокое
воплощение героя «романа карьеры», социальная определенность исторически
широко раздвигается. Смерть князя Андрея, безусловно, философско-
исторический символ конца целой исторической эпохи, периода «отчуждения»,
включающего в себя не только и не столько «аристократический» способ
поведения, сколько более широкую
| |  скачать работу |
Образ Платона Каратаева |
