Место Михаила Зощенко в русской литературе
это напомнить о настоящей любви, предохранив таким образом от
ложных поступков. А талисман, подаренный лжелюбовью, как талисман Вареньки
Л., может натворить много «глупых» бед.
Итак, повесть «Талисман» Зощенко можно прочитать как хвалу
просвещению, а также как хвалу просветителю Пушкину. Вдобавок ее можно
прочитать как хвалу преемнику Пушкина, который продолжал дело просвещения
народа в XX веке и незадолго до смерти, в письме от 25-го марта 1936 года,
поручил Зощенко, в свою очередь, продолжить его путем «осмеяния страдания»,
этого «позора мира». За полгода до юбилейных праздников в честь
основоположника русской литературы Пушкина умер основоположник советской
литературы и наставник Зощенко — М. Горький. Думается, что и ему,
посоветовавшему больному и удрученному Зощенко «осмеять страдание»,
посвящена «просветительская» шестая повесть Белкина.
Пушкин был дворянином, Горький — представителем пролетариата (хотя
«анкетно» был мелкобуржуазного происхождения). В этом классовом различии
кроется как будто непреодолимый антагонизм, особенно если иметь в виду, что
Пушкин очень гордился своим дворянством. Однако Пушкин, конечно, не был
просто «кичливым» или «жестоким» аристократом, но глубоко осознавал, что
«благородство обязывает». Как поклонник Петра 1, Пушкин верил в
меритократию, т.е. власть ее заслуживших, и неоднократно «разоблачал»
недостойных аристократов, как и неоднократно «возвышал» героев
неаристократических сословий, заслуживающих звания и дворянство (семейство
Мироновых в «Капитанской дочке»). В 30-х Пушкин был бы первый, кто
приветствовал пролетариат, заслуживший славу и почет в революционных боях
за всенародное счастье (боях, подготовленных декабристским восстанием). И
кого как не Горького увидел бы он представителем новой и теперь истинной
аристократии духа, представителем того пролетариата, который посвятил себя
задаче превратить всех людей, без исключения, в аристократов духа, иначе
говоря, в тех «гордых Человеков», о которых пел Горький! Сверхчеловек был
аристократом нового времени, не (с)только в индивидуалистическом
ницшеанском своем облике, сколько в пушкинском «по-народному
сверхчеловеческом» облике — в том облике, который различил в Пушкине даже
«иронический» Гоголь, глядя на своего «наставника»'".
В то же время Горького интересовало «дворянство». По словам И. Бунина,
он сказал ему чуть ли не в первую встречу: «Вы же последний писатель от
дворянства, той культуры, которая дала миру Пушкина и Толстого»'", и
неоднократно возвращался к этому, твердя: «Понимаете, вы же настоящий
писатель прежде всего потому, что у вас в крови культура, наследственность
высокого художественного искусства русской литературы. Наш брат, писатель
для нового читателя, должен непрестанно учиться этой культуре, почитать ее
всеми силами души».
Как и Бунин, Зощенко происходил из обедневших дворян. По отцу, по
крайней мере, он был «из потомственных дворян». В отличие от Бунина,
Зощенко, однако, перешел «на сторону народа» и, возможно, видел в этом
поступке миссию привить народу истинную, небуржуазную, культуру, то есть
понимал «аристократизм» по-горьковскому, как классовое культуртрегерство.
Во всяком случае, если Горький видел необходимость сохранять духовный
аристократизм «бывшего» класса дворянства, предполагая в «писателе для
новых читателей» естественного его наследника, то Зощенко, в свою очередь,
видел в Горьком воплощение этого «нового аристократа» из народа. Вот как он
описывает свою первую встречу с Горьким в начале 20-х годов в повести
«Перед восходом солнца», повести, в которой «главный герой» именно то
«солнце разума», перед которым преклонялись «аристократы» старого и нового
«просвещения». Первое, что бросается в глаза молодому писателю, это
изящность Горького: «Что-то изящное в его бесшумной походке, в его
движениях и жестах». тот человек простого происхождения, но он не прост. У
него: «удивительное лицо — умное, грубоватое и совсем не простое. Я смотрю
на этого великого человека, у которого легендарная слава»". Но этот
легендарной славы человек скромен, как и подобает аристократу. У него
благородное качество не восторгаться собой (самодовольство — качество
буржуа), и он охотно смеется над своей особой. Замечая, что говорят о его
славе, он сразу же рассказывает анекдот о том, как один солдат, не зная его
знаменитого имени, объявил, что ему все равно, «Горький он или сладкий», и
что ему, как и всем другим, надо показывать пропуск. Еще Горький обладает
тонким чувством такта. Замечая, что молодой Зощенко в подавленном
настроении, он не распространяется публично об этом, но отводит в сторону и
просит снова навестить его для разговора наедине. Рассказ «У Горького»
кончается не так, как многие другие рассказы-главки повести «Перед восходом
солнца», то есть не «бегством из бесперспективного положения», а наоборот,
«выходом в жизнь». Автор в этот раз не «выходит» один, а с товарищами-
литераторами, которые, также как и он, возлагают свои надежды на Горького;
и выходят они не в «пустоту» и неизвестность, а на дорогу, которая
открывает им «виды» и ведет их к цели: «Выходим на Кронверкский проспект —
на проспект Горького». Молодой литератор, ненавидящий старый мир, но и не
знающий, что ему делать в новом, нашел дорогу к «солнцу», прославленную
автором «Детей солнца» (ср. также пушкинский гимн солнцу в «Вакхической
песне»). Даже если сам автор повести «Перед восходом солнца» еще не видит
света, он знает, что восход будет и что он сам может служить этому восходу,
сделавшись просветителем своего народа. Аристократ старого мира отверг путь
«Мишеля Синягина» (1930) и стал в ряды аристократов-просветителей, где
имена Радищев, Пушкин, Горький одинаково ценны.
В 1930 году Зощенко писал Горькому: «Я всегда, садясь за письменный
стол, ощущал какую-то вину, какую-то литературную вину. Я вспоминаю прежнюю
литературу. Наши поэты писали стишки о цветках и птичках, а наряду с этим
ходили дикие, неграмотные и даже страшные люди»^. Эти строки пишет
«кающийся дворянин» нового типа, а именно, литератор, понявший заветы
Пушкина и Горького и решивший для себя, к чему «обязывает благородство».
Поиски пути начинались уже в «Рассказах Назара Ильича господина
Синебрюхова», где, правда, проблема «народ и его просветители» ставится не
в пушкинском, а влесковском ключе. Ведь «Назар Ильич господин Синебрюхов»,
как и «очарованный странник» Лескова «Иван Северьяныч, господин Флягин», —
один из тех «диких, неграмотных и даже страшных людей», о которых писал
Горькому Зощенко. Они дики, потому что неграмотны, и они страшны, потому
что слепо отдаются року, не разбирая, где зло и добро. Они оба так же
способны на добродушие (Назар Ильич — хороший человек; Иван Северьяныч —
доброе дитя), как на жестокость (господин Синебрюхов и господин Флягин
убивают). Кто мог бы просветить этих суеверных фаталистов, убийц без вины?
Однако «синекровые» Синягины заинтересованы не синебрюховыми и не
флягиными, а, к сожалению, больше «птичками» и цветочками», также
«очарованы» роком, фатализмом, «русским» безволием, так же слепы и темны,
как и их «подопечные». «Дружба» двух сословий ни к чему не ведет, ничего не
меняет — она бесполезна и бессмысленна. Странник, как и Синебрюхов,
делается жертвой не жестоких, а добрых и слабовольных «покровителей».
Но, может быть, слепых представителей привилегированных классов все же
реально просветить — по крайней мере, теперь, в XX веке, после революции и
переворота всех старых понятий? Такая возможность, по-моему, намечается в
сентиментальной повести «Люди». Тут аристократ-либерал Белокопытов
возвращается из эмиграции на родину. Вскоре он понимает, что его ребяческие
мечты быть полезным родине и там найти свое место никому не нужны. Его
ненужность понимает и «куколка-балерина», которая уходит к председателю
кооператива. Белокопытов как бы смиряется и отправляется в лес, где живет в
землянке (может быть, горько вспоминая отшельника Серапиона, которому так
прекрасно жилось в лесу). Внезапно пробуждается жажда мести, и он
возвращается в город, очевидно, для того, чтобы убить «куколку», которая
оказалась просто «сучкой». Но на пути он видит белую собачку и бросается на
нее, терзает, кусает и, наверное, убил бы, если бы не заступилась за
собачку ее владелица. Белокопытов не убивает ни куколку-сучку (теперь
беременную женщину), ни своего соперника, ни даже себя. Может быть, в этом
освобождении от зверства — через «звериное» нападение на животн
| |  скачать работу |
Место Михаила Зощенко в русской литературе |
