Византия и Русь
слишком часто и прочно представал и
предстает в качестве непререкаемой, даже единственной "меры вещей".
Западное непризнание всемирно-исторической ценности всего "другого",
"иного", чем он сам, с особенной ясностью выступает в отношении
Византийской империи. Даже такой, казалось бы, широкий и терпимый (в
сравнении, например, с французскими просветителями, говорившими о Византии
в жанре грубой брани) западный идеолог, как Гердер, писал в своем
фундаментальном трактате "Идеи к философии истории человечества"
(1782—1788), что Византия предстает-де в качестве "двуглавого чудовища,
которое именовалось духовной и светской властью, дразнило и подавляло
другие народы и... едва может отдать себе спокойный отчет в том, для чего
нужны людям религия и для чего правительство... Отсюда пошли все пороки,
все жестокости омерзительной (даже так! —В. К.) византийской
истории..."[5].
Мне могут возразить, что такое отрицание чуть ли не самого права на
существование Византии имело место два столетия назад, а ныне Запад
понимает дело иначе, ибо в его идеологии в XX веке начало утверждаться
представление о равноправности или даже равноценности различных цивилизаций
и культур. Это вроде бы действительно так: во-первых, в новейшее время на
Западе было создано немало более или менее объективных исследований истории
Византии (и других "незападных" государств), а во-вторых, западная
историософия в лице Шпенглера и Тойнби так или иначе провозгласила
равенство цивилизаций (здесь стоит напомнить, что в России это было
осуществлено еще в XIX веке — в историософии Н. Я. Данилевского и К. Н.
Леонтьева).
Да, казалось бы, крупнейший представитель английской историософии
Арнольд Тойнби (1889—1975) уже в 1920—1930-х годах искупил грех западной
идеологии, утвердив представление о десятках вполне "суверенных" и равно
достойных внимания цивилизаций, существовавших и существующих на Земле, и в
том числе православных — византийской, а затем российской. Однако, при
обращении к конкретным рассуждениям Тойнби о Византии мы сталкиваемся с
поистине поразительными противоречиями. С одной стороны, британский
мыслитель утверждает, что "первоначально у православия были более
многообещающие перспективы, чем у Запада" и что Византия вообще "опередила
западное христианство на семь или восемь столетий, ибо ни одно государство
на Западе не могло сравниться с Восточной Римской империей вплоть до XV—
XVI вв." (это, в сущности, простая констатация фактов, изученных западными
историками Византии в течение XIX — начала XX вв.).
И тем не менее столь "лестные" для Византии суждения тут же по сути
дела полностью опровергаются. После первой из процити-рованных фраз Тойнби
заявляет, что "византийские императоры неустанно искажали и уродовали свое
истинное наследие", а в связи со второй фразой выражает решительное
недовольство по тому поводу, что уже в VIII веке византийский император Лев
III "смог повернуть православно-христианскую историю на совершенно
незападный путь"[6].
Здесь важно заметить, что, рассуждая о ряде других цивилизаций, Тойнби
не попрекает их за их явно "незападный" путь. Но о Византии он неожиданно
(ведь именно он последовательнее, чем какой-либо другой представитель
западной историософии, провозгласил равенство всех самостоятельных
цивилизаций!) начинает говорить точно так же, как те идеологи, для которых
Запад — это, в сущности, как бы единственная имеющая безусловное право на
существование цивилизация. И в заключение параграфа "Восточная Римская
империя..." Тойнби без обиняков клеймит, по его словам, "извращенную и
греховную природу" этой империи.
Объясняется все это достаточно просто. Византия была единственно
прямой соперницей Запада. Это совершенно наглядно отразилось в том, что в Х
веке (точно — в 962 году) на Западе была провозглашена "Священная Римская
империя" (то есть как бы другой "Новый Рим"), надолго ставшая основой всего
западного устройства. И впоследствии Запад (как мы еще увидим) стремился
отнять у своей восточной соперницы даже и само это имя "Римская"...
При этом соперничество складывалось сначала явно не в пользу Запада.
Тойнби в приведенном выше высказывании напомнил, что "вплоть до XV—XVI вв."
Византия "опережала" Запад... Немаловажно заметить, что Тойнби, который в
общетеоретическом плане так или иначе отказывается от прямолинейного
понятия "прогресс", не смог в данном случае преодолеть западный соблазн;
ведь в глубоком смысле Византия не "опережала" кого-либо, а развертывала
свое самостоятельное, своеобразное культурное творчество, мерить которое по
шкале "прогресса" — занятие, прямо скажем, примитивное (вот выразительный
пример: Франческо Петрарка и преподобный Сергий Радонежский были
современниками, но решать, кто кого из них "опережал" — дело не только
неблагодарное, но и просто нелепое,— хотя сопоставление этих двух личностей
может многое прояснить).
Впрочем, Тойнби говорит и о своеобразии Византии,— правда, тут же
толкуя его в сущности как "безобразие". Он сопоставляет Запад и Византию в
следующем рассуждении: "История отношений между церковью и государством
указывает на самое большое и самое серьезное расхождение между католическим
Западом и православным Востоком"; на Западе эти отношения сложились в виде
"системы подчинения множества местных государств единой вселенской церкви"
(пребывающей в Риме). Между тема Византии имело место слияние церкви и
государства,— слияние, которое Тойнби едва ли адекватно определил как
"подчинение церкви государству", ибо для истории Византии не менее
характерно и обратное — подчинение государства церкви.
Тойнби стремится представить империю, в которой было-де установлено
безоговорочное "подчинение церкви государству", как заведомо деспотическую,
всецело основанную на голом насилии. В его рассуждениях о Византии
постоянно говорится о "жестком контроле", "нещадном подавлении",
"государственных репрессиях", даже "свирепости" и т. п. Однако, поскольку
ко времени создания его историософии западные исследователи более или менее
объективно осветили фактическую, реальную историю Византии, Тойнби, явно
противореча своим собственным общим оценкам, говорит, например, что в
Византии "использование политической власти в религиозных целях было,
следует отметить, весьма тактичным по сравнению с кровопролитными
религиозными войнами, которые вел Карл Великий в аналогичной ситуации". В
отличие от Византии, констатирует также Тойнби, "западное христианство...
прибрало к рукам... все европейские земли... вплоть до Эльбы". К тому же,
пишет он, "на Западе безоговорочно считали, что латынь является
единственным и всеобщим языком литургии... Разительным контрастом этой
латинской тирании выглядит удивительный либерализм православных. Они не
предприняли ни одной попытки придать греческому языку статус монопольного"
(в связи с этим стоит вспомнить, что в IX веке св. Кирилл и Мефодий создали
славянскую письменность, а в XIV веке — как бы продолжая их дело — русский
святой Стефан Пермский создал зырянскую, т. е. коми).
Итак, существуют два совершенно различных "представления" о Византии,
одно из которых — всецело тенденциозная западная идеологема, мрачный и
нередко даже зловещий миф о Византии, а другое — так или иначе
просвечивающая сквозь этот миф реальность византийской истории.
Исходя из фактов, Тойнби пишет, например, что "восточно-римское
правительство традиционно отличалось умеренностью". Но он же, подвергая
резкой критике византийское монашество за недостаточную "активность",
противопоставляет ему в качестве своего рода идеала западноевропейское
монашество: "Франциск и Доминик вывели монахов из сельских монастырей в
широкий мир... Напрасно мы будем искать какую-либо параллель этому движению
в православии".
Но ведь это "выведение" западного монашества в "широкий мир"
выразилось "ярче" всего в создании доминиканцами (и, отча-сти,
францисканцами) "Святой инквизиции", которая отправила на пытки и казни
сотни тысяч "еретиков"! А в истории Византии действительно не было "какой-
либо параллели" этому явлению.
Не менее характерна и судьба иудеев на Западе и, с другой стороны, в
Византии. В западноевропейских странах в XII—XVI веках было уничтожено,
согласно сведениям "Еврейской энциклопедии", примерно 400 тысяч
приверженцев иудаизма — то есть 40 процентов тогдашнего мирового
иудейства... А многие из уцелевших нашли убежище в Византии, где — несмотря
на все конфликты христиан и иудеев,— ничего подобного западноевропейскому
"геноциду" все же не произошло.
Речь идет, разумеется, отнюдь не о том, что Византия являла собой
совершенство. Но безусловно необходимо преодолеть навязанное западной
идеологией представление о Византийской импе
| | скачать работу |
Византия и Русь |