Русский символизм как литературное течение
й смысл.
Позднее Вячеслав Иванов, дополнил толкование символа: символ дорожит
своей материальностью”, “верностью вещам”, говорил он, символ “ведёт от
земной реальности к высшей” (а realibus ad realiora)”; Иванов даже применял
термин – “реалистический символизм”.
Символы - это не изобретения людей, но некие знамения, означающие
нечто, принадлежащее божественной действительности. Они обладают
самостоятельным бытием и наделены комплексом значений, по-разному
раскрывающихся на различных уровнях бытия и сознания.
Символ принципиально неоднозначен и не воспринимаем на логическом
уровне. Он не дает точного знания о своем содержании, но лишь в большей или
меньшей мере намекает на него. Символы не говорят, но "подмигивают" и
"кивают". Символ - это нечто внешнее, надежно укрывающее внутреннее и
защищающее его от непосвященных: "Идеология шлема и бронировки" - это
идеология символического мышления. Сокрытие и защита, однако, - не главная
функция символа, но скорее необходимость, вытекающая из принципиальной
трудновыразимости его внутреннего содержания. Главная же его задача,
конечно, позитивная - открывать тайну тем, кто способен ее понять.
"...символ - окно в Вечность".
Религиозную подоплеку искусства, признавали почти все символисты.
«Смысл искусства только религиозен»,– утверждал Андреи Белый. Споря с
Брюсовым, который рассматривал символизм лишь как школу искусства, Белый
настаивал на творящей, преобразующей; духовной роли символизма, видя в нём
“революцию духа”. Символизм – не школа стиха, возражал, он Брюсову “а новая
жизнь и спасение человечества”. Со своей утопической теорией “нового
религиозного сознания”, теорией “Третьего завета”, которая разумела как
цель некое слияние античного язычества и христианства, выступал
Мережковский, концепцию “соборности” проповедовал в своих статьях Вячеслав
Иванов. “Религия есть, прежде всего, чувствование связи всего сущего и
смысла всяческой жизни”,– говорил он. Ему вторил близкий по религиозным
исканиям русский философ С. Булгаков, писавший в 1908 году: “Вера в
распятого бога и его евангелие...– полная, высочайшая и глубочайшая истина
о человеке и его жизни”. Андрей Белый, в начале двадцатого века даже
пережил полосу тревожного ожидания “конца света”, космической катастрофы,
полагая, что она уже “при дверях”. Он видел ее знаки в сильном свечения
зорь и закатов над Москвой, объясняющееся пылью, которая носилась тогда в
земной атмосфере после извержения, вулкане на острове Мартинике. На такие
эсхатологические, т.е. предполагавшие близкое и катастрофическое решение
судеб мира, настроения молодых поэтов-мистиков, возможно, воздействовала и
гипотеза тепловой смерти вселенной, которую в ту пору выдвигали учёные.
Символисты вообще были склонны мистически осмысливать факты собственного
быта и творить из них своеобразные мифы.
Течения символизма.
Символизм создал свою философию искусства, выработал свои
эстетические принципы. Эти принципы не были едиными, монолитными, они
представляли собой эклектическую мешанину различных дуалистических и
субъективно-идеалистических концепций. Внутренняя противоречивость идейной
программы символизма соответствует противоречивости его художественных
исканий.
Течение внутри символизма, представленное именами Д.
Мережковского, Ф. Сологуба, В. Брюсова, стали именовать «старшим»
поколением символистов. Позже, в начале 900-х годов, выступила группа
«младших» символистов - А. Блок, Бич. Иванов, Белый и другие.
Эта группа порой очень резко выступала против бессодержательности,
версификаторства, эстетизма декадентов. За «изящество шлифовального и
ювелирного мастерства Вяч. Иванов критиковал Брюсова. Но эта борьба с
эстетизмом сейчас выглядит совсем иначе, чем в свое время: творчество А.
Белого (псевдоним Бугаева) и Вяч. Иванова несет в себе те же черты
эстетизма и представляет собой разновидность декадентства.
Провозглашенные символистами принципы выразили в своем творчестве
Ю. Балтрушайтис, И. Аннинский, Эллис, М. Волошин, С. Соловьев, А.
Ремизов, Г. Чулков и другие писатели. В целом философская программа
символизма представляла собой мешанину из идеалистических учений Платона,
Канта, Шопенгауэра, Ницше, Маха, сдобренных мистицизмом Вл. Соловьева.
«Всякая эстетика, - писал А. Белый, - есть еще и трансцендентальная
эстетика в кантовском смысле, то есть она имеет отношение к
пространству и времени; учение о расположении общих условий возможности
эстетической формы есть учение о расположении в пространстве и времени.
Далее в усложнении, форм - так называемое содержание, содержание с этой
точки зрения выводимо из формы».
В. Брюсов, обосновывая интуитивный, антирассудочный взгляд на
искусство, исходил из эстетики Шопенгауэра, утверждая, что «искусство
есть постижение мира иными, не рассудочными путями. Искусство - то, что в
других областях мы называем откровением».
Если одни символисты (Мережковский, Гиппиус) видели смысл поэзии
только в воплощении мистической, потусторонней действительности, то другие
символисты стремились к гармоническому сочетанию в изображении
существующего и потустороннего миров.
Вот как определяет символическую поэзию К. Бальмонт: «Это поэзия, в
которой органически, не насильственно, сливаются два содержания: скрытая
отвлеченность и очевидная красота, сливается так же легко и естественно,
как в летнее утро воды реки гармонически слиты с солнечным светом. Однако,
несмотря на скрытый смысл того, и другого символического произведения,
непосредственное, конкретное его содержание всегда законченно само по
себе, оно имеет в символической поэзии самостоятельное существование,
богатое оттенками».
Уход из этого мира, «где истин нет», взлеты в поднебесную высь,
падение ниц пред образом «сущего», возвеличение себя до сверхчеловека,
стоящего над миром, проповедь крайнего индивидуализма и «чистого
искусства», прославление смерти «мечтания о воле свободной» - таков внешне
многообразный, а по существу субъективно ограниченный мир ранней поэзии
декадентов. Недаром Бальмонт писал:
Я ненавижу человечество,
Я от него бегу спеша.
Мое единое отечество -
Моя пустынная душа.
Различия существовали также между московским и петербургским
символистом.
Всякого рода «странности» в среде русских символистов появились
практически одновременно с рождением символизма. Еще в 90-х годах Брюсов
поражал собеседников загадочными речами, намеренно ничего не разъясняя. А
Бальмонт «дикими» выходками покорял женщин и доводил до исступления мужчин.
Воспитанный же в такой атмосфере читатель уже ничему не удивлялся.
Жизнь порождала искусство, искусство переливалось в жизнь – строило
ее по своим законам. Игра перерастала в реальность, и все оказывалось
соответствием всего.
Эта причудливая действительность становилась повседневной
атмосферой, ею жили и дышали. Таков был московский символизм.
В Петербурге все обстояло немного по-другому.
Символистами называли себя и те, кто стремился к туманным намекам на
неясный им самим смысл, и направлявшие мысль читателя по пути прихотливых
ассоциаций, и претендовавшие на то, чтобы определить словами еще никем не
познанную сущность Вселенной.
Символизм Петербурга – это особое состояние мира и человека,
повлекшее за собой перемены во всех областях жизни. В человеке же главное,
по символизму, особая нервность, тяготение к мистическому познанию.
Петербургские символисты стремились продемонстрировать обостренную
чувствительность, непонятные обычному человеку переживания, неожиданные
видения. Символисты описывают мир духов, доступный спиритам.
Символизм по-петербургски – это игра со светом и тенью. Вера в то,
что помимо мира видимого, реального, существует другой – невидимый,
сверхъестественный; вера в возможность человека общаться с этим миром.
Символизм по Петербургу – это разрыв границ и прорыв в будущее, а вместе с
тем и в прошлое, прорыв в иное измерение.
Три главных элемента нового искусства, считают символисты, –
мистическое содержание, символы и расширение художественной
впечатлительности.
Петербургский символизм иногда называют «религиозным».
Религиозность, однако, понимается максимально широко – это не только
православие, но и иные вероисповедания и религиозные искания: от народных,
сектантских, до рассудочных конструкций высокообразованных людей.
И Ветхий и Новый Завет, считали петербургские символисты, уже
исчерпаны. Человечество должно перешагнуть в царство, предсказанное
Апокалипсисом. И они старались показать современному православию новый путь
– Третьего Завета.
Таким образом, символизм не был однороден. Внутри него существовали
различные течения, которые позднее привели к расколу и падению символизма.
Симво
| |  скачать работу |
Русский символизм как литературное течение |
