Экзистенциальные проблемы в творчестве Ф.М.Достоевского (Дневник писателя, Сон смешного человека, Идиот)
, их победила
«слепая природа». Он твердо убежден, что на бунт способен далеко не каждый.
Это удел лишь сильных людей.
Отсюда возникает второй мотив бунта и самоубийства как его проявления
– заявить свою волю к протесту. На такое волеизъявление способны лишь
избранные, сильные личности. Придя к мысли, что именно он, Ипполит
Терентьев, может сделать это, он «забывает» первоначальную цель (счастье
людей и свое) и видит обретение личной свободы в самом изъявлении воли.
Воля, своеволие становятся и средством и целью. «О, будьте уверены, что
Колумб был счастлив не тогда, когда открыл Америку, а когда открывал ее…
Дело в жизни, в одной жизни, - в открывании ее, беспрерывном и вечном, а
вовсе не в открытии!» (VIII; 327). Для Ипполита уже не важны результаты, к
которым могут привести его действия, для него важен сам процесс действия,
протеста, важно доказать, что он может, что у него есть на это воля.
Поскольку средство (волеизъявление) становится и целью, уже не важно,
что совершать и в чем проявлять волю. Но Ипполит ограничен во времени
(врачи «дали» ему несколько недель) и он решает, что: «самоубийство есть
единственное дело, которое я еще могу успеть начать и окончить по
собственной воле моей» (VIII; 344).
Третий мотив бунта – отвращение к самой идее обретения свободы через
волеизъявление, которая принимает уродливые формы. В кошмарном сне жизнь,
вся окружающая природа представляются Ипполиту в виде отвратительного
насекомого, от которого трудно скрыться. Все кругом – сплошное «взаимное
поядение». Ипполит делает вывод: если жизнь так отвратительна, то и жить не
стоит. Это не только бунт, но и капитуляция перед жизнью. Эти убеждения
Ипполита становятся еще более основательными после того, как он увидел
картину Ганса Гольбейна «Христос во гробу» в доме Рогожина. «Когда смотришь
на этот труп измученного человека, то рождается один особенный и любопытный
вопрос: если такой точно труп (а он непременно должен был бы быть точно
такой) видели все ученики его, его главные будущие апостолы, видели
женщины, ходившие за ним и стоявшие у креста, все, веровавшие в него и
обожавшие его, то каким образом могли они поверить, смотря на такой труп,
что этот мученик воскреснет?.. Природа мерещится при взгляде на эту картину
в виде какого-то огромного, неумолимого, немого зверя…», который поглотил
«глухо и бесчувственно великое и бесценное существо, которое одно стоило
всей природы и всех ее закономерностей» (VIII, 339).
Значит, существуют законы природы, которые сильнее Бога, допускающего
такое глумление над лучшими своими созданиями – над людьми.
Ипполит задается вопросом: как стать сильнее этих законов, как
победить страх перед ними и перед высшим их проявлением – смертью? И он
приходит к мысли о том, что самоубийство является тем самым средством,
которое способно победить страх смерти и тем самым выйти из-под власти
слепой природы и обстоятельств. Идея самоубийства, по замыслу Достоевского
– логическое следствие атеизма – отрицания Бога и бессмертия. В Библии
неоднократно говорится о том, что «начало премудрости, нравственности и
законопослушания – это страх Божий. Речь идет при этом, не о простой эмоции
страха, а о несоизмеримости двух таких величин, как Бог и человек, а также
о том, что последний обязан признавать безусловный авторитет Бога и Его
право на безраздельную власть над собой»[19]. И речь идет отнюдь не о
боязни загробных, адских мук.
Ипполит не принимает во внимание важнейшую и основополагающую идею
христианства – тело лишь сосуд для бессмертной души, основа и цель
существования человеческого на земле – любовь и вера. «Завет, который
Христос оставил людям, - завет самоотверженной любви. В ней нет ни
тягостной унизительности, ни превозношения: «Заповедь новую даю вам, любите
друг друга, как я возлюбил вас» (Ин. XIII, 34)»[20]. Но в сердце Ипполита
нет веры, нет любви, а надежда, единственная – на револьвер. Поэтому и
мучается он, и страдает. Но страдания и мучения должны привести человека к
раскаянию и смирению. В случае с Ипполитом его исповедь-самоказнь не
является раскаянием потому, что Ипполит по-прежнему остается замкнутым в
своей собственной гордости (гордыне). Он не способен просить прощения, а,
следовательно, и не может простить других, не может искренне раскаяться.
Бунт Ипполита и его капитуляция перед жизнью осмысливаются им как
нечто еще более необходимое, когда сама идея обретения свободы через
заявление воли на практике принимает уродливые формы в действиях Рогожина.
«Одна из функций образа Рогожина в романе именно в том, чтобы быть
«двойником» Ипполита в доведении до логического конца его идеи
волеизъявления. Когда Ипполит начинает чтение своей исповеди, Рогожин с
самого начала один понимает его главную идею: «Разговору много, - ввернул
молчавший все время Рогожин. Ипполит посмотрел на него, и, когда глаза их
встретились, Рогожин горько и желчно осклабился и медленно произнес: «Не
так этот предмет надо обделывать, парень, не так…» (VIII; 320).
Рогожина и Ипполита сближает сила протеста, проявляющаяся в
стремлении заявить свою волю»[21]. Разница между ними заключается в том, на
наш взгляд, что один заявляет ее в акте самоубийства, а другой – убийства.
Рогожин для Ипполита тоже порождение уродливой и страшной действительности,
именно этим он неприятен ему, что усугубляет мысль о самоубийстве. «Вот
этот особенный случай, который я так подробно описал, - говорит Ипполит о
посещении его Рогожиным во время бреда, - был причиной, что я совершенно
«решился»… Нельзя оставаться в жизни, которая принимает такие странные,
обижающие меня формы. Это привидение меня унизило» (VIII; 341). Однако и
этот мотив самоубийства как акта «бунта» не является главным.
Четвертый мотив связан с идеей богоборчества и вот он-то и
становится, на наш взгляд, основным. Он тесно связан с вышеизложенными
мотивами, подготовлен ими и вытекает из раздумий о существовании Бога и
бессмертия. Именно здесь сказались размышления Достоевского о логическом
самоубийстве. Если нет Бога и бессмертия, то путь к самоубийству (и
убийству, и другому преступлению) открыт, такова позиция писателя. Мысль о
Боге нужна как нравственный идеал. Нет его – и мы наблюдаем торжество
принципа «после меня - хоть потоп», взятого Ипполитом в качестве эпиграфа
для своей исповеди.
По Достоевскому, этому принципу может противостоять только вера –
нравственный идеал, причем вера без доказательств, без рассуждений. Но
бунтарь Ипполит выступает против этого, он не хочет слепо верить, он хочет
все понять логически.
Ипполит бунтует против необходимости смириться перед обстоятельствами
жизни только потому, что это все – в руках Божьих и все окупится на том
свете. «Неужто нельзя меня просто съесть, не требуя от меня похвал тому,
что меня съело?», «для чего при этом понадобилось смирение мое?» - негодует
герой (VIII; 343-344). Причем, главное, что лишает человека свободы, по
мнению Ипполита, и делает его игрушкой в руках слепой природы, - это
смерть, которая рано или поздно придет, но неизвестно, когда будет. Человек
послушно должен ждать ее, не распоряжаясь свободно сроком своей жизни. Для
Ипполита это невыносимо: «…кому, во имя какого права, во имя какого
побуждения вздумалось бы оспаривать теперь у меня мое право на эти две-три
недели моего срока?» (VIII; 342). Ипполит хочет решать сам – сколько жить и
когда умереть.
Достоевский считает, что эти претензии Ипполита логически вытекают из
его неверия в бессмертие души. Юноша задается вопросом: как стать сильнее
законов природы, как победить страх перед ними и перед высшим их
проявлением – смертью? И Ипполит приходит к мысли о том, что самоубийство
является тем самым средством, которое способно побороть страх смерти и тем
самым выйти из-под власти слепой природы и обстоятельств. Идея
самоубийства, по мысли Достоевского, - логическое следствие атеизма –
отрицания бессмертия, болезни души.
Очень важно отметить то место в исповеди Ипполита, где он намеренно
заостряет внимание на том, что его идея самоубийства, его «главное»
убеждение, не зависит от его болезни. «Пусть тот, кому попадет в руки мое
«Объяснение» и у кого станет терпения прочесть его, сочтет меня за
помешанного или даже за гимназиста, а вернее всего, за приговоренного к
смерти… Я объявляю, что читатель мой ошибется и что убеждение мое
совершенно независимо от моего смертного приговора» (VIII; 327). Как видно,
не стоит преувеличивать факта болезни Ипполита, как это сделал, например,
А.П.Скафтымов: «Чахотка Ипполита играет роль того реактива, который должен
служить проявителем заданных свойств его духа… нужна была трагедия
моральной ущербности… обида»[22].
Таким образом, в бунте Ипполита его отрицание жизни является
непререкаемо последовательным и неотразимым.
ГЛАВА 2. Трансформация образа «смешного человека»: от логического
самоубий
| |  скачать работу |
Экзистенциальные проблемы в творчестве Ф.М.Достоевского (Дневник писателя, Сон смешного человека, Идиот) |
