Французские простветители
алки старшего брата. В детском
уме его, читавшего вместе с отцом своим Плутарха, сложился идеал античного
героя: Муций Сцевола в плену сжег свою руку, чтобы доказать стойкость
римлян, а маленький Жан-Жак протянул свою руку над пылающей жаровней, к
ужасу всех бывших тогда в комнате.
Помимо “врожденного чувства справедливости”, Жан-Жак получил в своей
семье “здоровое и разумное воспитание”; несмотря на отдельные ошибки его
родных, никогда он “не был ни свидетелем, ни жертвой каких-либо злобных
чувств”. Семье своей Руссо обязан “гордым и нежным сердцем, послушным
нравом”, склонностью к “римской суровости” и в равной степени к невинным
детским забавам.
И все-таки “порча” Жан-Жака началась еще в детстве, когда его низа что
обвинили в поломке гребня и высекли. Скажи, что он виновен, его бы не
тронули, но он молчал, потому что вины за ним не было, взрослым же
казалось, что это “дьявольское упрямство”. Пятьдесят лет спустя Жан-Жак
рассказывает: “Мне легче было умереть, и я решился на это”. Навсегда он
запомнил свое переживание. С этого момента в сердце ребенка вторгалось зло,
честный нрав мальчика начал портиться. По-другому он относится к своим
воспитателям: “привязанность, дружба, уважение, доверие уже не соединяли
больше” его с ними. Его теперь отличает скрытность, а в ней есть уже
зачаток порока. Сельская жизнь утратила для него обаяние сладостного покоя
и простоты, как бы покрывшись пеленой, скрывавшей от него ее красоту. То
был первый крах иллюзии в отношении “мнимых богов, читающих в наших
сердцах”. Жизнерадостный его характер помрачнел.
Канцелярию городского протоколиста Массерона, где Жан-Жак недолго
обучался делу судебного крючкотвора, он вспоминает с отвращением, и с
ужасом – мастерскую гравера Дюкомена, хотя это ремесло нравилось ему. С
ужасом – по причине грубости, хамства, избиений, на которые был щедр хозяин
мастерской. Угрюмым стал здесь Жан-Жак, приобрел вкус к безделью, впервые
стал обманывать и воровать.
Ничто не оправдывает шестнадцатилетнего Жан-Жака в глазах Руссо,
пишущего “Исповедь”. Но автор этой книги анализирует душевное состояние
юноши в момент, когда уста его излагали гнусную ложь. То не пустые слова,
что сердце Жан-Жака чуть не разорвалось от горя, что жертве своей клеветы
он отдал бы всю свою кровь до последней капли. “Стыд был единственной
причиной его бесстыдства…” Стыд прослыть вором. Учтите и «его годы, ведь он
только что вышел из детского возраста, вернее – еще пребывал в нем». Однако
всю жизнь Руссо не переставал ощущать угрызения совести. Среди
многочисленных биографических исследований есть тема: “Друзья и враги
Руссо”, есть так же тема: “Руссо и женщины”. Были дамы, преклонявшиеся
перед его талантливостью и, не дальше того, были охотно будившие его
чувственность, начиная с хозяйки лавки в Турине г-жи Базиль; некоторые,
напротив, охлаждали его пыл, как госпожа Мабли в Лионе, мадам Дюпен в
Париже; иные бывали, напротив, активнее его, как госпожа Ларанж – с ней он
познакомился в дни поездки на целебные воды. Конечно интерес представляют
не анекдотические амуры, питаемые часто его воображением, а те любовные
связи Руссо, которые ставили его перед трудными вопросами морали.
Одной из ситуаций, ставящей в тупик читателя «Исповеди», является
роман Жан-Жака с госпожой Варанс. Впрочем, подходит ли тут слово “роман”? В
ее доме, Жан-Жак избавлен от необходимости лгать, вернул себе невинность
детских лет. Между тем к здоровой простоте вдруг примешались неожиданные
сложности; в орешке чистоты и нравственности оказалось ядро кой чего
нравственно сомнительного. Длительный отрезок времени Жан-Жак и госпожа
Варанс умиляют нас ласковым обращением друг к другу: “маменька” - “малыш”.
И вдруг – не по собственной инициативе – семнадцатилетний Жан-Жак открыл в
тридцатилетней женщине, усыновившей его, если не юридически, то фактически,
помимо “сердца матери” еще и “душу любовницы”… Она, видите ли,
забеспокоилась по поводу того, что он с удовольствием обучал пению
“любезных, прекрасно одетых девушек», вдыхая при этом “аромат роз и
флердоранжа”. Вскоре Жан-Жак открыл для себя нечто куда более
озадачивающее: госпожа Варанс делила свою “душу”, половину отдавая ему,
половину своему лакею Клоду Ане, и нельзя не сказать, что Жан-Жак с этим
мирился гораздо легче, чем его старший годами и более глубокий чувствами
соперник. Что в своей ранней поэме “Сад в Шарметтах” Жан-Жак освятил
госпожу Варанс воплощением целомудрия. В «Исповеди» отсутствует малейшая
попытка судить не щепетильность госпожи Варанс в делах женской чести.
Скорее оправдывает ее рассуждение о том, что при “ледяном темпераменте” ее
связи являются не погоней за “сладострастием”, а неким
“самопожертвованием”, что, склонная к “безупречной нравственности”, она
была сбита с пути истины цинизмом своего покойного мужа. Так объясняет
Руссо поведение госпожи Варанс. Очевидно, доброта, щедрость, проявившиеся к
нему, перевесили на весах морали ее бесстыдство. Не любовная их связь
осчастливила его, в чем Руссо откровенно признается, а уют, который он –
нищий бродяжка – внезапно обрел. И все-таки отношения Жан-Жака и госпожи
Варанс смущают читателя. Нелегко объяснить и другой эпизод: одновременно,
когда Руссо разоблачал нечистого на руку французского посла в Венеции, он
встречался с куртизанкой Джульеттой. При госпоже Варанс Руссо еще юно,
теперь ему тридцать два года. Джульетта, по-видимому, относилась к нему
серьезней, чем он к ней, иначе не уехала бы она тайком из своего дома во
Флоренцию, разгневанная его странностями. Лет через восемнадцать любовные
приключения героя “Новой Элоизы” - Эдуарда Бомстона, тоже развертывающиеся
в Италии, кончаются любовью к нему проститутки Лауры. У Руссо в Венеции,
судя по “Исповеди”, нет ничего похожего на коллизию Бомстона между
родившимся в нем чувством и консервативной моралью, однако не исключено,
что в подсознании своем Руссо уже смутно переживал то, что легло
впоследствии в основу его трагической новеллы.
Наконец его роман с графиней д’Удето. Они встречались у госпожи
д’Эпине, чей домик в парке занимал Руссо, почти ежедневно гуляли в лесу,
при свете луны ночами сидели вдвоем. Объяснять их свидания лишь тем, что
графине льстила любовь прославленного философа и литератора, слишком
упрощает вопрос – в сорокапятилетнем Руссо не угасала еще душа юного
романтика.Но госпожа д’Удето имела любовника – офицера Сен-Ламбера,
находившегося в то время в армии. И слезы Руссо от невозможности обрести
счастье в объятиях Франсуазы д’Удето смешивались с ее слезами верности
своему любовнику и жалости к страдающему другу. Вскоре Сен-Ланбера
уведомили, что происходит в его отсутствие, и он в письме потребовал от
госпожи д’Удето не навещать больше Руссо.
Чего ждет читатель, придающий слову “исповедь” моральное значение, от
ее автора? Раскаянья по поводу двух измен, которыми он запятнал себя – и в
отношении жены Терезы, и в отношении друга Сен –Ламбера? Напрасно ждать. По-
видимому, Руссо не усматривал вины в том, что было между ним и госпожой
д’Удето, или считал эту вину своей трагедией: счастье так редко в жизни, а
эта страсть из всех его увлечений женщинами единственная настоящая любовь,
первая и последняя. Вспоминая в “Исповеди”, как он писал свой роман о Юлии
и Сен-Пре “в самом пламенном экстазе”, Руссо не скрывает, что “Новая
Элоиза” - сублимация его интимных отношений с госпожой д’Удето и что “среди
многих любовных с ней восторгов” он “сочинил для последних частей “Юлии”
несколько писем, насыщенных упоением”.
Еще кое-что сообщает нам “Исповедь”. Оказывается, пятерых своих детей
Руссо младенцами отдал в дом для сирот и никогда в дальнейшем не
интересовался их судьбой. Удивительно: в книге «О воспитании» он требовал,
чтобы при всех условиях, и в богатстве и в нищете, родители сами растили
своих детей, не передоверяя это чужим людям, ибо семья – первооснова всех
добродетелей. Требовал от других, а сам… Чем же Руссо объясняет и тут же
оправдывает свой поступок? Он, видите ли, предпочел, чтобы из его детей
вышли “рабочие и крестьяне, а не авантюристы и ловцы счастья”.
Существует версия, будто вся история с детьми – вымысел Руссо, не было
у них с Терезой детей. Объяснить этот вымысел еще труднее: автор “Исповеди”
выдает себя за гуманнейшего из всех людей на свете и сам же приписывает
себе бесчеловечный поступок.
Водовороты жизни, лишенной спокойного течения семьи и школы, сделали
Руссо таким. Касаясь странностей его поведения, Дидро категорически (в
письме к Софии Волан) утверждал: “В здании, воздвигнутом морально, все
связано между собой… Беспорядочность ума оказывает влияние на сердце, а
беспорядочность сердца влияет на ум”. Сле
| |  скачать работу |
Французские простветители |
