Шуты и юродивые в романах Ф. Достоевского
я у юродивого. Приниженный юродивый
начинает ощущать свою власть над людьми, и это уже является искажением
подвига юродства. Истинный юродивый, «смеясь миру», должен был в то же
время попирать свое тщеславие, соблюдать равновесие между этими двумя
сторонами своего подвига.
Д.С. Лихачёв в предисловии к книге «Смех Древней Руси»[9] отмечает
театрализованность поведения древнерусского юродивого и шута, обоим
требовался зритель. Их смех был направлен смеющимся на самого себя,
смеющийся изображал себя неудачником и дураком. В то же время в скрытой или
открытой форме в этом «валянии дурака» присутствовала критика
действительности. Но у юродивого критика была основана на разоблачении
несоответствия действительности христианским заповедям жизни. Поведение
юродивого казалось нелогичным и нелепым, потому что он вёл себя в этом мире
по законам мира высшего. Юродивый видит и слышит нечто истинное за
предметами реального мира. Его поведение часто похоже на поведение шута, но
если над шутом позволено смеяться (шут «лечит» пороки мира смехом), то над
поведением юродивого смеяться не принято. Поведение юродивого для
понимающих людей значимо и даже страшно. В качестве примера приведем
следующий повторяющийся во многих житиях юродивых эпизод: юродивый швыряет
камни в церкви и целует стены кабаков. Дело в том, что юродивому дано
увидать бесов, изгнанных из церкви и висящих на ее стенах, и ангелов,
плачущих на стенах кабаков.
Нам кажется важной для нашей темы и работа Ю.М. Лотмана «Дурак и
сумасшедший»[10]. Ю.М. Лотман разделяет понятия «дурак» и «сумасшедший» как
антонимы, крайние полюса тернарной системы: «дурак – умный – сумасшедший».
Поведение «умного» характеризуется как норма, следование законам и
традициям, оно предсказуемо. Поведение «дурака» так же предсказуемо, это
все тот же набор действий, предусмотренный правилами и обычаями, нарушается
лишь соотношение между ситуацией и действием. «Действия его стереотипны, но
он применяет их не к месту – плачет на свадьбе, танцует на похоронах.
Ничего нового проидумать он не может»[11]. Поведение «сумасшедшего»
характеризуется непредсказуемостью, он нарушает все законы и обычаи.
«Сумасшедший», «безумный» руководствуется не нормами своего общества, а
некими иными, труднопостижимыми для «нормальных» людей законами. Ю.М.
Лотман определяет сумасшествие как поведение, «обладающее определённой
сверхчеловеческой осмысленностью и одновременно требующее сверхчеловеческих
деяний»[12]. Такое определение позволяет включить сюда и юродство, как
следование христианским нормам поведения. Тогда юродивый не безумен, он
лишь непонятен окружающим, странен.
В связи с таким различением «дурака» и «сумасшедшего» Ю.М. Лотман
пишет о чередовании в историческом развитии человечества эпох
предсказуемости и взрыва, непредсказуемости. В эпоху предсказуемости
господствует норма, масса. Для эпохи взрыва характерен индивидуализм. Герой
предсказуемой эпохи ведёт себя по правилам и становится победителем, если
материально, количественно превосходит соперника. Герой взрывной эпохи
побеждает изобретательностью, остроумием, хитростью. С точки зрения героя
предсказуемой эпохи он действует аморально. И наоборот, герой предсказуемой
эпохи глуп в глазах героя взрывной эпохи. В предсказуемые эпохи рождаются
сказки о великанах, во взрывные – о торжестве слабого над гигантом. Вторая
половина XIX века проходила, пишет Ю.М. Лотман, «под знаком высокой
ценности индивидуального начала в человеке»[13]. Все «болели» за народ, но
при этом народ воспринимался не как субъект, а как объект действий, тот,
ради кого действуют. Это касается и героев Достоевского. Ю.М. Лотман пишет:
«»Жизнь свою за други своя» должен был положить, по замыслу Достоевского,
Алёша Карамазов – кончить жизнь на эшафоте за вину другого
человека»[14].Алёша Карамазов (как, заметим мы, и некоторые другие герои
Достоевского) – человек взрывной эпохи, т.е. не следующий общим нормам
поведения, а служащий идеалу, и потому он воспринимается как «сумасшедший»,
юродивый. Безумие – жизнь по идеальным законам. Для Алёши, как и для самого
автора, идеал – это Христос.
Ю.М. Лотман пишет о причинах трагикомических неудач Дон Кихота:
труднодостижимый идеал он принимает за норму бытового поведения, потому
самого Дон Кихота принимают за безумного. Потому воспринимаются окружающими
как безумные и «юродивые» герои Достоевского. Ф.М. Достоевский сам отмечал
недостижимость христианского идеала в земной жизни, например в следующих
записях: «Основная идея и всегда должна быть недосягаемо выше, чем
возможность её исполнения, н(а)пр(имер) христианство» (XXIV, 69). «Все
христовы идеи оспоримы человеческим умом и кажутся невозможными к
исполнению. Подставлять ланиту, возлюбить больше себя. Помилуйте, да для
чего это? Я здесь на миг, бессмертия нет, буду жить в мою ж(…).
Нерасчётливо (англ. министр). Позвольте уж мне знать, что расчетливо, что
нет» (записные тетради 1880-81гг) [15].
Подводя итоги анализа феноменологии юродства, перечислим некоторые
основные черты этого явления:
отказ от разума и морали этого мира (поэтому юродивый воспринимается
несведущими людьми как «сумасшедший»);
поведение в этом мире по нормам мира иного, идеального; и как следствие
этого, самоуничижение, попрание своего тщеславия;
критика действительности с точки зрения её несоответствия христианским
нормам, но критика не словесная, юродивый критикует «своим поведением».
3. ИСТОРИОГРАФИЯ ВОПРОСА
Как уже говорилось во Ввведении, специальных работ, посвященных
исследованию темы юродства в творчестве Достоевского, мало. Данная глава
будет посвящена описанию существующих работ по этой теме и по темам,
смежным с ней., либо, как нам кажется, близким к этой темам.
Р.Г. Назиров в статье «Фабула о мудрости безумца в русской
литературе»[16] рассматривает близкую юродству тему безумца, говорящего
правду. Доминантами образа «высокого безумца» Назиров называет мотивы
«прозрения в безумии» и «мании спасения» кого или чего бы то ни было. Те же
мотивы, но мотив спасения в варианте спасения погибающего в грехах
человечества, характерны и для феномена юродства.
Фабула мудрого безумца рождается на пересечении двух великих образов
мировой литературы: Дон Кихота Сервантеса и Гамлета Шекспира. Эти герои
представляют безумие настоящее и притворное, но в равной мере безумие
противопоставляет героев толпе филистеров. Надо отметить, что Дон Кихот –
один из самых любимых Достоевским образов в мировой литературе.
Дополнил фабулу мудрого безумца А.С. Грибоедов: его Чацкий объявлен
сумасшедшим за то, что противопоставил себя обществу.
Фабула гения, противостоящего филистерскому миру, была активно
подхвачена романтиками. В романтической концепции безумец, непонятый
толпой, «на деле стоит неизмеримо выше ее, он мученик идеала и alter ego
самого романтического поэта»[17]. Романтики смеются над разумом, разум для
них – филистерский здравый смысл.
А.С. Пушкин и Н.В. Гоголь, считает Назиров, демократизируют эту
фабулу. Безумие становится выражением правды «маленького человека» (см.
«Медный всадник» А.С. Пушкина, «Невский проспект», «Записки сумасшедшего»
Н.В. Гоголя). Человеческое достоинство маленького человека возрастает
обратно пропорционально уменьшению у него здравого смысла. Безумие
приобретает социальное значение, становится обвинением обществу,
вмешивающемуся в частную жизнь человека. Безумие у Гоголя всегда трагично:
оно приводит либо к сумасшедшему дому, либо смерти. Но этот трагичный
конец предпочтительней для Гоголя, чем «жизнь по-свински»[18], пишет
Назиров в своей статье.
«Вершиной» в развитии фабулы мудрого безумца называет Назиров
роман Ф.М. Достоевского «Идиот»[19]. Как и у Гоголя, считает автор статьи,
фабула высокого безумца является здесь обвинением существующей
действительности. Но Достоевский привносит в эту фабулу мифологический
архетип Христа, и мотив спасения кого-нибудь, характерный для всех
безумцев, превращается здесь в мотив самопожертвования. Пискарев Гоголя
хотел спасти проститутку, Поприщин – луну, на которую собирается сесть
земля. В образе князя Мышкина попытка спасти женщину не является
определяющей, полагает Р.Г. Назиров. Герой становится «искупительной
жертвой за человечество»[20]. Князь Мышкин, как считает Назиров, объединяет
мотивы безумства Дон Кихота, обличения социальной несправедливости
сумасшедших Гоголя и евангельский миф о самопожертвовании на благо
человечества Христа. Мы добавим, что повторение крестного подвига Христа
было целью юродства.
Мотив самопожертвования позволяет Назирову объединить кн. Мышкина и
Кириллова, героя романа «Бесы». Последний представляет «а
| |  скачать работу |
Шуты и юродивые в романах Ф. Достоевского |
