Переводческая деятельность В.В.Набокова
о он прозаический. " [8, С. 326]. "Перевод
"Евгения Онегина", сделанный Набоковым, разочаровал меня. Комментарий к
переводу лучше самого перевода"[8, С.346].
Действительно, Набоков, собираясь сделать небольшой комментарий к
роману, постепенно настолько расширил круг своих литературоведческих
поисков, что комментарий разросся до 1100(тысячи ста!) страниц. Писатель
буквально построчно сопроводил роман своими примечаниями.
Здесь было бы очень уместно снова обратиться к словам К.И. Чуковского,
который сказал: "…перед каждым переводчиком " Евгения Онегина" … дилемма:
либо удовлетвориться точным воспроизведением сюжета и совершенно позабыть о
художественной форме, либо создать имитацию формы и снабдить эту имитацию
обрывками формы, убеждая и себя и читателей, что такое искажение смысла во
имя сладкозвучия рифм дает переводчику возможность наиболее верно передать
"дух" [8, С.328].
Совершенно очевидно, что перед этим же выбором стоял и В. Набоков.
И совершенно ясно, что он пошел по второму пути: ему удалось передать
лишь фабулу пушкинского повествования.
Сам же набоковский комментарий (который, впрочем, заслуживает
отдельной работы), есть отчасти попытка как-то компенсировать "зияющее"
отсутвие формы и "духа" подлинника.
Всякий перевод - это неизбежное толкование текста, и переводчик всегда
в какой-то мере комментатор. Цветаева переводила стихи Пушкина на
французский язык, привнося в них нечто свое. Она писала в 1936 году: "Мне
твердят - Пушкин непереводим. Как может быть непереводим уже переведший,
переложивший на свой (общечеловеческий) язык несказанное и несказанное? Но
переводить такого переводчика должен поэт".
У Набокова иное отношение. Несмотря на то, что он чрезвычайно ценил
форму, словесную организованность, ритм, рифму, начав переводить "Евгения
Онегина" стихами, он отказался от этого, увидав неминуемые потери. Набоков
перевел весь роман ритмической прозой, надеясь, что всю "солнечную сторону"
текста можно будет подробно объяснить "в тысяча и одном примечании". Никто
не скажет, в каком случае потери больше.
Своему переводу Набоков предпослал "Введение" с описанием пушкинского
текста, с рассказом о том, что "Евгений Онегин" содержит 5541 стихотворную
строку, из которых все, кроме 18-и, представляют собой четырехстопный ямб с
чередованием женской и мужской рифмы. Онегинскую строфу Набоков сравнивает
с четырехстопными стихами в английской, французской, итальянской поэзии.
Здесь же он говорит о непростых переходах Пушкина от одной темы к другой, о
стилизованной автобиографичности "Евгения Онегина" и о его творческой
истории, о том, что в комментариях он учитывал и варианты, и черновые
наброски. Многие темы "Введения" развиты в комментариях, которые следуют за
переводом и занимают второй и третий тома. В четвертом томе воспроизведен
русский текст "Евгения Онегина".
В третьем томе есть приложения. Одно из них посвящено Абраму Петровичу
Ганнибалу и является как бы пространным комментарием к пятидесятой строфе
Главы первой:
Придет ли час моей свободы?
Пора, пора! – взываю к ней;
Брожу над морем, жду погоды,
Маню ветрила кораблей.
Под ризой бурь, с волнами споря,
По вольному распутью моря
Когда ж начну свой вольный бег?
Пора покинуть скучный брег
Мне неприязненной стихии
И средь полуденных зыбей,
Под небом Африки моей,
Вздыхать о сумрачной России,
Где я страдал, где я любил,
Где сердце я похоронил.
Набоков знал литературу, известную Пушкину, раскрывал читателю
множество значений, связанных с тем или иным словом в "Онегине", считал,
что для понимания перевода на английский необходимо также знать и
литературу английскую и немецкую, переводы которой на французский язык были
известны Пушкину.
Задача Набокова была очень трудна, так как сложнейшую стилистическую
ткань пушкинского текста надо было передать на другом языке, с собственной
богатейшей литературной традицией, отметить галлицизмы и непременно также
сходство и расхождения с другими авторами, скрытые - часто пародийные -
намеки, понятные посвященным. С этой точки зрения Набоков видел в "Евгении
Онегине" "его аркадскую даль, змеиный блеск его чужеземных притоков...
многоцветные уровни литературной пародии..." Свое "Введение переводчика"
Набоков предварил двумя переведенными на английский язык эпиграфами
Пушкина.
"...иль к девственным лесам
Младой Америки.................."
(Из черновика "Осени", 1830-1833)
и "Ныне (пример неслыханный!) первый из французских писателей
переводит Мильтона слово в слово и объявляет, что подстрочный перевод был
первым верьхом его искусства, если б только оный был возможен!" (Из статьи
Пушкина "О Мильтоне и Шатобриановом переводе "Потерянного Рая", 1836)".
Первый понятен: труд Набокова должен был сделать так, чтобы Пушкина
мог узнать и американец, а не только гордый внук славян, и финн, и ныне
дикой тунгус, и друг степей калмык. Второй эпиграф показывает молчаливое
несогласие Набокова с Пушкиным и солидарность с Шатобрианом. Лучшее, что
мог сделать переводчик, считает Набоков, "это описать в некоторых своих
заметках отдельные образцы оригинального текста". Он надеялся, что это
побудит читателя изучить язык Пушкина и вернуться к "Онегину" уже без его
подсказок.
Набоков поясняет, зачем ему все это было нужно.
"Написание книги... было вызвано острой потребностью, возникшей в
процессе чтения курса русской литературы, который я вел в 50-е годы в
Корнелльском университете, в городе Итака, штат Нью-Йорк, а также полным
отсутствием какого бы то ни было истинного перевода "Евгения Онегина" на
английский язык; но затем - на протяжении почти восьми лет (в течение
одного года из них я получал финансовую поддержку от фонда Гугенхейма) -
книга разрасталась".
Проследим за тем, как Набоков придуманным им методом переводил
"Онегина". Все мы помним первое четверостишие романа:
Мой дядя самых честных правил...
"Его можно перефразировать, - говорит Набоков, - бесконечным
множеством способов. Например:
My uncle, in the best tradition,
By falling dangerously sick
Won universal recognition
And could devise no better trick...
Вот пример пословного перевода:
My uncle is of most honest rules,
When not in jest he has been taken ill,
He to respect him has forced one,
And better invent could not...
А теперь очередь за буквалистом. Он может попытаться поиграть с
honorable вместо honest и может колебаться между seriously и not in jest;
он заменит rules на более многозначительное principles и переставит слова
так, чтобы достичь хоть некоего подобия английской конструкции и сохранить
хоть какие-то следы русского ритма, получая в итоге:
My uncle has most honest principles:
When he was taken ill in earnest,
He has made one respect him
And nothing better could invent..."
В каждой из переведенной ритмической прозой пушкинской строфе он
выделяет те фразы, которые, по его мнению, нуждаются в комментарии, а затем
пишет об этом все, что ему известно:
Деревня, где скучал Евгений,
Была прелестный уголок;
Переведя, казалось бы, такое привычное нам слово "уголок" английским
nook, Набоков в "Комментарии" привлекает огромное количество информации,
чтобы это слово предстало перед англоязычным читателем во всем множестве
пушкинских ассоциаций: "nook латинск. angulus mundi (Проперций, IV, IX, 65)
и terrarum angulus (Гораций, Оды, II, VI, 13-14); франц. Petit coin de
terre (Так в переводе "Евгения Онегина" на французский, выполненном
И.С.Тургеневым и П.Виардо).
Небольшое имение (parva rura - "скромные поля") Горация ютилось в
естественном амфитеатре среди Сабинских холмов в тридцати милях от Рима.
Пушкин привлекает свои собственные воспоминания 1819 года о деревне в конце
первой главы и в начале второй, однако надо отметить, что поместье Онегина
расположено не в Псковской губернии (Михайловское. - В.О.) и не в Тверской
губернии, а в Аркадии. Пушкин, конечно же, повторил выражение petit coin
двенадцать лет спустя в своей восхитительной элегии, написанной белым
стихом и начинающейся словами "...Вновь я посетил...", посвященной
Михайловскому (26 сентября 1835 г.):
(Михайловское!) Вновь я посетил
Тот уголок земли, где я провел
Изгнанником два года незаметных.
Взятое в скобки "Михайловское" и есть то опущенное Пушкиным слово,
которое наиболее логично заполняет первые пять стоп первой строки".
"...и говорил себе, что никогда-никогда не запомнит и не вспомнит
более вот этих трех штучек в таком-то их взаимном расположении, этого
узора, который, однако, видит до бессмертности ясно..." (В.Набоков.
"Облако, озеро, башня").
Мы узнаем у Набокова то, что забыли сами, мы узнаем свои воспоминания
(без него бы и не вспомнили) о собственной не столько прожитой, сколько
пропущенной жизни, будто это мы сами у себя эмигранты. Как ученый он каждый
день вглядывался в строение мира, а как художник - наблюдал его Творение.
Восхищение перед Набо
| |  скачать работу |
Переводческая деятельность В.В.Набокова |
