Главная    Почта    Новости    Каталог    Одноклассники    Погода    Работа    Игры     Рефераты     Карты
  
по Казнету new!
по каталогу
в рефератах

Творчество В. Распутина

иями откупиться за мужика своего…
Кажется, о нём она в это время не думала, но ведь мог и за неё кто-то
подумать». Если у Гуськова из подсознания на войне прорывается животное
начало («звериный, ненасытный аппетит»  в лазарете), то в Настёне
бессознательно («вины она за собой всё-таки не чувствовала, не
признавала»), говорит голос совести, нравственный инстинкт.
      Настёна живёт пока только чувством, жалея Андрея, близкого, родного,
и в то же время ощущая, что он чужой, непонятный, не тот, кого провожала на
фронт. Она живёт надеждой, что со временем всё обязательно кончится хорошо,
стоит лишь выждать, потерпеть. Она понимает, что одному Андрею не вынести
свою вину. «Она ему не по силам. Так что теперь – отступиться от него?
Плюнуть на него? А может, она тоже повинна в том, что он здесь, - без вины,
а повинна. Не из-за неё ли больше всего его потянуло домой?»
      Настёна не упрекает, не обвиняет Андрея, а чувствует свою вину перед
ним, свою ответственность за него: «Что бы с ним теперь ни случилось, она в
ответе», готова взять вину на себя. Этот мотив вины проходит через всю
повесть. «Верила и боялась, что жила она, наверное, для себя, думала о себе
и ждала его только для одной себя».
      «Давай вместе. Раз ты виноват, то и я с тобой виноватая. Вместе будем
отвечать. Если бы не я – этого, может, и не случилось бы. И ты на себя
одного вину не бери».
      И поневоле возникает вопрос: правильно ли поступает Настёна? Был ли у
неё другой выход. Это неизбежно приводит к размышлению над тем, что несёт
женщина в мир, в чём проявляется её мудрость. Наверное, главное - это
любовь, доброта, милосердие, сострадание, жалость, способность к
самопожертвованию. Она мечтала о счастье, о любви и согласии, «причём любви
и заботы Настёна с самого начала мечтала отдавать больше, чем принимать, -
на то она и женщина, чтобы смягчать и сглаживать совместную жизнь, на то и
дана ей эта удивительная сила, которая тем удивительней, нежней и богаче,
чем чаще ею пользуются».
      Теперь обратимся к Гуськову. Когда началась война, «Андрея взяли в
первые же дни», и «за три года войны Гуськов успел повоевать и в лыжном
батальоне, и в разведроте, и в гаубичной батарее». Он «Приспособился к
войне – ничего другого ему не оставалось. Поперёд других не лез, но и за
чужие спины тоже не прятался. Среди разведчиков Гуськов считался надёжным
товарищем. Воевал, как все, - не лучше и не хуже».
      Животное начало в Гуськове на войне открыто себя обнаружило только
однажды: «… в лазарете его, глухого, прохватил звериный, ненасытный
аппетит». После того, как летом сорок четвёртого года Гуськов был ранен и
пробыл в новосибирском госпитале три месяца, он, не получив отпуска, на
который так надеялся, дезертировал. Автор открытым текстом говорит о
причинах преступления: «Он боялся ехать на фронт, но больше этой боязни
была обида и злость на всё то, что возвращало его обратно на войну, не дав
побывать дома». Настёне из госпиталя Гуськов «обиженно написал, что… его
отправляют обратно на фронт».
      Сходное состояние было у Гуськова три года назад, когда он уезжал из
Атомановки на фронт: злость, одиночество, обида, тот же холодный, угрюмый и
неотвязный страх. Андрей смотрел на деревню молча и обиженно, он почему-то
готов был уже не войну, а деревню обвинить в том, что вынужден её покидать.
Невольная обида на всё, что оставалось на месте, от чего его отрывали и за
что ему предстояло воевать, долго не проходило. И чем больше он смотрел,
тем ясней и непоправимей замечал, как спокойно и безразлично к нему течёт
Ангара, как равнодушно, не замечая его, скользят мимо берега, на которых он
провёл все свои годы, - скользят, уходя к другой жизни и к другим людям, к
тому, что придёт ему на смену. Его обидело: что же так скоро?
      Таким образом, автор сам выделяет четыре чувства в Гуськове: обиду,
злобу, одиночество и страх, причём страх далеко не главная причина
дезертирства. Всё это лежит на поверхности текста, но в глубине его есть и
другое, что открывается позднее, в «обоюдном», «вещем» сне Андрея и
Настёны.
      Андрей Гуськов говорил Настёне: «На люди мне показываться нельзя,
даже перед смертным часом нельзя; у тебя была только одна сторона: люди,
там, по правую сторону Ангары. А сейчас две: люди и я. Свести их нельзя,
надо, чтобы Ангара пересохла».
      Единственной ниточкой, связывающей их с людьми, сохраняющей надежду
на спасение, на жизнь, была женская любовь. «Ты для меня свет в окошке», -
признаётся Гуськов Настёне. Настёна, трудолюбивая и терпеливая, готовая
разделить с мужем вину: «Я бы пошла с тобой куда угодно, на какую хошь
каторгу, - куда тебя, туда и я», - стоит рядом, воплощая собой высший тип
русского женского национального характера.
      Андрей Гуськов, узнав от Настёны, что она ждёт ребёнка, «негромко и
истово взмолился… Вот оно, вот… Я знаю… Теперь я знаю, Настёна: не зря я
сюда шел, не зря. Вот она судьба… Это она толкнула меня, она распорядилась.
Это ж всё – ни какого оправдания не надо. Это больше всякого оправдания».
Очень важно заметить то, что Гуськов в своём сне, который приснился ему два
года назад, вспоминает только после ошеломляющих слов о ребёнке. Кроме того
выясняется, что сон был «обоюдным»: «Обоюдный сон – такого она, сколько
жила, не знала. Обоюдный – стало быть, не простой, вещий. Его и разгадывать
не надо, он весь на виду».
      Героям Распутина приснился сон о том, как Настёна неоднократно в
течение ночи приходила к Андрею на передовую и звала его домой: «Чего это
ты здесь застрял? Я там с ребятишками замучилась, а тебе и горя мало. Я
уйду и опять ворочаюсь, и опять ворочаюсь, а ты никак в толк не возьмёшь:
нет и нет. Я хочу намекнуть и не могу. Ты сердишься на меня, гонишь. А вот
как было в последний раз, не помню. Сон-то, сам видишь, какой. На две
стороны. В одну ночь, поди, и приснился обоим. Может, то душа моя к тебе
наведывалась. Оттого всё так и сходится».
      «Естественный человек» Гуськов два года не откликался на зов самой
природы в лице Настёна и честно воевал, подчиняясь наравственным законам –
долга и совести. И вот, переполненный обидой и злостью на «госпитальное
начальство», несправедливо отказавшее ему в отпуске («Разве это правильно,
справедливо? Ему бы только один – единственный денёк побывать дома, унять
душу – тогда он опять готов на что угодно»), Гуськов оказывается во власти
природных инстинктов – самосохранения и продолжения рода. Подавляя в себе
голос совести и чувство долга перед людьми, перед Родиной, он самовольно
отправляется домой. Устоять перед этим зовом природы, напоминающим и о
святости природного долга человека, Гуськов не может: «Пускай теперь что
угодно, хоть завтра в землю, но если это правда, если он после меня
останется… Это ж кровь моя дальше пошла, не кончилась, не пересохла, не
зачахла, а я-то думал, я-то думал: на мне конец, всё, последний, погубил
родову. А он станет жить, он дальше ниточку потянет. Вот ведь как вышло-то,
а! Как вышло-то Настёна! Богородица ты моя!»
      В обоюдном сне героев Распутина можно выделить два плана: первый –
это зов природы. Сложность, не очевидность этого объясняется тем, что
инстинкт самосохранения (страх) заявляет о себе в полный голос и осознаётся
самим Гуськовым (к концу войны «всё больше росла надежда уцелеть и всё чаще
подступал страх»), а инстинкт продолжения рода действует подсознательно,
как веление судьбы. Второй план – пророческий, как предвестие трагического
финала повести («Всё ещё надеясь на что-то, Настёна продолжала
допытываться: «И  ни разу, ни разу ты меня после того с ребятёнком не
видел? Вспомни хорошенько».- «Нет, ни разу»).
      «Остря каждую минуту глаза и уши», тайно, волчьими тропами вернувшись
домой, он в первую же встречу заявляет Настёне: «Вот что я тебе сразу
скажу, Настёна. Ни одна душа не должна знать, что я здесь. Скажешь кому-
нибудь – убью. Убью – мне терять нечего». То же он повторяет во время
последней встречи: «Но запомни ещё раз: скажешь кому, что я был, - достану.
Мертвый найду и стребую. Запомни, Настёна…»
      Нравственное начало в Гуськове (совесть, чувство вины, раскаяние)
полностью вытесняется звериным желанием выжить любой ценой, главное –
существовать, хоть волком, но жить. И вот он уже научился выть по-волчьи
(«Пригодится добрых людей пугать» - со злорадной, мстительной гордостью
подумал Гуськов).
      Внутренняя борьба в  Гуськове – борьба между «волком» и «человеком» –
мучительна, но исход её предопределён. «Ты думаешь, легко мне здесь
зверюгой прятаться? А? Легко? Когда они там воюют, когда я тоже там, а не
здесь обязан находиться? Я здесь по-волчьи научился выть?»
      Война приводит к трагическому конфликту социального и природного в
самом человеке. Война часто калечит души людей, слабых духом, убивает в них
человеческое, пробуждая низменные инстинкты. Война превращает Гуськова,
хорошего работника и солдата, который «среди разведчиков читался надёжным
товарищем», в «волка», в зверюгу лесную? Это превращение мучительно. «Всё
это война, всё она – снова принялся оправдываться и заклинать. – Мало ей
убитых, покалеченных, ей ещё понадобились такие, как я. Откуда она
свалилась? – на всех сразу? – страшная, страшная кара. И меня, маня туда
же, в это пекло, - не на месяц, не на два – на годы. Где было в
12345След.
скачать работу

Творчество В. Распутина

 

Отправка СМС бесплатно

На правах рекламы


ZERO.kz
 
Модератор сайта RESURS.KZ