Жан Бодрийар - аналитик современного общества
ли поднять
ураган для того, чтобы сломить крыло бабочки. Суицидальный терроризм был
терроризмом бедных, тот, о котором мы говорим сейчас - терроризм богатых. И
особенно пугает нас то, что они сделались богатыми (в их распоряжении
находятся все средства), не переставая желать нашей смерти. По нашим меркам
они жульничают: делать ставку на собственную смерть - не по правилам. Но им
нет дела до наших правил, игра больше не идет по нашим правилам. Чтобы
дискредитировать их действия, все средства хороши. Также как легко назвать
их "самоубийцами" или "мучениками". Нужно только добавить, что мученик
ничего не может доказать, он ничего общего не имеет с истиной. Мученик
(если процитировать Ницше) -для истины является врагом номер один. Конечно,
их смерть ничего не доказывает, но в системе, где истина недостижима,
вообще ничего нельзя доказать, - или мы будем делать вид, что обладаем
истиной? С другой стороны, этот высокий моральный аргумент опрокидывается.
Если добровольный мученик-камикадзе ничего не доказывает, то и невольные
мученики - жертвы могут доказать не больше, и в обращении к аргументу
морали есть что-то неуместное и непристойное (он вовсе не принимает в
расчет их страдания и смерти).
Другой плохой аргумент - террористы обменивают свою смерть на место в раю.
Их действие не бескорыстно, следовательно, оно не подлинно. Их акт не был
бы бескорыстным даже если бы они не верили в Бога, если бы смерть не
оставляла надежды, каковой она и является для нас (однако христианские
мученики уповали на возвышенную равнозначность жизни и смерти). К тому же,
террористы не находятся с нами в равных условиях, поскольку у них есть
право на избавление, на что мы не можем даже надеяться. Нам остается лишь
носить траур по собственной смерти, поскольку они могут сделать на ней
очень высокую ставку.
В глубине - причина, доказательство, истина, возмещение, итог и средства -
всего лишь форма типично западного вычисления. Даже смерть мы оцениваем в
терминах качества и цены. Экономические подсчеты - занятие бедных, которые
не имеют храбрости даже назначить цену.
Что может произойти- кроме войны, которая есть лишь условное прикрытие?
Говорят о биотерроризме, о бактериологической войне, или об атомном
терроризме. Но ничего из вышеназванного не принадлежит порядку
символического вызова, а принадлежит к порядку конечного решения - к
уничтожению без славы, без риска, и без слов.
Ибо неправильно видеть в действиях терроризма только чистую логику
разрушения. Мне кажется, что их собственная смерть не отделима от их
действий (это как раз и есть составляющая символического акта), и эта
смерть вовсе не есть безличное уничтожение другого. Во всем этом есть
вызов, есть нечто от дуэли, личное отношение к противнику, как на дуэли.
Вот что унижает, вот что должно быть оскорбительным. Оскорбление, а не одно
только уничтожение. Нужно заставить противника уронить лицо. И этого
никогда не добиться одной только силой, одним только уничтожением другого.
Враг должен быть избран и убит в настоящем соперничестве. Кроме пакта,
связывающего террористов между собой, должен быть заключен еще и пакт с
противником, как на дуэли. И это совершенно не соответствует "подлости" в
которой обвиняют террористов, это совершенно противоположно тому, что
делали, например, американцы во время войны в Заливе (и того, что они хотят
повторить в Афганистане): рабочая ликвидация невидимой цели.
За всеми этими перипетиями мы должны сохранить ясность образов. Полнота
образов (разрушения башен-близнецов), и их ослепительность, хотят ли этого
или нет, образуют нашу первичную сцену. События в Нью-Йорке, кроме того,
что они радикально изменили ситуацию в мире, не менее радикально изменили
соотношение образа и реальности. Раньше мы имели дело с непрерывным
распространением банальных образов и с непрерывным потоком банальных
событий, тогда как террористический акт в Нью-Йорке воскресил одновременно
и образ и событие.
Среди видов оружия системы, которые было обращено террористами против нее
самой, можно назвать эксплуатацию образов в реальном времени, их мгновенное
распространение по всему миру. Террористы присвоили это средство наряду с
банковскими операциями, электронной передачей информации и воздушным
сообщением. "Картинка" играет весьма двусмысленную роль: прославляя
событие, она берет его в заложники. Образ умножает событие до
бесконечности, и одновременно нейтрализует его (как уже было с событиями
1968 года). Об этом всегда забывают, говоря об "опасности" СМИ. "Картинка"
пожирает событие, в том смысле, что оно выделяет его из среды других
событий и готовит к потреблению. Таким образом, событию придается новое
значение, но оно теперь воспринимается как событие-образ.
Что же такое реальное событие, когда реальность пронизана образами,
фикциями, виртуальностью? В данном случае можно говорить (с некоторым
облегчением, возможно) о вновь возникшей реальности, и реальной жестокости
в предположительно виртуальном универсуме. "Конец всем виртуальным
историям, это - реальная история!". В тоже время, можно видеть в этом
объявление о конце истории. Но превосходит ли реальность фикцию? Если
кажется, что да, то потому, что забирает у нее энергию, что сама реальность
становится фикцией. Можно даже сказать, что реальность ревнует к фикции,
что она завидует образам…Между ними как бы происходит дуэль, результат
которой непредсказуем.
Падение башен Всемирного Торгового Центра нельзя себе вообразить, но это
еще не делает его реальным событием. Рост жестокости еще не означает
наступления реальности. Потому что реальность - есть принцип, и этот
принцип утерян. Реальность и фикция неотличимы, и когда мы восхищаемся
терактом, нас прежде всего привлекает образ (события одновременно
катастрофические и вызывающие восхищение, "гибельный восторг", остаются в
большой степени воображаемыми).
В таком случае, реальность привносится в образ как примесь страха, как
содрогание. Это не только ужасно, это еще и реально. Не жестокость
реальности первична, и к ней примешивается образ, скорее образ первичен, и
к нему добавляется содрогание реальности. Происходит нечто вроде фикции с
плюсом, нечто больше чем фикция. Баллар у Борхеса (Borges) говорит о новом
изобретении реальности как предельной и наиболее сомнительной фикции.
Жестокость терроризма, следовательно, не в возвращении "пламени
реальности", не в новом обретении истории. Эта жестокость не "реальна". Она
тем хуже, что является символической. Жестокость в себе может быть
банальной и неэффективной. Только символическая жестокость порождает
единичность. И в этом особенном событии, в манхэттенском фильме-катастрофе
сопрягаются два элемента, вызывавшие массовый гипноз в XX веке: белая магия
кино и черная магия терроризма. Белый свет кино, черный свет терроризма.
Пытаются придать этому событию непонятно какой смысл, подвергнуть его какой-
то интерпретации. Но в нем нет никакого смысла, такова радикальность
зрелища, жестокость зрелища, которое одно оригинально и неустранимо.
Спектакль терроризма требует зрелищного терроризма. И к против этого
аморальному восхищению (даже если оно вызывает всеобщее моральное
осуждение) политический порядок не может ничего. Наш внутренний театр
жестокости - единственное, что нам остается, - явление экстраординарное,
объединяющее в себе наибольшую зрелищность и максимальный вызов. Это
одновременно микро-модель сверкающего ядра подлинной жестокости в
максимальном усилении - зрелище в наиболее чистой форме; и сакральная
модель, бросающая историческому и политическому порядку вызов в наиболее
чистом виде.
Любое убийство было бы прощено террористам, если бы оно могло быть
интерпретировано в рамках исторического порядка - такова аксиома морали
благой жестокости. Может быть оправдано любое насилие, если бы оно не
ретранслировалось средствами массовой информации. ("Терроризм - ничто без
средств массовой информации"). Но все это - иллюзия. Нельзя правильно
использовать СМИ, они составляют часть события, они составляют часть
террора, и они действуют, так или иначе.
Акт возмездия вызовет непредсказуемые последствия, также как и
террористический акт. Никто не знает, на чем возмездие остановится, и что
за этим последует. Как нет точного различия между образами и информацией,
между зрелищем и символизмом, так нет его между "преступлением" и
возмездием.
И в этой неконтролируемой обратимости заключается победа терроризма.
Победа, которая видна по подспудному проникновению события в систему, не
только на примере экономического, политического и финансового спада во всей
системе, а также на примере морального, психологического упадка, который
последовал, но в падении системы ценностей, идеологии свободы, свободного
перемещения и т.д., которая была гордостью западного мира, поводом для
презрения к остальному миру.
В той же степени, как идея свободы, еще новая и современная, уже стирается
в сознании и нравах, в той же степени становится очевидным, что идея
либеральной глобализации пытается реализоваться совершенно противоположным
образом: в форме полицейской глобализации, тотального контроля и страха за
безопасность. Регуляция приведет к созданию общества, которое
| |  скачать работу |
Жан Бодрийар - аналитик современного общества |
