Пётр Первый
ла в тюрьмах, была расстригаема, бита кнутом и
прочее. В истории Константинопольской церкви, после турецкого завоевания,
мы не находим ни одного периода такого разгрома епископов и такого
бесцеремонного отношения к церковному имуществу» (Том 2, стр. 111).
(Тихомиров прибавляет, что данные об этом петровском, не турецком, разгроме
он сам проверял по первоисточникам. — И.С.)
Ключевский сравнивает поведение 126 полков с худшими временами
Батыя. Тихомиров говорит, что греческой церкви при турках было лучше.
Ключевский говорит, что «под высоким покровительством сената казнокрадство
и взяточничество достигли размеров никогда небывалых прежде — разве только
после». Тихомиров говорит, что «монархия уцелела только благодаря народу и
вопреки Петру». Все историки, приводя «частности», перечисляют вопиющие
примеры безалаберности, бесхозяйственности, беспощадности, великого
разорения и весьма скромных успехов и в результате сложения бесконечных
минусов, грязи и крови получается портрет этакого «национального гения».
Думаю, что столь странного арифметического действия во всей мировой
литературе не было еще никогда. Заканчивая обзор петровских деяний,
Ключевский дает окончательный штрих:
«Созданные из другого склада понятия и нравов, новые учреждения
не находили себе сродной почвы в атмосфере произвола и насилия. Разбоями
низ отвечал на произвол верха: это была молчаливая круговая порука
беззакония и неспособности здесь и безрасчетного отчаяния там. Внушительным
законодательным фасадом прикрывалась общее безнародье».
Петр оставил после себя выигранную Северную войну, расходы
которой не стоили «пяти Швеции», и оставил на целое столетие потерянные
возможности на юге (Прутский поход, сдача Азова и флота). Он оставил
разоренную страну, отвечавшую на произвол «и неслыханное дотоле воровство»
«птенцов гнезда петрова» «безрасчетным отчаянием и разбоем». Он — вопреки
Тихомирову — все-таки подорвал и монархию: вчерашняя уличная девка на
престоле была так же невозможна в Москве, как невозможно было дальнейшее
столетие порнократии. Он подорвал Церковь. Он подорвал престолонаследие. И
после всего этого историки говорят о «частных ошибках». Эти «частные
ошибки» мы с вами и расхлебываем до сих пор — третьим интернационалом,
террором и голодом, законными наследниками деяний великого Петра.
ПОБЕДИТЕЛИ В ПЕТРОВСКОЙ РЕФОРМЕ
Итак, если опереться на ряд частных и разрозненных показаний
наших историков, то вообще содержание всей петровской реформы можно уложить
в такую, примерно, формулировку:
Продолжено несколько более удачно техническое перевооружение
страны. Разгромлен весь правительственный аппарат Москвы, опиравшийся на
русское самоуправление, и заменен бюрократическим аппаратом инородцев.
Разгромлено патриаршество, замененное синодом.
Разгромлено купечество, замененное «кумпанствами».
Разгромлено крестьянство, попавшее в собственность дворянству.
Выиграло только дворянство: указом о единонаследии оно получило в
свое распоряжение государственную землю и государственное крестьянство;
указом о замещении престола оно получило в свое распоряжение престол.
Дворянство и является тем социальным слоем, который, во-первых, прятался за
судорожной тенью Петра и который, во-вторых, ставил этой тени литературные
и другие памятники.
Курсы русской истории оставляют эту сторону «переворота»
несколько в тени. Ключевский туманно упоминает, что «при Петре московское
дворянство должно было (? — И. С.) стать главным туземным орудием
реформы». П. Милюков уже в эмиграции («На чужой стороне» № X, Прага 1925
г.) проговаривается столь же туманно:
«С Петром нас связывает живое чувство родства и общности идей...
Сознательно или бессознательно, на стороне петровской реформы стояло,
конечно, большинство образованного класса, совпадавшего до середины XIX
века с классом дворянским» (подчеркнуто мною. И. Солоневич).
Милюков ставит знак равенства между образованным классом и
классом дворянским и снова делает передержку: дворянство и образованность,
действительно, были синонимами ОТ Петра ДО середины XIX века, когда в
дворянскую массу вклинились первые отряды «разночинцев». Но дворянство и
образованность не были синонимами ДО Петра. Носителями образованности ДО
Петра было и духовенство, и купечество. Духовенство вело, так сказать,
гуманитарную часть этой образованности; купечество — техническую.
Строгановы и Демидовы, строившие первые русские заводы, были, конечно,
представителями технической культуры. Купец Никитин, добравшийся до Индии и
написавший книгу о своем путешествии, не имел среди дворянства никаких
конкурентов. Купцы, организовавшие свои представительства и в Стокгольме, и
в Ганзейских городах, и в Лондоне, посылавшие своих приказчиков вплоть до
Китая и своих землепроходцев вплоть до Камчатки, играли у нас ту же роль,
какую в Западной Европе играли Васко-де-Гама, Магеллан, Колумб и прочие.
Реформы Петра означали, в частности, ликвидацию всей культуры русского
духовенства и русского купечества. Религиозная мысль России, придавленная
полупротестантским синодом, застряла на протестантском богословии и на
синодской канцелярщине, а купечество появилось на общественных подмостках
только в качестве героев Островского, пока Ленин не добил его окончательно.
Но московское купечество было носителем не только технических,
географических или коммерческих знаний: оно строило и русскую
художественную культуру. Советская «История СССР» (стр. 539) говорит:
«Памятниками купеческого строительства являются поразительные по
своей художественной цельности церкви Ярославля, Вологды, Устюга,
Сольвычегодска и прочее... Церковь Грузинской Божией Матери в Москве,
построенная купцом Скрипиным, Воскресенский монастырь, поразительный по
грандиозности и смелости замысла и по фантастическому разнообразию деталей,
Коломенский дворец — первая попытка применить к большой постройке чисто
народный стиль...»
Это все строила купеческая Русь. Она же организовывала русскую
иконопись — иконы рублевских и строгановских писем, которые современная
западноевропейская художественная критика считает высшим достижением
русской живописи вообще и за которые сейчас в Америке платят совершенно
сумасшедшие деньги. С Петром все это было кончено. Русский народный стиль
архитектуры так и погиб в петровских казармах. Русская живопись застряла на
два столетия, чтобы уже на наших глазах снова возникнуть в полотнах и
фресках Васнецова, Нестерова и Врубеля.
По русской национальной культуре Петр и его наследники прошли
батыевым нашествием — от этого нашествия русская культура не оправилась еще
и сейчас. И в основе всего этого лежит петровский указ о единонаследии.
Напомню еще и еще раз: в Московской Руси и мужик и дворянин были
равно обязанными слоями: «крепостной человек служил своему помещику, —
говорит академик Шмурло. — с тем, чтобы дать ему возможность отправлять
службу, так что — перестанет служить помещик, должны быть освобождены от
обязанностей к нему и крестьяне. Этот взгляд глубоко вкоренился в сознание
народное, и когда впоследствии помещики и дворяне стали действительно
освобождаться от военной повинности, то крестьяне с полным основанием
требовали, чтобы освободили и их, но не от рекрутчины, а от
крепостничества». Отметим еще и еще раз принципиальную противоположность
исходных точек западноевропейского и московского крепостного права. На
Западе мужик был порабощен вовсе не во имя каких бы то ни было общих
интересов какого-нибудь киевского, дармштадтского, веронского или
клюнийского уезда. Он был закрепощен потому, что он был завоеван. Он
рассматривался прежде всего как военная добыча. Идеологи монархической
реставрации во Франции времен Наполеона ставили вопрос со всей
откровенностью: мы, аристократия и дворянство, — другая раса, другой народ.
Теоретик буржуазной революции Тьер отвечал им, примерно, теми же доводами:
да, мы — третье сословие, мы — другая раса, раса побежденных, а французская
революция была восстанием побежденных против победителей. Такой точки
зрения в Московской Руси не было никогда; она появилась только
впоследствии, когда рюриковичи, с одной стороны, и гитлеровцы — с другой —
начали разработку рюриковской легенды для идеологического прикрытия своих
практических потребностей.
«По Уложению 1649 года, — говорит Шмурло, — крестьянин был лишен
права сходить с земли, но во всем остальном он остается совершенно
свободным. Закон признавал за ним право на собственность, право заниматься
торговлей, заключать договоры, распоряжаться своим имуществом по
завещанию».
Наши историки — сознательно или бессознательно — допускают очень
существенную терминологическую передержку, ибо «крепостной человек»,
«крепостное право» и «дворянин» в Московской Руси были совсем не т
| |  скачать работу |
Пётр Первый |
