Миграция сельского населения XVIII - I пол. XIX вв.: исторические и психологические аспекты
естия (Поршнев) и становится
непосредственно психологическим механизмом осуществления всех и всяческих
изменений в истории, порождаемых не только зовом биологической самообороны,
но и объективной жизнью общества, противоречием экономических и других
отношений.
Помня слова Гегеля о движении истории, которую осуществляет её “дурная
сторона”, “порочное начало” — неповиновение, можно признать историю людей
как резкое сочетание повиновения и непокорности, послушания и дерзости.
С усложнением социальных связей в обществе суггестия не исчезает — она
наблюдается в измененном виде по мере роста и изменения контрсуггестии.
Происхождение последней в истории начинается с весьма элементарных
защитных, негативных реакций на суггестию. По-видимому, самая первичная из
них в восходящем ряду — уклонится от видения и слышания того и тех, кто
форсирует суггестию в межличностном общении. Это означает уход, удаление.
Таким образом, самые древние миграции людей, начиная с распространения
человека по планете, как и миграции вообще в истории, в психологическом
плане можно представить как преодоление межиндивидуального давления, как
уход небольшими группами и в одиночестве от разного рода ограничений.
Сформулированные положения стали методологическими ориентирами при
анализе социально-исключающих предпосылок и условий включения личности в
миграционный процесс. Анализ научной литературы позволяет четко увидеть
различия в подходе и пониманию миграции в дореволюционный и “советский”
период. Немногочисленные работы, появившиеся за годы советской власти
отличаются от дореволюционных исследований несколько упрощенным подходом к
процессу миграции (прежде всего к экономическим и социально-психологическим
предпосылкам переселения крестьян). Так, мы читаем:
“Основной импульс миграционных потоков вызывался классовыми
противоречиями феодального общества”. [46, 142] При этом формы колонизации
выделялись только исходя из видения только активного субъекта миграции:
“помещичья-крепостническая”, “государственная колонизация” [9, 18], хотя в
российской истории далеко не всегда этим субъектом был сам переселенец.
Выяснение причин т. н. “народной” [9, 18] или “вольнонародной” колонизации
сводилось к “усилению классовой борьбы” или “стремлению значительной части
жителей изменить к лучшему условия своего существования путем переселения в
другие местности, особенно на новые земли”. [46, 143]
В нашей работе, критерием для выделения форм миграции послужил
субъективный фактор миграции, т. е. кем именно было принято решение о
переселении: было ли это волеизъявлением самого мигранта или он действовал
под влиянием внешнего воздействия (решение принималось без его участия).
Употребляя термин “субъект миграции” мы подразумеваем, что решение о
переселении принял сам человек, оно может считаться относительно
самостоятельным. На основе источников по астраханской колонизации и
материалов дореволюционных исследований (Кауфман, Романов, Григорьев) можно
предположить, что миграция сельского населения России в XVIII — первой
половине XIX века происходила в двух основных формах:
. Свободная миграция. Она включала в себя все виды переселения, которые
осуществлялись с разрешения и при поддержке правительства (в ответ на
правительственные призывы и меры по защите переселенцев и наделению их
льготами). В эту форму включается и несанкционированная миграция
полусвободных государственных крестьян, а также нелегальные переселения
беглых крепостных, которых, впрочем, редко возвращали владельцам. К этой
группе также отнесены переселившиеся члены религиозных сект,
подвергавшихся гонениям (молокаи и др.), а также бежавшие от хозяев
крепостные крестьяне. В перечисленных случаях переселенец был субъектом,
а не объектом миграции.
. Насильственная миграция предполагает несвободу переселенца в принятии
решения о переезде. Здесь переселенец выступает как объект миграции.
Решение о его переселении принималась в соответствии с “государственными
задачами” (как их понимало правительство) или по воле помещика. В
астраханском варианте переселение крепостных по воле помещиков было
инспирировано правительством, которое осуществляло колонизацию
слабозаселенных пустынных окраин империи. К данной форме миграции
относится и “обязательный” перевод государственных крестьян в низовья
Волги (по распоряжению правительства), и расселение астраханских казаков
по Волге.
Большинство переселенцев, заселивших Волго-Ахтубинскую пойму в конце
XVIII — начале XIX века были “свободными мигрантами”, т. к. оседали в новых
местах “с разрешения властей и на казенной земле”. Интересно, что основной
массив дореволюционной литературы по проблемам миграции посвящен именно
свободной форме переселения.
(2. Социально-психологические предпосылки миграционного процесса
(на материале заселения Волго-Ахтубинской поймы
XVIII — первой половины XIX века)
Мы рассмотрели основные формы миграции. Каковы же были основные
предпосылки и условия переселения крестьян в Волго-Ахтубинскую пойму?
Обратимся к историческим источникам.
Рассматривая общие предпосылки свободного переселения ряд
дореволюционных исследователей (Кауфман, Романов) усматривая “первопричину”
миграции в “относительном малоземельи”, которое на субъективном уровне
обращается в сознании, как “влияние субъективно ощущаемого проявления
кризиса существующей системы крестьянского землевладения”. [47; 163]
В крестьянской среде существовало субъективное ощущение аграрного
кризиса и самые первые “звонки” этого кризиса (снижение урожайности,
заметное увеличение населения) усиливали тревогу крестьян, усиливали
ожидание худшего (земельного передела в соответствии с общинным правом,
голода и др.). Яркое подтверждение этого мы находим в работе Григорьева В.
Н. [48; 41] Приведем собранные им высказывания крестьян — “дети одолели, не
прокормить их на нашей земле”, “жил здесь — лучше не надо, да тесно
скотине”, “штрафы (за потраву скотом) одолели”. Интересно, что в большей
мере тесность угодий для скота, теснота усадьбы и боязнь, что у детей земли
будет мало,— по мнению исследователей характерны для высказываний
зажиточных крестьян, что подтверждает нашу мысль о важности субъективного
восприятия.
Конечно, сам кризис является результатом перенаселения и недостатка в
земле,— но не абсолютного, а относительного перенаселения и такого же
относительного малоземелья. “Переселение,— писал Кауфман,— растет именно
там, где крестьянство переживает критический момент замены залежного и
безнавозного парового хозяйства навозным трехпольем,— и оно останавливается
по минованию этого кризиса”. [47; 79]
Адреса мигрантов, прибывших в Волго-Ахтубинскую пойму, дают нам
представление о распространении кризисных настроений крестьянства
центрально-чернозёмной зоны России. Об этом же говорят и работы
дореволюционных статистиков и публицистов, описывающих тревожные настроения
крестьянства ряда южных и центральных губерний (Кауфман, Григорьев).
Значение этих настроений в контексте общих жизненных планов, интересов и
ожиданий крестьян велико. Дело в том, что крестьяне, составлявшие основной
массив мигрантов, видели в земле единственный источник существования.
Всякое сокращение владений (в результате общинного передела, роста
семьи) отрицательно сказывалось на благосостоянии крестьянских семей и
воспринималось как ухудшение условий жизни, угроза самому существованию.
Ведь других возможностей заработка крестьяне себе не представляли.
Отличительной чертой психологии крестьянина-мигранта, переселяющегося
вследствие влияния аграрного кризиса (прямо или косвенно), была
своеобразная “рамочность”, ограниченность представлений о возможной смене
рода его занятий. Дореволюционные историки считали основную массу
мигрантов,— выходцами из южных районов центрально-российских губерний, где
по сравнению с севером любой губернии земли были плодороднее. Исследователи
отмечали, что именно “северяне”, в силу давнего (по сравнению с югом)
малоземелья и бедности почв в трудных ситуациях находили выход в смене
занятий (“отхожие” промыслы). Крестьяне с “жесткими” представлениями о
занятиях “пашней”, переселившись на юг губернии в силу определенных
обстоятельств задумывали миграцию на окраины страны. Интересно, что в
случае с переселенцами в Волго-Ахтубинскую пойму наиболее часто встречаются
адреса крестьян прибывших из Павловского уезда, который был самым южным в
Воронежской губернии. [49]
Среди личных качеств крестьянина-мигранта составившую свободную форму
переселения, необходимо отметить такое качество, которое в психологии
получило название “внутренний локус контроля” или ответственность.
Крестьянин нередко шел в малоизвестные места надеясь лишь на бога и на
себя. Кроме фактора воли, энергии и решительности переселенца, важны и
факторы знаний и умений.
Можно лишь частично согласи
| |  скачать работу |
Миграция сельского населения XVIII - I пол. XIX вв.: исторические и психологические аспекты |
