Фашизм
именно термин "фашизм", а не
"нацизм" стал в современной лексике синонимом "откровенного и явного зла".
Хотя итальянские фашисты не совершили практически никаких серьезных
"преступлений против человечества" (в отличие от национал-социалистов или
коммунистов), именно фашизм превратился в "дьявола" атеистической
цивилизации. Конечно, если бы речь шла только об эстетических заявлениях
авангардистов, этого бы не случилось. В качестве примера можно взять
французских сюрреалистов, чьи заявления были не менее шокирующими и
антибуржуазными, и чьи публичные представления носили часто откровенно анти-
гуманистический характер, но при этом "сюрреализм" не отождествился ни с
"коммунизмом", ни с "антигуманизмом".
Интуиция подсказывает, что апелляция к смерти и агрессии имеет в фашистском
стиле центральное значения. Но прежде чем сделать серьезные метафизические
выводы, обратимся к анализу Армина Мелера в отношении "прямого действия",
одной из фундаментальных концепций фашизма, прямо связанной со смертью и
агрессией.
"Принято проводить прямую линию от текстов Готтфрида Бенна или Эрнста
Юнгера к ужасам Аушвица.<...> На самом деле, это совершенно неверно, так
как смерть, которую воспевает фашист -- это в первую очередь его
собственная смерть, и лишь во вторую очередь -- это смерть врага, в котором
фашист чтит равного себе. Это еще и нечто другое, более глубокое. Но уж к
индустриальному массовому уничтожению беззащитных людей ради абстрактных
принципов смерть в понимании фашиста вообще не имеет никакого отношения.
Массовое уничтожение предполагает существование абстрактной системы, в
соответствие с которой человеческие существа делятся грубо на хороших
(которых надо защищать) и плохих (которых надо уничтожать). Для того, чтобы
реально осуществлять подобные деяния надо обладать сознанием того, что
исполнитель наделен особой миссией, которая дает ему субъективное право
судить, мстить и проводить чистки. Фашист начисто лишен сознания такой
миссии, он мыслит в категориях сражения, а не мести, уничтожения, очищения.
Фашист, напротив, стремится пластически оформить свою собственную природу,
и он чтит врага, если тот способен конкретизировать себя также однозначно,
как и он сам. Более всего фашист ненавидит "теплых" из своего собственного
лагеря, их он называет не иначе как "буржуа", "лавочники", "фарисеи" и т.д.
Фашисту чуждо деления мира на черное и белое. Форма и хаос стоят для него
совсем в иной плоскости, чем добро и зло. Для фашиста очевиден не дуализм,
но единство в многообразии. Иначе он не может понять реальности, всякое
манихейское деление ему чуждо. Хотя, надо признать, что множественность он
воспринимает только структурировано, множественность, получившую форму.
Речь здесь не идет об обелении фашизма. В наш век полный насилия
существовала и специфически фашистская форма насилия. Она проявлялась
прежде всего в покушениях, в путчах, в зрелищном "походе на Рим", в
"карательных экспедициях" против тех или иных сил противника. С другой
стороны, анонимные и массовые ликвидации, практиковавшиеся русским
большевизмом сразу после гражданской войны и немецким национал-социализмом
после начала Второй мировой, полностью отсутствовали во всех режимах,
носивших подлинно фашистский характер. Внушение всепронизывающего страха,
проникающего вглубь существа, комиссарские пытки и расстрелы, доносы,
персональные дела, одним словом все атрибуты анонимного террора глубоко
чужды фашизму. К "фашизму", имеющему свои истоки в синдикализме, вполне
применим термин "прямое действие". Фашистское насилие -- это прямое
насилие, т.е. насилие внезапное, откровенное, зрелищное, всегда стремящееся
к символическому значению: нападение на центры власти, флаги, вывешенные на
штабом противника или над любым другим зданием, имеющем символическую
значимость, даже в том случае, если специалисты в военных вопросах
убеждены, что огромные потери в ходе этой операции совершенно несоразмерны
реальной стратегической значимости высоты и поэтому сама операция абсурдна
(смысл такой фашистской операции как раз и состоит в ее абсурдности).
В фашистской среде наибольшим символическим действием после похода на Рим
безусловно считается защита Алькасара в самом начале испанской гражданской
войны с 21 июля по 27 сентября 1936 года. Только 27 сентября националистам
удалось прорвать кольцо красных, которые держали город в окружении.
Посещение Алькасара, который остался нетронутым с тех пор, как
свидетельство войны, дает ясное представление о том, что такое "фашистский
миф". Архаичный телефон на столе, пожелтевшие фото на стенах и текст одного
телефонного разговора, переведенного на все языки мир (включая арабский,
еврейский и японский). Все это должно напоминать о событиях 23 июля 1936
года.
В этот день у полковника Москардо, командира Алькасара, раздается
телефонный звонок из города. Его собеседник -- начальник Красной милиции,
осаждающей город. Он предлагает Москардо немедленно сдать город, так как в
противном случае его сын, попавший в руки красных, будет расстрелян.
Красные дают трубку сыну, чтобы тот подтвердил все сказанное. Между отцом и
сыном происходит такой диалог. Сын:"Папа!" Москардо:"Да, что случилось,
сынок?" Сын:"Ничего. Только они говорят, что расстреляют меня, если ты не
сдашь Алькасар." Москардо:"Тогда поручи свою душу Богу, крикни "Вива
Еспанья!" и умри патриотом". Сын:"Я целую тебя, папа." Москардо:" Я целую
тебя, сынок." Потом он добавляет начальнику Красной милиции, снова взявшему
трубку: "Не медлите. Алькасар не сдастся никогда". Москардо вешает трубку.
Его сына расстреливают внизу, в городе.
Несмотря на простоту слов, эта сцена является типично фашистской. Здесь
герои действия не массы, как в национал-социализме -- к примеру, население
провинции, подвергшееся опасности -- но две одинокие и ясно определенные
фигуры: полковник и его маленький сын. Сцена разворачивается в том холодном
стиле, который нам уже знаком. Все эмоции продавлены, каждый стремится
доиграть свою роль (а не довести до конца свою миссию). Но все при этом
оживленно глубинным напряжением между юностью (сын произносит слово "папа")
и смертью (угроза начальника Красной милиции). А на заднем плане Espagna
nerga, та Черная Испания, которой не знают туристы, глиняная Испания под
завесой дождя, с окаменевшими лицами, под саваном смерти." (Армин Мелер
"Фашистский "стиль"")
В фашистском стиле очевиден приоритет экзистенциального. Приведенная выше
Мелером сцена вызывает ассоциации с экзистенциалистским текстом. Если
вспомнить какую роль играл в экзистенциализме Мартин Хайдеггер, это
сходство будет вполне понятным. Стиль мышления Хайдеггера -- это безусловно
одна из вариаций фашистского стиля: лаконичность, холодность, обращенность
к таинственной архаике метафизики, открывающейся личности в опыте Ничто.
Как и большинство немецких "фашистов" -- Бенн, Юнгер и др. -- Хайдеггер
начиная середины 30-ых становится "диссидентом справа". Мелер не колеблется
определить фашистский "стиль" как "победу экзистенциализма над идеализмом".
Агрессия и смерть "черных рубашек", проявляясь в стиле, подходит вплотную к
метафизике, открывается как вопрос, обращенный вовнутрь, но поставленный
всерьез, страшно и чисто, что выражается вовне в обязательной для фашиста
дисциплине, ответственности, последовательности между фразой и действием, в
готовности жертвовать жизнью ради Формы, Порядка, Строя.
Восстание против гуманизма
Фашизм и фашистский стиль неотделимы от отказа от гуманистического
понимания мира, от гуманизма как сверхидеологии, могущей воплощаться в
самые разнообразные политические или культурные формы -- правые или левые,
патриотические или космополитические. Опрокидывание, перечеркивание
гуманизма отнюдь не отрицает, однако, отрицания человека. Но при этом
человек понимается и воспринимается фашистом совершенно в иной перспективе,
нежели гуманистическая оптика. Армин Мелер, как иллюстрацию специфического
отношения к человеку приводит следующую цитату из "Das abenteuerliche Herz"
("Авантюрное Сердце") Эрнста Юнгера. Виной всему "логическое стремление
гуманизма почитать человека в ком угодно, в любом бушмене, только не в нас
самих. Отсюда ужас нас, европейцев, перед нами самими. Ну и прекрасно. А
самое главное никакой жалости к себе! Начиная с этого момента только и
можно чего-то достичь. Признание того, что тайный метр-эталон цивилизации
хранится в Париже означает, что наша проигранная война проиграна
действительно до конца. Поэтому логически нам необходимо совершить
тотальное нигилистическое деяние и довести его нужного предела. Мы уже
очень долго движемся к магической нулевой точке, которую сможет преодолеть
лишь тот, кто обладает иными, невидимыми источниками энергии". Мелер
подчеркивает, что Юнгер отрицает здесь не только французский гуманизм, но
гуманизм вообще. И война для него потеряна не только и не столько
Германией, сколько особым типом цивилизации, не существующей, но возможной,
предчувствуемой, основанной на объективных, холодных, жестких и жертвенных
ценностях человека-созидателя, человека риска, человека, балансирующего
между жаром юности и холодом смерти. "Секретный эталон цивилизации" как
гуманистическая риторика -- это бегство от конкретики человека к
абстрактным и сентиментальным схемам, апеллирующим к "среднему",
"всеобщему", "разумному", "выгодному" и т.д. Фашистский стиль идет против
г
| |  скачать работу |
Фашизм |
