Миф большого города в реалистической литературе XIX века
ура романа – Станислав Вокульский – сложный, противоречивый
образ. Именно через его восприятие мы знакомимся с людьми, улицами,
зданиями Варшавы, именно благодаря ему появляется миф этого города.
Картины жизни Варшавы сопровождают героя на протяжении всего романа, в
одном случае они отражают его эмоциональное состояние, в другом – служат
подоплекой тех или иных событий. Вспомним возвращение Вокульского после
успешной наживы на войне в свой город. Его встречает «отвратительный
мартовский день; скоро уже полдень, но варшавские улицы почти пустынны.
Люди сидят по домам или прячутся в подворотнях, или же съежившись бегут,
подхлестываемые дождем, смешанным со снегом»[27] (III, с. 31). Здесь как бы
дается небольшой намек читателю, о том, что ожидает Вокульского в Варшаве,
коль его приезд оттеняется такой картиной.
И такие описания встретятся нам не раз. Но пока уделим внимание
главному стремлению Станислава – Изабелле Ленцкой, ради которой герой
совершает свои поступки.
Изабелла – женщина из «высшего» света, куда стремится попасть
Вокульский. Для этого он покупает лошадь и принимает участие в бегах
приобретает собственную карету, берет уроки модного тогда английского
языка, вызывает на дуэль барона Кшешовского и т.д. Сближение Вокульского с
аристократией завершается участием его новых друзей в созданном Вокульским
обществе по торговле с Россией.
Писатель подробно знакомит нас с манерами, законами аристократического
общества, «подняться на вершины которого и постоянно там пребывать можно
лишь с помощью двух крыльев: благородного происхождения и богатства» (III,
с. 51).
Вместе с Вокульским мы входим в гостиные, будуары представителей
шляхты, видим всю роскошь, обрамляющую их существование. Квартира Ленцких,
куда съезжается весь «высший» свет Варшавы, была «солидной обстановки, на
фоне которой выгодно выделялись ее обитатели» (III, с. 43). Или же дом
графини, где Вокульский ощущает, «что попал в какой-то круговорот, его
окружали громадные покои, старинные портреты, звуки тихих шагов. Вокруг
была драгоценная мебель, люди, исполненные необычайной, от роду ему не
снившейся утонченности» (III, с. 139).
И тут же на страницах романа перед взором читателя, как бы в
противовес богатству, предстают картины ужасающей нищеты: «Вокульский вышел
на берег Вислы и остановился пораженный. Занимая пространство в несколько
моргов, высился холм омерзительных зловонных отбросов, чуть ли не
шевелившихся под лучами солнца(…) В канаве и в ямах, на отвратительном
холме он заметил жалкие подобия людей. Несколько женщин или воров, две
тряпичницы и влюбленная пара – женщина с лицом в прыщах и чахоточный
мужчина с провалившимся носом» (III, с. 98).
И Вокульский, глядя на Варшаву, заключил: «Вот она, страна в
миниатюре, где все способствует тому, чтобы народ опускался и вырождался.
Одни погибают от бедности, другие от разврата» (III, с. 99).
Любовь, возникшая в сердце Вокульского, вдруг вызывает в нем чувство
«всеобъемлющего сострадания к людям, к животным, даже к предметам, которые
принято называть неодушевленными» (III, с. 103).
Для встречи с Изабеллой Вокульский едет в костел, где устраивается
пасхальный сбор пожертвований. И там, глядя на это «огромное здание с
башнями вместо труб, в котором никто не живет, только покоится прах
умерших» (III, с. 113) Вокульскому вдруг кажется, сто «он узрел три мира:
один (давно исчезнувший с лица земли) молился и во славу всевышнего
воздвигал величественные здания. Другой, смиренный и нищий, тоже умел
молиться, но создавал только лачуги. И третий – он воздвиг дворцы лишь для
себя и позабыл слова молитвы, а дома божии превратил в место свиданий»
(III, с. 114-115) – и что ни ко одному из этих миров он не может себя
отнести, везде он чужой.
Мечтая о любви Ленцкой, герой смотрит на город, который «кишит между
рядами домов разноцветной окраски, над которыми величественно вздымаются
верхушки храмов. А на обоих концах улицы, как часовые, охраняющие город,
возвышаются два памятника. С одной стороны, - (…) король Зыгмунт (…). С
другой – неподвижный Коперник с неподвижным глобусом в руке» (III, с. 292).
Глядя на Коперника, Вокульский размышляет о его жизни и судьбе, и
неожиданное появление Охоцкого на улице успокаивает и дает надежду
Станиславу завоевать сердце Изабеллы Ленцкой.
Говоря о домах, комнатах, в которых живут герои Пруса, нельзя не
отметить влияние Ф.М. Достоевского. Вспомним описание комнаты Жецкого: «Все
в тот же двор выходило унылое окошко, все с той же самой решеткой, на
прутьях которой висела чуть ли не двадцатипятилетняя паутина и уж наверняка
двадцатипятилетняя занавеска, некогда зеленая, а ныне посеревшая с тоски по
солнечным лучам (…) Комната из-за своей продолговатой формы и постоянно
царившего здесь полумрака скорее, пожалуй, походила на склеп, чем на жилое
помещение» (III, с. 8). А вот гостиная баронессы Кшешовской: «Мебель
покрыта темно-серыми чехлами, равно как и рояль и люстра; даже
расставленные по углам тумбочки со статуэтками облачены в темно-серые
рубашки (...) Мрачная, как склеп, гостиная пани Кшешовской» (III, с. 447).
Эти описания напоминают нам каморку Раскольникова, мрачную, тесную,
сравниваемую Достоевским с гробом.
Дом барона Кшешовского, который близко общается с Марушевичем,
негодяем и мошенником, с зеленоватыми стенами «того же нездорового оттенка,
что и желтоватый цвет лица Марушевича» (III, с. 316). Это уже знакомая нам
проекция личности, ее влияние на окружающие предметы, как дом Рогожина из
романа Ф.М. Достоевского «Идиот», который имеет лицо своего хозяина.
Мотив жары, духоты города, влияющего на Раскольникова в «Преступлении
и наказании», обнаруживается и в «Кукле». Вот пан Игнаций Жецкий
возвращается с аукциона с чувством досады, которое усиливается «на редкость
знойным, пыльным днем: тротуары и мостовые накалились, к жестяным вывескам
и фонарным столбам нельзя было прикоснуться, а от ослепительного света у
Игнация слезились глаза….» (III, с. 363). У пана Томаша Ленцкого жара
вызывает в сознании кошмарные картины: «то он воображал, что окутан сетью
интриг, (…) то чудилось, будто он умирает, оставляя разоренную, всеми
покинутую дочь» (III, 372). А один из военных друзей Жецкого Махальский
заключает: «Я бы повесился, приведись мне целую неделю шататься по вашим
улицам! Толчея, пылища, жара! Так только свиньи могут жить, а не люди!»
(III, с. 407).
Говоря о погоде, природе Варшавы, необходимо упомянуть о дворцово –
парковом комплексе Лазенки, где мы часто встречаем Вокульского. Лазенки
отражают чувства героя, его мысли, наталкивают его на совершение различных
поступков.
Поначалу герой стремится в Лазенки только потому, что там гуляет
вечерами Изабелла. Позже мы видим Вокульского уже одиноко блуждающего по
парку, где он предается размышлениям о любви, и, наконец, парк навевает
мысль о том, как было бы «приятно почувствовать, когда холодное лезвие
бандита пронзает разгоряченное сердце».
Проанализируем состояние природы в тот момент, когда Вокульский
впервые гуляет в Лазенках вместе с Изабеллой. «Воцарилось затишье (…)
Листья деревьев чуть трепетали, словно их колыхало не движение воздуха, а
тихо скользящие солнечные лучи (…). Казалось, замерло все: солнце и
деревья, снопы света и тени, лебеди на пруду и рой комаров над ними,
замерли даже сверкающие волны на синей поверхности воды» (III, с. 324).
Природа словно затаила дыхание, замерла в ожидании дальнейших событий
в жизни героя. Вокульскому почудилось, что «они с панной Изабеллой вечно
будут бродить по ярко освещенному лугу, окруженные зелеными куполами
деревьев…» Но ведь эта тишина может означать не только спокойствие и
хорошую развязку событий. Она скорее напоминает затишье перед бурей, нежели
перед ясным днем. И вот уже через несколько страниц читатель видит это
предупреждающее изменение природы, которое словно вырывает героя из
мечтаний и возвращает вновь на землю: «Ветер подул сильнее, замутил воду в
пруду, разметал мотыльков и птиц и нагнал облака, которые все чаще
закрывали солнце. «Как тут уныло!» - шепнул он [Вокульский] и повернул
обратно» (III, с. 327).
И, наконец, когда ясен итог его любви, когда Станислав прозревает и
видит в панне Изабелле всего лишь красивую куклу, он вновь идет в Лазенки.
И в нем вдруг рождается какой-то «инстинкт разрушения» и «как рассерженный
ребенок, он затаптывает следы своих собственных ног, испытывая при этом
удовольствие» (IV, с. 389). Через несколько шагов Лазенки рисуют в его
воображении некое видение – «статую таинственной богини», к которой
стремится Станислав и осознает, что это ничто иное, как Слава.
«Прогулка словно связала невидимыми узами его будущность с той далекой
полосой его жизни, когда он, еще приказчиком или студентом, мастерил машины
с вечным двигателем и управляемые воздушные шары» (IV, с. 390).
Вскоре наш
| |  скачать работу |
Миф большого города в реалистической литературе XIX века |
