Маргиналы
отиворечие, дьявольский гордиев узел.
Типично азиатская, статичная система фискально-тягловых псевдообщин -
«колхозов». обираемых бюрократией, озабоченной лишь перераспределением
произведенного, явно несовместима с динамичной политикой форсированной
индустриализации. Новая техника и соответствующие её уровню интеллигенция и
рабочий класс входят в противоречие с принципами азиатской деспотии. При
таком порядке вещей сталинские колхозы (государственное крепостничество) и
ГУЛАГ (государственное рабовладение) выступают «внутренней
колонией»—источником накоплении, которые волевым путем перераспределяются
для развития современного сектора экономики. При этом внеэкономическое
принуждение, например, драконовское трудовое законодательство 1940 года,
вынуждено уживаться с экономическими стимулами: ведь относительно высокий
уровень производительных сил требует сохранения товарно-денежных отношений
хотя бы в урезанном и деформированном виде (заработная плата, рынок
потребительских товаров).
Роль бюрократии в условиях сталинского режима также неоднозначна. По
природе своей она стремилась не к управлению современным производством, но
лишь к выколачиванию, перераспределению (и присвоению) ренты- налога.
Однако под кнутом террора чиновники были вынуждены осуществлять
несвойственные им задачи индустриализации страны. Прямая социальная родня
старокитайских «шеньши» и древнеегипетских писцов, они вместо возведения
Великой стены или Великих пирамид были обязаны заниматься возведением
Гигантов Индустрии — гротескная и трагикомическая картина. И если
строительство разного рода «котлованов» вполне укладывалось в русло старых
традиции, то налаживание современных индустриальных производств входило в
вопиющее противоречие с социальной природой и общим культурным уровнем
бюрократии.
Общество, создающее современную индустриальную цивилизацию методами
египетских фараонов, неминуемо запуталось бы в противоречиях и не смогло
достигнуть цели, если бы не универсальное средство, разрубающее все
гордиевы узлы. Террор. Иррациональный, омерзительно-отталкивающий, он тем
не менее в течение четверти века помогал обществу ценою страшных издержек и
расточения живой силы народа справляться со своими проблемами и
противоречиями.
Существовавшему при сталинском режиме обществу нельзя отказать в динамизме.
Сословное деление (рабы —«зеки», крепостные—колхозники, относительно
свободные, хотя и не избавленные от гнета внеэкономического принуждения
рабочие, интеллигенция, бюрократия и еще великое множество внутриклассовых
делений и разного рода искусственных кастово-сословных образований) не было
жестко фиксированным. «Вертикальные» подвижки из одного слоя населения в
другой обеспечивали постоянный приток кадров в «современные» секторы за
счет массового исхода из «традиционного». Обусловленный репрессиями
обратный поток с верхних уровней социальной структуры в ее «подвальные»
этажи открывал возможности для головокружительных карьер, создавая иллюзию
социальной справедливости и высокой социальной мобильности.
3. КЛАССОВАЯ МАРГИНАЛИЗАЦИЯ
Горизонтальные и вертикальные перемещения огромных масс людей вели к
маргинализации основных классов общества. Массовое перемещение сельских
жителей в города не сопровождалось развертыванием социальной
инфраструктуры. Потеряв связь с деревенской жизнью, переселенцы не получили
возможности полноценно включиться в жизнь городскую. Возникла типично
маргинальная, «промежуточная» «барачная» субкультура. Обломки сельских
традиций причудливо переплетались с наспех усвоенными «ценностями»
городской цивилизации. Бесчисленные «нахаловки» на первый взгляд похожи на
южноамериканские трущобы с их «культурой нищеты», эмпирическими
исследованиями которой в странах Западного полушария прославился в свое
время Оскар Льюис. Но о полной аналогии говорить не приходится. Трущобы
безработных «у них» и «нахаловки» у нас — явления социально различные.
Обитатели наших бараков — не безработные, а люди, имеющие постоянный
заработок. При внешнем сходстве черт быта коренным было социально-
психологическое различие: безысходная тупиковость ситуации «у них» и
состояние «революции растущих ожиданий» у нас. Ожидания питал несомненный
рост промышленной базы, вера в «завтрашний день» обеспечивала и
беспримерный энтузиазм, и готовность принять барачное существование, низкую
зарплату, тяжкий труд. (Заводы, как пишет Л. Карпинский, строили вручную, с
нечеловеческими усилиями, люди жили в нечеловеческих условиях. Так, на
строительстве Магнитогорского металлургического гиганта умерли от тифа и
других болезней около 60 тысяч человек [11, с652]). Надежда на «светлое
будущее» (на которое, по старой русской традиции, не грех пострадать)
позволяла народу и в тяжелейших испытаниях сохранить духовное здоровье. Но
на энтузиазме нельзя жить вечно. Сколь бы долго — по природному своему
долготерпению и безграничной доверчивости — ни позволяли барачные жители
оттягивать оплату просроченных векселей, когда-то наступает срок выполнении
многочисленных обещаний. Иначе «революцию растущих ожиданий» сменяет
«революция утраченных надежд» с глубочайшим душевным надломом, цинизмом,
психологическим деклассированном. Еще в тридцатые годы академик Винтер
предупреждал о том, что временные сооружения являются самыми долговечными.
Л. Лнинский в статье, посвященной анализу произведений И. Маканина
констатирует: «барак, порождение первых пятилеток, жилье аврально -
недолгое, рассчитанное на сезон-другой, застряло в нашей жизни на три-
четыре десятилетия. Барак стал колыбелью нескольких
поколений—психологические результаты этого сказываются теперь, когда
поколения выросли».
Несколько конкретных цифр, иллюстрирующих процесс «исхода» из деревни и
соответствующий рост численности рабочего класса, интеллигенции, служащих
городских жителей в целом. Если в 1924 году в стране было 10,4 процента
рабочих и 4,4 процента служащих (от общей численности населения, включая
неработающих членов семьи), то в 1928 году эти цифры составили 12,4
процента и 5,2 процента соответственно, в 1939 году — 33,7 процента и 16,5
процента. В течение трех неполных предвоенных пятилеток (1928 — 1940 гг.)
среднегодовая численность рабочих увеличилась в 2,7 раза — с 8,5 миллиона
человек до 22,8 миллиона, а вместе со служащими их численность составила
33,9 миллиона человек. Если доля естественного прироста в увеличении
городского населения в 1927—1938 годах составляла 18 процентов, то на долю
миграции сельских жителей приходилось 63 процента. В 1917 и в 1926 годах
доля городского населения составила 18 процентов, а к 1940 году она
возросла до 32 процента.
И в послевоенный период выходцы из села обеспечили большую часть прироста
городского населения и рабочего класса. С 1951 по 1979 год ежегодный
«отток» из деревни приближался в среднем к 1,7 миллиона человек а доля
естественного прироста в увеличении городского населения поднималась весьма
незначительно, составив 40 процентов в 1959-1969 годах и 43 процента в 1969-
1978 годах. Наблюдались и определенные волнообразные колебания миграций
«село-город», что отражало как послабления в политике прикрепления
работников к колхозам, так и ход разного рода бюрократических
«экспериментов» над безгласным сельским населением,— ответом на
сомнительные новации было усиление бегства из деревни. Так, например, если
наибольший зарегистрированный за послевоенный период исход из деревни
составил в 1953 году 3594 тысячи человек, то наименьший — в 1955 году, в
период относительной стабилизации дел в сельском хозяйстве — 1023 тысячи
человек. Во второй половине 50-х годов, по мере «завинчивания гаек», поток
сельских мигрантов вновь возрос, что повторилось затем в 1965 году, когда
упали закупочные цены на сельхозпродукцию.
Типичная модель миграции: «деревня—малый город—большой город», и общем
совпадает с положением в несоциалистических странах, прежде всего в странах
«третьего мира». Экстенсивное развитие промышленности, как правило, связано
с расширенной урбанизацией, стягиванием промышленных предприятий и рабочей
силы в центры с более развитой инфраструктурой; а это ведет к ее
перегрузке. Население страны с 1939 по 1984 год увеличилось в 1,4 раза, а
численность городского населения—в 2,9 раза, причем население малых (до 100
тысяч жителей) городов—в 2,2 раза, больших (100—800 тысяч) в 3,1 раза,
крупнейших (свыше 500 тысяч)— в 4,6 раза. С 1970 по 1987 год численность
населения крупнейших городов возросла с 37,3 миллиона человек до 61,6
миллиона.
Характерная для экстенсивного развития экономики тенденция к
выкачиванию из сел и малых городов рабочей силы в большие и крупные города
без развертывания соответствующей социальной инфраструктуры продолжает
действовать. Эта тенденция в нынешних условиях приводит к формирова
| |  скачать работу |
Маргиналы |
