Истоки истории
в период радикального изменения человеческого бытия, то это не
повторение осевого времени, но нечто в корне иное.
Прежде всего но своим внешним чертам: наш технический век универсален не
только относительно, как то, что происходило в трех независимых друг от
друга сферах осевого времени, но универсален абсолютно, поскольку он носит
глобальный характер. Теперь речь идет не о чем-то взаимосвязанном по своему
внутреннему значению, а фактически разделенном, но о целостности, внутри
которой происходит постоянное общение. В наше время этот процесс осознается
как универсальный. Эта универсальность должна привести к совершенно иному,
чем когда-либо, решению вопроса о человеческом бытии. Ибо если все прежние
периоды кардинальных преобразований были локальны, могли быть дополнены
другими событиями, в других местах, в других мирах, если при катастрофе в
одной из этих культур оставалась возможность того, что человек будет спасен
с помощью других культур, то теперь все происходящее абсолютно и
окончательно по своему значению. Вне его нет больше ничего.
Совершенно очевидно, что внутреннее значение происходящего процесса также
носит совершенно иной характер, чем осевое время. Тогда была полнота,
теперь опустошенность. Если мы осознаем близость рубежа, то поймем, что
находимся только в стадии подготовки. Наше время — время реального
технического и политического преобразования, а не время вечных творений. Со
всеми своими великими научными открытиями и техническими изобретениями наша
эпоха скорее подобна времени, когда были созданы орудия труда и оружие,
приручены животные, использована лошадь как средство передвижения, чем
времени Конфуция, Лао-цзы. Будды и Сократа. Но о том, что мы готовы
поставить перед собой великую цель — вновь преобразовать человеческую
природу в соответствии с ее истоками, что мы остро ощущаем всю важность
рокового вопроса, как нам, веруя, превратиться в настоящих людей, об этом
свидетельствует в наши дни все увеличивающаяся склонность обращаться к
нашим истокам. Та глубина, из которой мы вышли, то подлинное, которое было
скрыто под покровом второстепенных образований, привычных оборотов речи,
условностей и институтов, опять обретает голос. Зеркало великого осевого
времени человечества послужит, быть может, еще раз одним из существенных
заверений в том, что в своем стремлении понять самих себя мы должны
обратиться к тем глубинам, откуда мы вышли.
О СМЫСЛЕ ИСТОРИИ
Что мы понимаем под всемирно-исгорической точкой зрения? Мы стремимся
понять историю как некое целое, чтобы тем самым понять и себя. История
является для нас воспоминанием, о кото-. ром мы не только знаем, но в
котором корни нашей жизни. История — основа, однажды заложенная, связь с
которой мы сохраняем, если хотим не бесследно исчезнуть, а внести свой
вклад в бытие человека.
Исторические воззрение создает ту сферу, в которой пробуждается наше
понимание природы человека. Сложившееся в нашем сознании (картина
исторического развития) становится фактором наших стремлений. В зависимости
от того, как мы мыслим историю, устанавливаются границы наших возможностей,
открывается перед нами содержание вещей или возникает искушение, которое
уводит нас от действительности. Исторически познанное является — даже в
своей достоверности и объективности — не безразличным содержанием, но
моментом нашей жизни. Когда же исторические данные используются для
пропаганды, это воспринимается как ложь об истории. Задача представить себе
исторический процесс в целом требует от нас всей серьезности и
ответственности.
Можно по-разному относиться к нашему историческому прошлому: в одном
случае мы созерцаем в нем близкое нашему сердцу величие. Мы черпаем силы в
том, что было, что определило наше становление, что является для нас
образцом. Совершенно безразлично, когда жил великий человек. Все
располагается как бы на одной, вневременной плоскости значимого.
Исторические данные воспринимаются тогда нами как нечто не историческое, а
непосредственно присутствующее в пашен жизни.
Но можно н сознательно восиринимаиэ величие прошлого исторически, во
временной Поспелова гельносги собьиин. Мы ставим вопрос о времени и месте
происходившего. Цель '-/го путь во времени. Время расчленено. Не все
всегда было, каждая эпоха обладает своим особым величием. В значении
прошлого были свои вершины н спады. Бывают :»похи покоя, которые как будто
создают го, что будет существовать вечно, .жохи, которые сами
-МО
ощущают себя как некое завершение. Но бывают и эпохи больших перемен,
переворотов, которые в своем крайнем выражении проникают едва ли не в самую
глубину человеческого бытия.
Поэтому вместе с историей меняется и историческое мышление. В наше время
оно определяется осознанием кризиса, которое в течение последних ста лет
или более постепенно углублялось и теперь характеризует мышление почти всех
людей.
Уже Гегель видел закат европейского мира. «Сова Минервы начинает свой
полет в сумерки» (31),— говорил он о своей собст-Д. венной философии;
однако у него это было сознанием не гибели, а завершения.
Своей кульминации сознание кризиса достигло у Кьеркегора и Ницше. С этого
момента получает широкое распространение идея поворота в историческом
развитии, завершения истории в ^ том смысле, какой ей придавали раньше,
идея радикального изменения самого человеческого бытия.
После первой мировой войны речь шла уже не только о закате Европы, но о
закате всех культур. Появилось ощущение конца человеческого существования
вообще, преобразования, охватывающего все народы и всех людей без
исключения, которое ведет то ли к уничтожению, то ли к рождению нового. Это
еще не было самым концом, но знание о том, что конец возможен, стало
всеобщим.
* Одни воспринимали это с трепетом и уж.асом, другие — с полным
спокойствием, то с натуралистически-биологических или социологических
позиций, то с метафизически-субстанциальных. Настроение Клагеса, Шпенглера
или Альфреда Вебера резко отличается
• друг от друга. Однако никто из них не сомневается в реальности
кризиса, беспримерного по своему историческому значению.
Понять, ощущая эту близость кризиса, себя и нашу современную ситуацию
должно помочь нам знание истории,
Одно, как мы полагаем, должно устоять во всех катаклизмах:
человек, как таковой, и его самоосмысление в философствовании. Ведь и в
периоды упадка — учит нас история — существовало высокое философское
мышление. ,^ Воля к самопониманию с универсально-исторических
позиций и является, быть может, выражением подобного непоколебимого
стремления к философствованию, которое в поисках своей основы взирает на
будущее, не пророчествуя, но веря, не приводя в уныние, но ободряя. Нашему
воспоминанию истории не должно быть ,* пределов вширь и вглубь.
Значение истории как целого мы, пожалуй, лучше всего поймем, достигнув ее
границ. Эти границы мы постигаем, сопоставляя историю с тем, что не есть
история, с тем, что ей предшествует и что находится вне ее, и, проникая в
конкретно-историческое, для того, чтобы понять его глубже, лучше и шире.
На вопрос о значении исторического целого мы, однако, окончательного
ответа не получаем. Между тем уже самый этот вопрос
241
и критически углубляемые попытки получить на неги ответ помогают нам
преодолеть скоропалительные выводы, сделанные на основе мнимого знания,
которое сразу же исчезает; преодолеть склонность к неоправданным нападкам
на свое время, критиковать которое так легко, к осуждению тотальных
банкротств, которые уже кажутся едва ли не старомодными, к претензиям на
способность дать людям нечто совершенно новое, основополагающее, что нас
спасет, и противопоставляя это всему развитию от Платона до Гегеля или
Ницше, которое это новое якобы преодолевает. Собственному мышлению
придается тогда поразительно большое значение, несмотря на всю скудость его
содержания (мимикрия предельной, но обоснованной структуры сознания у
Ницше). Однако помпезное отрицание и заклинание пустоты еще не есть
собственная действительность. Сенсация, вызванная борьбой, может служить
основой мнимой духовной жизни лишь до той поры, пока не растрачен капитал.
То, что составляет в истории лишь физическую основу, что возвращается,
сохраняя свою идентичность, что есть регулярно повторяющаяся каузальность,—
все это неисторическое в истории.
В потоке того, что только происходит, историчность выступает как нечто
своеобразное и неповторимое. Она являет собой традицию, сохраняющую свою
авторитетность, и в этой традиции континуум, созданный воспоминанием об
отношении к прошлому. Историчность — это преобразование явления в
сознательно проведенных смысловых связях.
^ В историческом сознании присутствует нечто исконно свое,
индивидуальное, значение которого не может быть убедительно обосновано
какой-либо общей ценностью, присутствует сущность в своем исчезающем
временном облике. Историческое подвержено разрушению, но во времени оно
вечно. Отличительная черта этого бытия состоит в том, что оно есть история
и не обладает длительностью на все времена. Ибо в отличие от того, что
просто происходит, служит только материалом для простого повторения общих
форм и законов, история есть то происходящее, которое, пересекая время,
уничтожая его, соприкасается с вечным.
Почему вообще с
| |  скачать работу |
Истоки истории |
