Творчество М. Зощенко в контексте русской литературы
противоположном полюсе находится «неживое», «безвольное»,
«мертвое». Один из разделов задуманной, но так и не написанной книги
критических статей о литературе рубежа веков «На переломе» назывался
«Неживые люди». «Неживой ты. Ну сделай что-нибудь человеческое. Убей меня,
что ли! Гришку, наконец, убей!» — говорит Наталья Никаноровна своему мужу —
длинноусому инженеру в рассказе «Любовь». Герой рассказа «Подлец», который
нерешительно повел себя с любящей его женщиной, чувствует в финале
рассказа, что «нет личной жизни, что жизнь ушла, что все умирает...». Таким
образом, оба типа определяются через их отношение к жизни.
Теперь попытаемся охарактеризовать содержание этих понятий.
Поляризация героев впервые появляется в рассказе «Сосед», написанном в
1917 году (не исключено, что именно к этому времени относится первое
знакомство Зощенко с произведениями Ницше). Героиня рассказа, Маринка,
предпочитает старому мужу молодого соседа-конторщика. Конторщик — как раз
тот тип героя-зверя, который впоследствии утверждается в мире Зощенко. Для
характеристики этого персонажа используются «звериные» лексемы,
подкрепленные соответствующей метафорой. В конторщике чувствуется «звериная
сила и желание». Он и внешне похож на животное: «будто отягченный своим
ростом, с выпуклой грудью и толстой бычьей шеей.» Несколько забегая вперед,
приведу примеры модификаций этого персонажа в текстах Зощенко
«классического» периода: Гришка Ловцов в рассказе «Любовь», телеграфист в
«Козе», Яркий в «Людях», а позднее — Кашкин в «Возвращенной молодости».
Следует подчеркнуть, что «звериное» начало обязательно накладывает
отпечаток на внешность персонажа (изображение внутреннего через внешнее
вообще характерно для Зощенко). Своеобразным «маркером зверя становится
«бычачья шея» — характерная портретная деталь: «В комнаты вошел Гришка —
фуражку не снял, только сдвинул на затылок, аж всю бычачью шею закрыл»
(«Любовь»). «Нина Осиповна брезгливо смотрела ему вслед на его широкую
фигуру с бычачьей шеей и печально думала, что вряд ли здесь, в этом
провинциальном болоте, можно найти настоящего изысканного мужчину»
(«Люди»).
«Зверь» живет преимущественно внешней и физической, а не внутренней и
духовной жизнью. Идея физической силы очень привлекает молодого Зощенко.
Именно «огромной своей силой», «идеей физической силы» заворожил его
Маяковский.
Со зверем связывается идея насилия. Реализуется она в ницшевском
мотиве усмиряющего женщину хлыста: в «допечатных» произведениях Зощенко
можно обнаружить три примера такого рода. Герой философской сказки «Каприз
короля» сетует на то, что он «слишком добр и мягок», в то время как
«женщине нужен хлыст». Хлыст появляется и в фельетоне «Чудесная дерзость»,
где автор сравнивает Россию с женщиной, за которую борются два властелина —
Керенский и большевики. Последние усмиряют ее хлыстом: «Было бессилие и все
кричали: «Сильней». И вот исполнилось желание... Целуйте же хлыст,
занесенный над вами... Вы говорите, что жестоко? Да, но зато властно...».
Вариации на тему хлыста распознаются и в рассказе «Подлец»: «Хочешь — ударь
вон тем стэком. Я его поцелую. Я люблю...» — говорит герою женщина.
Обратимся теперь к противоположному типу персонажей. Что означают для
Зощенко слова «мертвый» и «неживой»? Во-первых, неживое предполагает
пассивность: «Какой-то закон земли заставляет что-то делать, куда-то идти,
но нет своей воли, своих желаний», — пишет Зощенко о героях Зайцева в главе
«Неживые люди» книги «На переломе». «Поэзией безволья» называет Зощенко
произведения Зайцева. Так же пассивно ведет себя «неживой» герой из раннего
рассказа самого Зощенко «Подлец». Борис оказывается многословным, но робким
и нерешительным»
(«Нет во мне зверя какого-то», — признается он). Пассивность
связывается с многословием и в фельетоне «Чудесная мерзость». «Слов много,
бездна слов и нет смелой дерзости, дерзости творческой и непримиримости к
врагам своим». Не случайно впоследствии «короткая фраза» и «мелкий жанр»
принимаются самим Зощенко в противовес «многословной» классической прозе
XIX века.
Во-вторых, «неживыми» оказываются люди, выпавшие из социальной
системы, не находящие себе места в жизни. Так, в повести «Серый туман»
мотивы смерти и безжизненности постоянно сопровождают героев, решивших
убежать в лес из Петрограда от голода и житейских неудач. Слабому
некрасивому студенту Повалишину, любителю романтики и Блока (а имя Блока
постоянно связывается у Зощенко с «неживыми людьми» — вспомним Мишеля
Синягина) изменяет красавица-жена и хвалится перед мужем своими «победами».
Впоследствии ни он, ни жена не находят себе места в послереволюционном
городе, становятся «неживыми»: «Тонкими холодными губами поцеловал ее
Повалишин и подумал, что целует будто мертвую. А может, и он мертвый». Те
же мотивы обнаруживаем в описании другого героя-беглеца. Мишки: «Лицо
чистое обыкновенное, но глаза, но губы — что в них такое? Глаза тяжелые и
мутные. Вот такие глаза и брезгливые губы видел Повалишин однажды у
сторожа, видевшего смерть во всей полноте, в покойницкой».
В-третьих, «неживые» люди лишены чувства реальности. Мир, в котором
они живут, — в значительной мере мир иллюзорный. Таковы, с точки зрения
Зощенко, герои Зайцева: «У них и жизнь... неживая, ненастоящая. В сущности,
жизни-то нет. Все, как сон. Все призрачное, ненастоящее и кажущееся. И
человек Зайцева никак не может ощутить жизнь, реально, по-настоящему». Как
симптом «безжизненности» Зощенко воспринимает появление в литературе
«маркиз» и «принцев с Антильских островов».
Уже в повести «Серый туман» — последнем «до-печатном» произведении
Зощенко, написанном почти одновременно с первым из печатных произведений.
«Рыбьей самкой» — намечается экспансия мотива зверя: «зверь» обнаруживается
и в «неживом» интеллигенте. Так, Повалишин, стремившийся до сих пор к
эстетизации жизни и увлекавшийся, как уже было сказано. Блоком, оказавшись
в лесу, проявляет свойства зверя: беглецы «близ дороги устроили шатер. И
сидели в нем, притаившись, как звери, испуганные и смирные». Эта тенденция
развивается в повестях «Аполлон и Тамара», «Мудрость», «Люди», впоследствии
— в «Мишеле Синягине». Герои повестей — «неживые люди»: мотив смерти
постоянно присутствует в описании их судеб. Так, Аполлон, уйдя на фронт,
считается погибшим, потом предпринимает попытку самоубийства и наконец
становится могильщиком. Зотов разочаровывается в жизни и одиннадцать лет
пребывает в «неживом» состоянии, живя «уединенно и замкнуто»: «Какое-то
веяние смерти сообщалось всем вещам. На всех предметах, даже самых
пустяковых и незначительных, лежали тление и смерть, и только хозяин
квартиры по временам подавал признаки жизни». Историю Белокопытова автор с
самого начала представляет как «историю гибели человека». Все три героя в
конце повестей погибают. Однако в героях обнаруживается и звериное начало,
которое мыслится теперь как универсальное свойство человека, в отличие от
уже упоминавшихся «допечатных» рассказов и ранних опубликованных «больших
рассказов», где эти качества связываются все же с различными персонажами.
(Вспомним пары героев: «неживой» поп и «зверь» — дорожный техник в «Рыбьей
самке», Гришка и длинноусый в «Любви» и т.п.) «Зверь» обитает в человеке
вне зависимости от его культурного уровня. Так, в «зверя» превращается
Аполлон, вернувшийся с фронта: «Иногда он вставал с постели, вынимал из
матерчатого футляра завязанный им кларнет и играл на нем. Но в его музыке
нельзя было проследить ни мотива, ни даже отдельных музыкальных нот — это
был какой-то ужасающий, бесовский рев животного». Постепенно просыпается
«зверь» и в Белокопытове. Этот мотив становится в повести «Люди» сквозным,
входя в повествование с первых строк, где «автор советует читателю не
придавать большого значения и тем паче не переживать с героем его
низменных, звериных чувств и животных инстинктов». Затем мотив появляется в
монологе героя, обозначая нечто, принципиально чуждое Белокопытову: «Он
буквально хватался за голову, говоря, что он не может жить больше в России,
стране полудиких варваров, где за человеком следят, как за зверем». Далее,
потерпев неудачу на поприще интеллектуальных занятий, которые оказались
никому не нужными
| | скачать работу |
Творчество М. Зощенко в контексте русской литературы |