Иконографический образ Троицы
по повелению игумена Троицкого монастыря Никона
Радонежского, - под руководством которого он начал свой путь монаха, - "в
похвалу Сергию Радонежскому".
Образ Божества в трех лицах художник представил здесь в виде трех
стройных, женственно изящных ангелов; а о том, что изображена сцена на
библейский сюжет, говорят лишь чаша с головой тельца на столе, дерево и
палаты Авраама на фоне.
В рублевской "Троице" всесильное Божество не противопоставлено
слабому человеку. По замыслу Рублева три ипостаси Божества явились на землю
не для того, чтобы возвестить Аврааму о рождении сына, а для того, чтобы
дать людям пример согласия и самопожертвования.
Средний ангел возвышается над боковыми, как будто они лишь его
спутники, и вместе с тем, ни один из них не господствует; все они равны по
размеру и местоположению, так как они все вместе составляют круг, центром
которого служит чаша.
Чем заняты трое юношей? То ли они вкушают пищу, то ли ведут беседу,
то ли просто задумались? В иконе передано и действие (один из ангелов
протягивает руку за чашей на столе), и беседа (ангелы склоняют друг к другу
головы, словно погружены в разговор), и задумчивое созерцание (лица их
задумчивы, словно унеслись они в мир светлой мечты). Здесь господствует мир
тишины и покоя.
Рублевские ангелы бесплотны. Ничто не отягощает их, ни крылья, ни
облачения. Они предельно легки. Спокойствие их поз, плавный ритм линий
создают безупречно-совершенную композицию; она почти лишена глубины. Чистые
и звучные краски рождают ощущение гармонии.
Краски "Троицы" нежные и прозрачные. Чистые тона, особенно васильково-
голубой ("голубец"), прозрачно-зеленый, золотистый сливаются в тонко
согласованную гамму. Темно-вишневое одеяние среднего ангела подчеркивает
ведущую роль его фигуры в общей композиции.
"Троица" Рублева была плодом подлинного и счастливого вдохновения.
При первом взгляде они покоряют своим несравненным обаянием. Но
вдохновение озарило мастера лишь после того, как он прошел путь
настойчивых исканий; видимо, он долго испытывал свое сердце и упражнял
свой глаз, прежде чем взяться за кисть и излить свои чувства. Он жил среди
людей, почитавших обряды, наивно убежденных в таинственной силе древних
форм. Чтобы не оскорблять их привязанностей к старине, он согласно обычаю
представил трех крылатых ангелов, так что средний возвышается над
боковыми. Он изобразил чашу с головою тельца, не забыл и дуб Мавританский
и палаты, намекающие на отсутствующего Авраама. Но Рублев не мог
остановиться на этом, его влекло более проникновенное понимание древнего
сказания.[11]
Есть все основания думать, что в среде Рублева были известны
и пользовались почетом византийские писатели, хранившие традиции
древнегреческой философии. Некоторые из их трудов переводились в то время
на русский язык. В них проскальзывала мысль, что в искусстве все имеет
иносказательный смысл, все земные образы, образы людей, животных и
природы могут стать средствами проникновения в сокровенную основу мира,
правда лишь при условии, если человек будет неустанно стремиться к
возвышенному.
Художнику это давало право видеть в красоте земного мира живое
подобие смутно чаемого и желанного совершенства. Все то, что ученейшие из
византийцев умели выразить лишь запутанными силлогизмами, опираясь на
древние авторитеты и многовековую традицию, вставало перед глазами Рублева
как живое, было близко, осязаемо, выразимо в искусстве. Он сам испытывал
счастливые мгновения великого художественного созерцания. Близкие его не
могли понять, что он находит в древних иконах, работах своих
предшественников, почему он не бил перед ними поклонов, не ставил свечей,
не шептал молитв, но устремив свой взор на их дивные формы в свободные от
трудов часы подолгу просиживал перед ними (рассказ об этом через 100
лет после смерти Рублева передавал один русский писатель). К этому
созерцанию призывает Рублев своей "Троицей", и созерцание это в каждом
образе раскрывает неисчерпаемые глубины.
В "Троице" Рублева представлены все те же стройные,
прекрасные женственные юноши, каких можно найти во всех ее прообразах, но
самые обстоятельства их появления обойдены молчанием; мы вспоминаем о
них лишь потому, что не можем забыть сказания. Зато недосказанность эта
придает всем образам многогранный смысл, далеко уводящий за пределы
древнего мифа. Чем заняты трое крылатых юношей? То ли они вкушают пищу, и
одни из них протягивает руку за чашей на столе? Или они ведут беседу -
один повелительно говорит, другой внимает, третий покорно склоняет
голову? Или все они просто задумались, унеслись в мир светлой мечты,
словно прислушиваясь к звукам неземной музыки? В фигурах сквозит и то, и
другое, и третье, в иконе есть и действие, и беседа, и задумчивое
состояние, и все же содержание ее нельзя обнять человеческими словами. Что
значит эта чаша на столе с головой жертвенного животного? Не намек ли на
то, что один из юных путников готов принести себя в жертву? Не потому
ли и стол похож на алтарь? А посох в руках этих крылатых существ - не знак
ли это странничества, которому один из них обрек себя на земле?
Возможно, что византийские изображения Троицы в круглых обрамлениях или на
круглых блюдцах натолкнули Рублева на мысль объединить кругом три сидящие
фигуры. Но обрамление его иконы не имеет круглой формы, круг едва заметно
проступает в очертаниях фигур, и поскольку круг всегда почитался символом
неба, света и божества, его присутствие в "Троице" должно было увлечь мысль
к незримому, возвышенно духовному.[12]
Круг по природе своей вызывает впечатление неподвижности и покоя.
В иконе „Троица" мотив круга все время ощущается как лейтмотив всей
композиции. Он звучит и в склоненной фигуре правого ангела, и в наклоне
горы, дерева и головы среднего ангела, и в параболическом очерке фигуры
левого ангела, и в придвинутых друг к другу подножиях. Но, в отличие от
итальянских тондо с их несколько нарочитыми композиционными приемами, этот
лейтмотив звучит тихо, как бы под сурдинку. Художник не боится нарушить
круговой ритм вертикальным положением дома, прекрасно зная, что этим он
внесет только большую гибкость и свободу в свою композицию. И его не
смущает склоненное положение головы среднего ангела, нарушающее симметрию в
верхней части иконы, потому что он уверенно восстанавливает равновесие,
сдвигая подножия несколько вправо. Вправо же сдвинута и евхаристическая
чаша, чем создается еще больший противовес склоненной влево голове среднего
ангела. Благодаря широкому использованию таких свободных асимметрических
сдвигов композиция приобретает редкую эластичность. Целиком сохраняя свой
центрический характер и отличаясь равновесием масс, она в то же время
обладает чисто симфоническим богатством ритмов, в такой мере разнообразны
отголоски основной круговой мелодии.
Положив в основу своей композиции круг, иначе говоря,
геометрическую, а не стереометрическую фигуру, Рублев тем самым подчинил
композицию плоскости иконной доски. Хотя боковые ангелы сидят перед
трапезой, а средний позади нее, все три фигуры кажутся расположенными в
пределах одной пространственной зоны. Эта зона минимальна по своей глубине,
и глубина ее находится в строгом соответствии с высотой и шириной иконной
доски. Из этой соразмерности трех измерений рождается та законченная
гармония, которая делает рублевскую икону столь совершенным произведением
искусства. Если бы фигуры были более объемными, а пространство более
глубоким, то гармония оказалась бы тотчас же нарушенной. Именно потому, что
Рублев трактует свои фигуры чисто силуэтно и делает линию и цветовое пятно
главными средствами художественного выражения, ему удается сохранить тот
плоскостной ритм, который всегда так привлекал русских иконописцев и
благодаря которому его композиция обладает такой удивительной
легкостью.[13]
Строя свою композицию по кругу и подчиняя ее тем самым плоскости
иконной доски, Рублев сознательно не пользуется светотеневой моделировкой.
Последнюю ему заменяет линия, которой он владеет с большим искусством. В
его линиях есть нечто столь певучее, столь мелодичное, они согреты таким
глубоким чувством, что их воспринимаешь как переложенную на язык графики
музыку. Чтобы убедиться в этом, достачно проследить взглядом за плавным
бегом линий, очерчивающих фигуры ангелов. Эти линии мягки и в то же время
упруги, в них круговая мелодия повторяется в десятках отголосков, всегда
неожиданно новых и чарующе прекрасных. Но Рублев не довольствуется одними
закругленными линиями. Он умеет их чередовать и с прямыми линиями, и с
диагонально направленными, и с образующими острые углы, благодаря чему он
вносит необычайное богатство ритмов в свою композицию. И он умеет с помощью
линий раскрыть идейное содержание образа и уточнить отдельные мотивы
движения. Так, например, каскад прямых линий плаща среднего ангела влечет
взгляд зрителя к его правой руке, указывающей на евхаристическую чашу
(идейный и композиционный центр иконы). Косые складки гиматия правого
ангела подчеркивают его склонение к центру. Изогнутый клав среднего ангела
вторит наклону его головы. Параболические линии силуэтов правого и среднего
ангела, горы и дерева устремляются в левую сторону—к фигуре левого ангела,
символизирующего бога-отц
| |  скачать работу |
Иконографический образ Троицы |
