ХРИСТИАНСКИЕ МОТИВЫ В РОМАНЕ Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО БРАТЬЯ КАРАМАЗОВЫ
ся Достоевским в
«Карамазовых» на ином, если можно так сказать, более евангельском уровне,
чем в «Преступлении и наказании». Братья, каждый по-своему, переживают
единую трагедию, у них общая вина и общее искупление. Не только Иван со
своей идеей «все позволено», не только Дмитрий в своем безудержьи страстей,
но и «тихий мальчик» Алеша ответственны за убийство отца. Все они
сознательно или полусознательно желали его смерти, и их желание толкнуло
Смердякова на злодеяние: он был их послушным орудием. Убийственная мысль
Ивана превратилась в разрушительную страсть Дмитрия и в преступное действие
Смердякова. Они виноваты активно, Алеша – пассивно. Он знал – и допустил,
мог спасти отца – и не спас. Общее преступление братьев влечет за собой и
общее наказание. Автором судится не только и не столько сам поступок,
сколько мысль, желание. Непосредственный убийца Смердяков, поднявший руку
на своего отца, в сущности, даже не предстает перед судом. Он осужден уже
заранее, изначально, потому-то и кончает жизнь, как Иуда, – в петле.
Дмитрий искупает свою вину ссылкой на каторгу, Иван – распадением личности
и явлением черта, Алеша – страшным духовным кризисом. Ибо подлинному суду
подлежат не только дела, но и помыслы человеческие. «Вы слышали, что
сказано древним: не убивай, кто же убьет, подлежит суду. А Я говорю вам,
что всякий, гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду; кто же
скажет брату своему: «рака», подлежит синедриону; а кто скажет: «безумный",
подлежит геенне огненной» (Евангелие от Матфея, 5:21, 22).
Но роман, как и всегда у Достоевского, говорит еще и об очищающей силе
страдания. И Митя, приговоренный к каторге юридически безвинно, осознает,
что духовная его вина перед убитым отцом неоспорима и что именно за эту
невидимую миру вину наказывает его Господь видимым образом. И хотя роман
обрывается как бы на полуслове планами брата Ивана и Катерины Ивановны
освободить Митю с этапа и вместе с Грушей отправить в Америку, читатель
явственно ощущает, что этим планам не суждено будет сбыться. Да и слишком
уж русский человек Митя Карамазов, чтобы найти свое счастье в Америке.
«Ненавижу я эту Америку уже теперь!.. Россию люблю, Алексей, русского Бога
люблю, хоть я сам и подлец!» (2, 487, 488) - говорит он брату на свидании
после суда.
И действительно, бежать с каторги Мите Карамазову было не суждено. Во
второй, ненаписанной, части романа, по воспоминаниям Анны Григорьевны
Достоевской, «действие переносилось в восьмидесятые годы. Алеша уже являлся
не юношей, а зрелым человеком, пережившим сложную душевную драму с Лизой
Хохлаковой, Митя же возвращался с каторги» (2, примечания, стр. 501). По
сути дела, именно Митя Карамазов является героем, сознательно приносящим
себя в жертву. Или, во всяком случае, сознательно соглашающимся на такую
жертву, сознательно идущим по пути искупления собственного греха и греха
своих братьев.
5) Образ Ивана Карамазова. Разговор Ивана и Алеши
С каждым из братьев ассоциируется тот или иной мотив, связанный с
проблематикой религиозности и атеизма. Дмитрий (о котором было сказано
ранее) олицетворяет собой жертвенную личность, Иван – «бунтарь», богоборец,
Алеша же воплощает образ инока в миру, кроме того, с ним связана житийная
линия романа.
Иван, второй сын Федора Павловича, рос в чужой семье угрюмым отроком и
рано обнаружил блестящие умственные способности. Алеша признается Ивану в
трактире: «Брат Дмитрий говорит про тебя: Иван – могила. Я говорю про тебя:
Иван загадка. Ты и теперь для меня загадка» (1, 277). Алеша чувствует, что
Иван занят чем-то внутренним и важным, стремится к какой-то цели, может
быть, очень трудной. «Он совершенно знал, что брат его атеист». Так
загадочно вводится автором фигура «ученого брата». Поведение его непонятно
и двусмысленно: почему, будучи атеистом, он пишет о теократическом
устройстве общества? Почему он «твердо и серьезно» принимает благословение
старца и целует его руку?
Опытный, умеющий понимать людей Зосима сразу отгадывает тайну молодого
философа. Ивана «Бог мучает»; в его сознании происходит борьба между верой
и неверием. Старец говорит ему: «Идея эта еще не решена в вашем сердце и
мучает его… В этом ваше великое горе, ибо настоятельно требует разрешения…
Но благодарите Творца, что дал вам сердце высшее, способное такою мукой
мучиться, «горняя мудрствовати и в горних искати, наше бо жительство на
небесах есть» (1, 105). Иван не самодовольный безбожник, а высокий ум,
«сердце высшее», мученик идеи, переживающий неверие как личную трагедию.
Зосима заканчивает пожеланием: «Дай вам Бог, чтоб решение сердца вашего
постигло еще на земле, и да благословит Бог пути ваши» (1, 105). Праведник
благословляет «неустанное стремление» грешника и предсказывает ему падение
и восстание. Автор «Легенды о Великом инквизиторе» не погибает. В эпилоге
Митя пророчествует «Слушай, брат Иван всех превзойдет. Ему жизнь, а не нам.
Он выздоровеет» (2, 486), в нем есть «такая сила, что все выдержит» (1,
315). Это «карамазовская… сила низости карамазовской» (1, 315).
Иван – традиционная для Достоевского трагически раздвоенная личность.
Он, логик и рационалист, делает удивительное признание. «Я знаю заранее, –
говорит он, – что паду на землю и буду целовать камни и плакать над ними…
Собственным умилением упьюсь» (1, 279). Атеисту Ивану доступны слезы
восторга и умиления! И он, как Алеша, способен пасть на землю и обливать ее
слезами. Но карамазовская любовь к жизни сталкивается в его душе с
безбожным разумом, который разлагает и убивает ее. Он отрицает умом то, что
любит сердцем, считает свою любовь бессмысленной и неприличной. Разве
достойно человека любить «нутром и чревом» то, что разумному сознанию его
представляется «беспорядочным, проклятым и, может быть, бесовским хаосом»?
В Иване завершается многовековое развитие философии от Платона до Канта…
«Человек есть существо разумное» – это положение для Ивана важнее всего на
свете. Иван горд своим разумом, и ему легче отказаться от Божьего мира, чем
от разума. Рационалист не желает примиренья с какой-то «ахинеей». Здесь-то
и начинается трагедия. В мире есть иррациональное начало, зло и страдание,
которое непроницаемо для разума. Иван строит свою аргументацию на самом
выигрышном виде несправедливости – страдании детей, которые не успели в
своей жизни совершить никаких грехов, за которые их могла бы наказать кара
Божья. «Не стоит она [мировая гармония] слезинки, хотя бы одного только
замученного ребенка, который бил себя кулачками в грудь и молился в
зловонной конуре своей неискупленными слезками своими к «Боженьке» (1,294),
– заявляет Иван и насмешливо заключает: «Слишком дорого оценили гармонию, и
не по карману нашему вовсе столько платить за вход. А потому свой билет на
вход спешу возвратить обратно… Не Бога я не принимаю, Алеша, я только билет
Ему почтительнейше возвращаю» (1, 295). Иван допускает существование Бога:
«Я не Бога не принимаю, пойми ты это, я мира, Им созданного, мира-то
Божьего не принимаю и не могу согласиться принять» (1, 284). Он принимает
Бога, но лишь для того, чтобы возложить на него ответственность за
созданный Им «проклятый хаос» и чтобы с невероятной «почтительностью»
возвратить Ему билет. «Бунт» Ивана отличается от наивного атеизма XVIII
века: Иван не безбожник, а богоборец. Он обращается к христианину Алеше и
вынуждает его принять свой атеистический вывод. «Скажи мне сам прямо, –
говорит он, – я зову тебя – отвечай: представь, что это ты сам возводишь
здание судьбы человеческой с целью в финале осчастливить людей, дать им,
наконец, мир и покой; но для этого необходимо и неминуемо предстояло бы
замучить всего лишь только крохотное созданьице, вот того самого ребеночка,
бившего себя кулачком в грудь, и на неотмщенных слезках его основать это
здание, согласился ли бы ты быть архитектором на этих условиях, скажи и не
лги!» (1, 295). И Алеше, истинно верующему человеку, приходится ответить:
«Нет, не согласился бы». Это означает, что принять архитектора,
построившего мир на слезах детей, нельзя; в такого Творца верить нельзя.
Иван торжествует: своей логической цепочкой он «затягивает» «инока» в сети
своих рассуждений и заставляет его согласиться с идеей «бунта». Ведь Алеша
не мог ответить по-другому, иначе он бы не имел права называться Человеком.
Иван отрицает Бога из любви к человечеству, выступает в роли адвоката всех
страждущих против Творца. Однако в этом самозванстве кроется обман, так как
в устах атеиста воззвания к благородным человеческим чувствам – это чистая
риторика. Иван говорит: «На всей земле нет решительно ничего такого, чтобы
заставляло людей любить себе подобных… если есть и была до сих пор любовь
на земле, то не от закона естественного, а единственно потому, что люди
уверовали в свое бессмертие…» (1, 290). Иван не верует в бессмертие, а
потому не мож
| |  скачать работу |
ХРИСТИАНСКИЕ МОТИВЫ В РОМАНЕ Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО БРАТЬЯ КАРАМАЗОВЫ |
