Творчество М. Зощенко в контексте русской литературы
о стать выдающимся корифеем этой традиции,
создать неповторимый афористический дискурс, глубина и экспрессивность
которого еще в полной мере не осознаны. «Но критика обманута внешними
признаками», — (эти слова писателя в высшей степени применимы ко всем
плоско-идеологизированным прочтениям его творчества — и «советским» и
«антисоветским».
Для Зощенко мелка мерка советского века: об этом по принципу «от
противного» свидетельствует, например, талантливая книга Б.М. Сарнова
«Пришествие капитана Лебядкина (Случай Зощенко)» (32, с. 47). Казалось бы,
Зощенко поставлен здесь в широкий литературный и идеологический контекст —
и тем не менее контекст этот оказался узким, а «третье измерение»
зощенковского двусмысленного комического слова — непрочитанным. Не Зощенко
является «случаем» в цепи социальных событий столетия, а всякие партийные
постановления, Сталины и Ждановы — все это отдельные «случаи» в
философическом масштабе художественного мира Зощенко.
Такого же исторически широкого и эстетически непредубежденного взгляда
требует проблема «зощенковского героя». К сожалению, здесь до сих пор
господствует своего рода интерпретаторский буквализм и прикрытый
поверхностной иронией «наивный реализм» восприятия. Видеть в «зощенковском
герое» всего-навсего «советского Хама» — значит не осознавать
художественной ценности этой прежде всего словесно-эстетической структуры.
Еще менее плодотворны попытки определить степень сходства автора и героя,
спекулятивно беллетризованные экзерсисы о том, что «маска» Зощенко приросла
к его лицу и т.п. Весьма показательно, что иные писатели и критики,
обнаруживая в Зощенко «опасное сходство» с его героем и пытаясь (конечно,
неосознанно) самоутвердиться за счет прославленного писателя, не видят в
самих себе ни малейших признаков «зощенковского героя», имеющего на самом
деле общечеловеческий масштаб и вбирающего в себя психологические черты
людей самых разных, в том числе и профессиональных литераторов и филологов.
Тем, кто считает, что он сам лично не способен «затаить некоторое хамство»,
что он полностью свободен от «бытового коварства», — остается только
напомнить универсальную формулу Гоголя «Чему смеетесь? Над собою
смеетесь!».
«Зощенковский герой» — это не банальный «образ обывателя», а сложно
организованный диалог автора и персонажа с их парадоксальным
взаимоперетеканием. Исторически он восходит к таким многозначным явлениям,
как рассказчики) «Повестей Белкина», соотношение автор/Чичиков в «Мертвых
душах», «диалогическое» слово Достоевского, «лирический герой» поэзии и
прозы Козьмы Пруткова, лесковский сказ, «Ich-Erzдhlung» чеховской
новеллистики. Подобно своим предшественникам, Зощенко достигает за счет
комико-иронического раздвоения образа рассказчика особенного, чисто
эстетического удвоения художественного эффекта. В этом принципиальная
творческая победа писателя, сумевшего из житейского и языкового хаоса
извлечь гармонию, построить свой уникальный космос. И полноценность этой
художественной реальности никак не могут снизить такие внелитературные
обстоятельства, как поездка Зощенко в писательской бригаде на Беломорканал
или его психологическая слабость во время жестокой политической травли. Мы
не имеем ни малейшего права повторять сегодня от своего имени бытовую и
сугубо личную фразу Ахматовой о том, что Зощенко «не прошел второго тура».
И, конечно же, абсолютно некорректно использовать ее как оценку творческого
итога жизни писателя. С точки зрения искусства Зощенко одержал победу, что
называется, «в третьем туре», где оцениваются чисто эстетические результаты
и куда, увы, оказываются «непрошедшими» многие литераторы, чье гражданское
поведение было вполне безупречным.
Структуру «зощенковского героя» можно рассматривать еще и как
художественное сравнение автора и персонажа. А сравнение оценивается и
интерпретируется не по степени «сходства» или «несходства», а исключительно
по степени художественной энергичности и действенности. С учетом этой
предпосылки стоит вести разговор о последователях Зощенко в литературе
60—90-х годов. «Зощенковский герой» нашел несомненное продолжение в образе
рассказчика — «люмпен-интеллигента» в «Москве—Петушках» Венедикта Ерофеева,
в прозе Ю. Алешковского, Е. Попова, В. Пьецуха. У всех названных писателей
в структуре рассказчика сталкиваются черты «интеллигента» и «работяги»,
язык культурного слоя и простонародья. Однако, если у Зощенко это сравнение
носило энергично-оксюморонный характер, то у прозаиков названной формации
это сравнение тяготеет к вялой тавтологичности, что неминуемо сказывается в
скором старении их текстов, утрате ими былой «антисоветской» актуальности.
Наиболее же значительными и художественно перспективными моделями
представляются в данном аспекте образ героя-рассказчика песен В. Высоцкого
и автор-герой мозаичного «эпоса» М. Жванецкого: глубина самовыражения здесь
сочетается с глубоким интересом к другому человеку — ценность и
необходимость данного качества вслед за М.М. Бахтиным нашей культурой
постоянно декларируется теоретически, но редко реализуется практически.
Стихия подлинного диалога выгодно отличает творчество Высоцкого и
Жванецкого от вяло-монологической «постерофеевской» прозы.
О созвучности художественных миров Зощенко и Высоцкого первым,
пожалуй, высказался Е. Евтушенко в стихах, посвященных смерти поэта: «Для
нас Окуджава был Чехов с гитарой. Ты — Зощенко песни с есенинкой ярой».
Несмотря на стилистическое дурновкусие этих строк и их, говоря зощенковским
словом, «маловысокохудожественность», самонаблюдение, здесь
сформулированное, следует признать верным. Между текстами Зощенко и
Высоцкого можно найти множество не всегда осознанных, но тем не менее
реальных словесных перекличек. Например, у Зощенко: «Сегодня день-то у нас
какой? Среда, кажись? Ну да, среда» (рассказ «Ошибочка»). У Высоцкого: «А
день... какой был день тогда? Ах да — среда!..» (песня «Ну вот, исчезла
дрожь в руках…)» (12, с. 43). Можно указать и переклички словесно-смысловых
моделей. Так, в песне Высоцкого «Случай на таможне» персонаж-рассказчик так
характеризует культурные сокровища, отнятые у контрабандистов: «Распятья
нам самим теперь нужны, — Они — богатство нашего народа. Хотя и — пережиток
старины» (12, с. 81). Конструкция «пережиток старины», переплетающая
«пережиток прошлого» и «памятник старины», — вполне в зощенковском духе.
Как и Зощенко, Высоцкий в совершенстве овладел искусством речевой
маски, мастерством перевоплощения. Как и Зощенко, Высоцкий шел на риск,
повествуя от первого лица, вследствие чего не раз был принимаем за своих
персонажей. Этот риск, как мы теперь видим, был в обоих случаях необходимым
условием энергичности художественного построения.
Творчество М. Жванецкого перекликается с зощенковским по многим
параметрам. Отметим прежде всего родственность двусмысленно-афористических
конструкций, приведя в доказательство несколько фраз: «Вообще искусство
падает». «Поэтому, если кто хочет, чтобы его хорошо понимали здесь, должен
проститься с мировой славой». «Очень даже удивительно, как это некоторым
людям жить не нравится». «Надо достойно ответить на обоснованные, хотя и
беспочвенные жалобы иностранцев — почему у вас люди хмурые». «Вот говорят,
что деньги сильнее всего на свете. Вздор. Ерунда». «Критиковать нашу жизнь
может человек слабого ума». Нечетные фразы принадлежат Зощенко, четные —
Жванецкому, что, как можно заметить, обнаруживается не без усилия. В плане
же общедуховном Жванецкий продолжил работу Зощенко по реабилитации
«простого человека» с его нормально-обыкновенными житейскими интересами,
его естественными слабостями, его здравым смыслом, его способностью
смеяться не только над другими, но и над собой. Сопоставляя творчество
Зощенко, Высоцкого и Жванецкого, невольно приходишь к выводу, что никаких
«мещан» и «обывателей» не существует, что это ярлыки, бездумно пущенные в
ход радикальной интеллигенцией, а затем демагогически использованные
тоталитарным режимом для «идейного» оправдания своей бесчеловечности, для
прикрытия властью своих истинных намерений. Наконец, Высоцкого и Жванецкого
сближает с зощенковской традицией интенсивность смехового эффекта, vis
comica, а также органичное сопряжение интеллектуальной изощренности с
демократической доступностью.
Рассмотрение творчества Зощенко в широкой исторической перспективе
позволяет подвергнуть пересмотру распространенное представление о
несовместимости смеха с серьезностью, с «учительскими» задачами (что
нередко отмечали, на
| | скачать работу |
Творчество М. Зощенко в контексте русской литературы |