Жизнь и творчество Игоря Северянина
общим невежеством, и я поминутно спотыкался о ярлыки,
которыми поэт был в изобилии увешан. ... К счастью, во мне все-таки нашлись
силы, чтобы разобраться во всем этом. И я постепенно стал его приверженцем.
... Помню, как вместе со всеми я тоже проповедовал достоинства Владимира
Маяковского как укоризну Игорю Северянину, зная из хрестоматии несколько
водевильных фактов, не имеющих ничего общего с литературой, не понимая, что
поэтов нельзя противопоставлять одного другому - их можно сравнивать;
нельзя утверждать одного, низвергая другого.
И вот, когда по воле различных обстоятельств все это мне открылось, я
понял, я почувствовал, что Игорь Северянин - мой поэт, поэт большой, яркий,
обогативший нашу многострадальную поэзию, поэт, о котором еще предстоит
говорить, и у которого есть чему учиться.
ПОЗДНЯЯ РЕЦЕНЗИЯ
Вадим Шефнер
В поэзии он не бунтарь и не пахарь,
Скорее - колдун , неожиданный знахарь;
Одним он казался почти гениальным,
Другим - будуарно-бульварно банальным.
Гоня торопливо за строчкою строчку,
Какую-то тайную нервную точку
Под критиков ахи и охи, и вздохи
Сумел он нащупать на теле эпохи.
Шампанская сила в поэте бурлила,
На встречи с ним публика валом валила...
И взорами девы поэта ласкали,
И лопались лампы от рукоплесканий.
И слава парила над ним и гремела -
И вдруг обескрылила и онемела,
Когда его в сторону отодвигая,
Пошла в наступленье эпоха другая.
И те, что хулили , и те, что хвалили,
Давно опочили, и сам он в могиле,
И в ходе времен торопливых и строгих
Давно уже выцвели многие строки.
Но все же под пеплом и шлаком былого
Живет его имя , пульсирует слово, -
Сквозь все многослойные напластованья
Мерцает бессмертный огонь дарованья.
Размышляя о Северянине
АЛЕКСАНДР ИВАНОВ, пародист
К Игорю Северянину мне не пришлось идти долго.
В ранней юности я впервые познакомился со стихами, решительно непохожими на
все, что доводилось читать раньше (добавлю: и позже тоже). Сразу и навсегда
я был потрясен, покорен и очарован.
Сказать, что Северянин неповторим и уникален, значит ничего не сказать: это
свойство настоящего поэта, которых в истории мировой литературы все же
немало. Северянин — поэт ОСОБЫЙ.
Он не имел предшественников, не имеет (и не может иметь) последователей.
Здесь немыслима школа. Если попытаться представить себе его последователя,
то возникает лишь бледная фигура формального эпигона.
Сам Северянин боготворил и создал культ творчества двух поэтов — К. М.
Фофанова и Мирры Лохвицкой. Но, как мне кажется, существенного влияния на
него как на поэта они не оказали, явившись лишь объектами свойственной
всякому человеку тоски по идеалу.
Северянин поэт ЗАГАДОЧНЫЙ. Осмелюсь высказать предположение, что к
постижению его загадки мы даже еще не приступили. На протяжении не одного
десятилетия с болью и недоумением приходилось и по сей день приходится то
тут то там, по поводу и без повода читать мелкие, глупые, оскорбительные
выпады в адрес этого, не побоюсь сказать, великого поэта.
Поражает в этих наскоках то, что люди, обязанные вроде бы разбираться в
литературе, упорно читают Северянина однозначно, умудряются просто в упор
не замечать особого мира, созданного напряженными духовными исканиями, мира
архисложного, удивительного по красоте и гармонической цельности.
Интуиция поэта проникла в такие дали и выси, которые недоступны и нам,
современникам космической эры. Невероятно, но Северянина и сегодня нередко
воспринимают как бы наоборот, в красоте видя красивость, в глубине —
мелкость, в неповторимой северянинской иронии — лишь самолюбование и
кокетство. В лучшем случае к Северянину относятся снисходительно, не
отрицая известной одаренности, но... «По-северянински благоухал...» —
насмешливо написал один наш недалекий современник об одном заурядном
стихотворце. Так и хочется спросить: помилуйте, да с каких это пор
благоухать — хуже, чем издавать неприятный запах?
Не понял Северянина даже такой крупный его современник как Валерий Брюсов.
Полагаю, что даже те, кто оказывал поэту восторженный прием, подпадая под
магию его стиха, все же не осознавали подлинной его глубины.
Не хочу быть понятым превратно: дескать, я понимаю, а все остальные не
понимают; увы, я лишь интуитивно чувствую, что эту загадку мы пока не
разгадали. Да впрочем, художник такого масштаба в принципе непостижим до
конца — в этом суть подлинного величия.
К тому же и сам Игорь Северянин предвидел, что истинное его понимание
требует времени, он сознавал, что его появление, как возникновение всякого
ЯВЛЕНИЯ, не может быть в должной мере оценено современниками.
Он знал, что его время придет, но о скорой встрече и не мечтал, прозревая
однако неизбежную, но «долгую» (подразумевая, видимо, хоть и не скорую, но
вечную) встречу:
До долгой встречи! В беззаконце
Веротерпимость хороша.
В ненастный день взойдет, как солнце,
Моя вселенская душа!
ЛЕВ ОЗЕРОВ
(Из романа в стихах )
* * *
Что делать с Северяниным? Гремел
Поболее чем Блок. И вот — так тихо.
И у лица куда белей, чем мел —
Багряная мохнатая гвоздика
Сквозною раной. Отошли года.
Поклонницы заметно постарели
И разбрелись по свету — кто куда, —
Забыты пасторали и рондели.
Забыты котильоны, веера,
Надушенные с вечера перчатки.
Как он читал! Как был хорош вчера!
На брюках ни морщиночки, ни складки.
Как он певуч! Какая, право, стать!
Он златоуст, артист — из самых добрых.
Ах, помогите, душенька, достать
У Игоря Васильича автограф.
Его поэзы не слыхали? Жаль!
Мне жаль вас. Впрочем, подойдите ближе!
Мими, Зизи, вуаль, Булонь, Версаль.
Где платье шьете? У Бертье, в Париже.
А позже приходили на поклон
Смятенные Асеев с Пастернаком.
После концерта возбужденный, он
Дразнил их хризантемой, пудрой, фраком.
— Какой артист! — воскликнул Пастернак,
Как только из гостиницы на площадь
Два друга вышли... — Боря! Нет, не так
Скажу я, — расфуфыренная лошадь!
Кафе. Вопят студенты: — Пьем до дна
Во славу открывателя Америк...
А я его увидел: тишина.
Река, Эстония, рыбачий берег.
Один как перст. Он ловит блеск струи.
Безмолвие. Покончено с эстрадой.
Гремят самозабвенно соловьи
За старой монастырскою оградой.
Что время с нами делает? Пушок
И пламень щек спешит оставить в прошлом.
Доцентик чешет бороденки клок:
— Пора забыть об этом барде пошлом!
Что время делает? Снимает крем,
Сдувает пудру, фрак на барахолку
Уносит за бесценок, а затем
Нам Литмузей спешит намылить холку:
— Большой цены загублен экспонат.
Искать! Была бы ценная находка ...
Стоит поэт и смотрит на закат, —
В воде его перерезает лодка.
Стоит поэт, он бронзовеет, ал,
Как памятник кончающихся суток.
И тот, кто так картинно умирал
Вдруг видит: смерть близка и не до шуток.
Близка она, неотвратима так,
Что не успеешь вымолвить и слова.
А он стоит на берегу, мастак,
Из-под бровей на мир глядит сурово.
Трепещет поплавок. Давным-давно
Он здесь стоит, ему дыханье сперло.
Россия далеко, но все равно
Она близка — у сердца и у горла.
К. Паустовский "О Северянине"
Меня приняли вожатым в Миусский трамвайный парк... Миусский парк помещался
на Лесной улице, в красных, почерневших от копоти кирпичных корпусах. Со
времен моего кондукторства я не люблю Лесную улицу. До сих пор она мне
кажется самой пыльной и бестолковой улицей в Москве. ...
Однажды в дождливый темный день в мой вагон вошел на Екатерининской площади
пассажир в черной шляпе, наглухо застегнутом пальто и коричневых лайковых
перчатках. Длинное, выхоленное его лицо выражало каменное равнодушие к
московской слякоти, трамвайным перебранкам, ко мне и ко всему на свете. Но
он был очень учтив, этот человек, — получив билет, он даже приподнял шляпу
и поблагодарил меня. Пассажиры тотчас онемели и с враждебным любопытством
начали рассматривать этого странного человека. Когда он сошел у Красных
ворот, весь вагон начал изощряться в насмешках над ним. Его обзывали
«актером погорелого театра» и «фон-бароном». Меня тоже заинтересовал этот
пассажир, его надменный и, вместе с тем, застенчивый взгляд, явное смешение
в нем подчеркнутой изысканности с провинциальной напыщенностью.
Через несколько дней я освободился вечером от работы и пошел в
Политехнический музей на поэзоконцерт Игоря Северянина.
«Каково же было мое удивление», как писали старомодные литераторы, когда на
эстраду вышел мой пассажир в черном сюртуке, прислонился к стене и, опустив
глаза, долго ждал, пока не затихнут восторженные выкрики девиц и
аплодисменты.
К его ногам бросали цветы — темные розы. Но он стоял все так же неподвижно
и не поднял ни одного цветка. Потом он сделал шаг вперед, зал затих, и я
услышал чуть картавое пение очень салонных и музыкальных стихов:
Шампанского в лилию! Шампанского в лилию! —
Ее целомудрием святеет оно!
Миньон с Эскамильо! Миньон с Эскамильо!
Шампанское в лилии — святое вино!
В этом была своя магия, в этом пении стихов, где мелодия извлекалась из
слов, не имевших смысла. Язык существовал только как музыка. Больше от него
ничего не требовалось. Человеческая мысль превращалась в поблескивание
стекляруса, шуршание надушенного шелка, в страусовые перья вееров и пену
шампанского.
Было дико и странно слышать эти слова в те дни, когда тысячи русских
крестьян лежали в залитых дождями окопах и отбивали сосредоточенн
| |  скачать работу |
Жизнь и творчество Игоря Северянина |
