Культурно-бытовой облик учащихся начальной и средней школы XIX начала ХХ веков
единялся от половины пятого до половины шестого третий
послеобеденный ежедневный латинский урок независимо от утреннего. Затем у
старших на вечернее молоко оставалось только полчаса времени до шести, а в
шесть часов до восьми все садились снова приготовлять уроки. В 8 часов по
звонку все бежали к ужину, состоявшему, как и обед, из двух блюд, но только
с заменою супа размазней и жареной говядины - вареною с таким же
картофелем. С половины девятого до половины десятого полагался отдых, и
затем раздевание и бегство в дортуар»[311].
Также регламентирован был порядок и в простом рязанском пансионе: «Мы
вставали, кроме дней праздничных, всегда без четверти 5 часов; в четверть
часа умывались из огромного умывальника, куда входило не одно ведро воды, и
к 5-ти часам были уже в огромной комнате с хорами на молитве, которую
читали поочередно. Было нас человек 100; и готовили мы уроки до 7-ми часов
в соседней, тоже огромной комнате. В 7 часов вся наша ватага спускалась
вниз в большую столовую к стакану чая с большою булкою. С 9-ти часов
начинались классы, а к часу все выстраивались, и главный надзиратель Карл
Иванович Босс осматривал нас; если у кого-то запачканы руки, тот получал по
ним удар и выгонялся мыть их… От 2-х до 4-х опять классы, затем после чаю,
уже без хлеба, садились до 8-ми часов готовить уроки, в 8 ужин, а в 9 часов
уже все спало»[312].
У учащихся было особенно подчиненное положение, ни за чьим поведением
не было такого наблюдения, как за их дисциплиной. Для организации могущей
оказаться неуправляемой массы школьников была необходима строжайшая
регламентация их учебного времени. Другое дело, что не всегда сами учащиеся
добровольно подчинялись этой регламентации, но всё равно она не переставала
влиять на их быт и образ жизни.
Теперь необходимо рассмотреть составные части обычного дня учащихся.
Прежде всего, это была учеба.
5.3. Учеба
Итак, для описания быта учащихся начальной и средней школы необходимо
прежде всего коснуться собственно учёбы. Она естественным образом во многом
влияла на образованность, формирование ума и образа мыслей, если, конечно,
учителя были добросовестны и ставили перед собой такую задачу. Уроки были
тем, что занимало почти всё время и мысли учащихся на протяжении
нескольких лет. Но происходило это по-разному. В начальных учебных
заведениях всё начиналось не так сложно: «В первый же день меня поставили к
так называемому форшту с буквами, довольно большого размера, наклеенными на
папке, и я начинал выкрикивать вместе с другими стоящими тут мальчиками: а,
бе, ве и т.д. первую строчку азбуки – шесть букв […] В первом приходском
классе учение наше ограничивалось только букварём, начатками православного
учения и писанием палок»[313].
Для описания уроков в средних учебных заведениях можно
воспользоваться лаконичными строками из воспоминаний Н. Щапова: «Урок.
Входит учитель. Все встают. Он объясняет, спрашивает с места, или у
кафедры, или у доски. Ставит балл от 1 до 5. Задаёт урок на дом […]
На дом нам задали довольно много уроков, и письменных, и для
пересказа, и для заучивания наизусть. Было много переводов, изложений,
сочинений…
Работы и ответы оценивались баллами, из них выводились годовые»[314].
Но не во всех учебных заведениях всё было так же просто. Во многих школах
учителя значительно упрощали себе работу: «…урок продолжался полтора часа;
это довольно долгое время учителя наполняли тем, что спрашивали у учеников
уроки; но объяснять нам уроки сами… и не думали; и как в низших классах
было много учеников, то учителя поручили лучшим из них спрашивать по
нескольку других воспитанников каждому. Эти ученики назывались аудиторами.
Они выслушивали у назначенных им учеников уроки и ставили им отметки,
которые иногда поверял учитель»[315]. Такое отношение учителей к своей
работе естественно влияло и на занятия учеников: «… царила распущенность и,
по-видимому, ни одному учителю не было дела до того, учится ученик или нет,
можно было почти ничего не знать и все-таки получить три. Во время уроков
многие читали посторонние книжки, и равнодушие учителя отражалось на
учениках. Пансионеры… отличались особой неряшливостью. Но самый ужасный
класс был – рисование: ученики разбивались на группы, играли в карты или в
перья, или в пуговицы… учителю подавали неприличные рисунки» [316].
Кроме обучения в классах были, как уже отмечалось выше, домашние
задания: «Если говорить о самом учении, надо признаться, что гимназисты
были загружены. Кроме занятий в гимназии в течение 4 - 5 часов задавалось
много на дом. Чтобы хорошо успевать, надо было учить уроки. На это уходило
около трех часов, а то и больше. На воскресенье и другие праздники тоже
задавались уроки»[317]. Но не везде домашние задания выполнялись в ущерб
свободному времени. Достаточно частой практикой было их невыполнение, как
это описывает А. Греков: «В классе было всего несколько человек, которые
считали себя обязанными добросовестно готовиться к каждому уроку. Остальные
же, не раскрыв дома книги, вполне уповали на то, что Алёшка Греков, Митька
Крылов… конечно, всё сделают и в перемену объяснят, растолкуют»[318].
На протяжении практически всего XIX века понятия о педагогике в школах
практически не было. Изучение предмета часто ограничивалось ненавидимым
учащимися и довольно бесполезным дословным заучиванием текста из учебника.
Учащимися это называлось зубрежкой или долбежкой, долбней («долбня была
ужасная: всё заучивалось слово в слово, говорилось без запинки, без знаков
препинания, нельзя было пропустить одного слова, т.к. тогда получалась
бессмыслица»[319]). Вообще бывшие учащиеся часто пишут, что «учение
наизусть, слово в слово, буква в букву, было преобладающим в низших классах
гимназии; в высшей более или менее от того освобождались; но я знаю, что и
в низших оно не приносило ни малейшей пользы»[320]. На то же сетует и А.
Греков: «… Простой по существу латинский язык превращался в муку
египетскую. Мы зубрили склонения, спряжения, правила и исключения и не
могли, не умели применить их к делу. В результате, когда дело доходило до
переводов с русского на латинский, получалось нечто невообразимое. Мои
тетрадки латинских extemporale после просмотра учителя превращались в
красное море […]
Греческий, так же как и латинский, был всё теми же несносными
вокабулами и только. Красоты этого языка… мы не могли понять, а помнили
лишь правила и исключения.
…Мы зубрили греческий язык, ломая свои мозги над склонениями… В
результате мы были «паиньки»: мы не знали ничего в жизни и не задумывались
над окружающим, а эти думы, как хорошо знало царское правительство, до
добра не доводили. Значит – цель учения была достигнута, конечно, с точки
зрения начальства»[321].
Но в действительно хороших учебных заведениях с добросовестными
учителями и более или менее хорошей постановкой обучения дело шло, конечно
же, иначе. Например, так было в Университетском пансионе, судя по описанию
Д. Милютина: «…преобладающей стороной наших занятий была русская
словесность. Московский университетский пансион сохранил с прежних времён
направление, так сказать, литературное. Начальство поощряло занятия
воспитанников сочинениями и переводами вне классных работ. В высших классах
ученики много читали и были довольно знакомы с тогдашней русской
литературой…»[322]. Естественно, что выпускники таких учебных заведений
выходили людьми, в общем, более образованными.
Существовали и другие формы обучения в школе. Кроме экстернов,
обучавшихся дома и сдававших в учебных заведениях экзамены, были ещё и
вольнослушатели. Таким вольнослушателем в Тифлисской гимназии был С.Ю.
Витте: «…в этой гимназии были интерны (ученики, которые там жили), экстерны
и сравнительно меньшее количество вольнослушателей, которые допускались
только в особых случаях. И вот меня и брата, ввиду того положения, которое
занимали мои родные, допустили в качестве вольнослушателей в 4-5 классы.
…в гимназии я был в качестве вольнослушателя в течение 4 лет, при
этом я прямо переходил из класса в класс, не сдавая переходных экзаменов.
Занимался я очень плохо, большею частью на уроки не ходил; приходя утром в
гимназию, я обыкновенно через час-полтора выпрыгивал через окно на улицу и
уходил домой. Вследствие того, что мы были вольнослушателями, и ввиду
особого, всем известного положения, которое занимали наши родители, учителя
не обращали на нас никакого внимания, потому что они не были ответственны
ни за наше учение, ни за наше поведение»[323].
При всей загруженности детей учебой, зубрежкой самых различных
предметов, учение часто могло оказаться во многом бесполезным, нередко даже
презираемым учащимися. Но в учебе были некоторые стороны, которые могли
оказать и губительное действие на неокрепшую детскую психику – например,
оценки. По сведениям заведующего врачебно-санитарной частью учебных
заведений Министерства народного образования, за 1913 год 101 учащихся
покончили жизнь самоубийством, 59 человек покушались на самоубийство[324];
а самыми распространенными причинами, толкавшими к суициду (после
общече
| |  скачать работу |
Культурно-бытовой облик учащихся начальной и средней школы XIX начала ХХ веков |
