Норманнская теория происхождения государства у славян и ее роль в российской истории
Академии Наук) — Ломоносов, Тредьяковский, Крашенинников и Попов, — горячо
протестовали против этих оскорбительных для России измышлений. Когда Миллер
на торжественном заседании Академии прочел свой труд «О происхождении
народа и имени российского», они с возмущением заявили, что автор «ни
одного случая не показал к славе российского народа, а только упоминал о
том, что к его бесчестию служить может». Ломоносов после этого писал:
«Сие есть так чудно, что если бы господин Миллер лучше изобразить умел, он
бы россиян сделал столь убогим народом, каким еще ни один самый подлый
народ ни от какого историка представлен».
Основываясь на древних источниках, Ломоносов доказывал, что к моменту
правления Рюрика Русь уже насчитывала много веков своей собственной,
славянской государственности и культуры.
Еще большего внимания заслуживает выступление Тредьяковского: в изданном
им труде «Рассуждение о первоначалии россов и о варягах-русах славянского
звания, рода и языка» — он обнаружил большую эрудицию и в частности
утверждал, что Рюрик и его братья были прибалтийскими славянами, выходцами
с острова Рюгена, что позже нашло некоторые подтверждения в трудах других
исследователей-антинорманистов.
Эти выступления русских ученых имели временный успех: Миллер был лишен
звания академика, а уже напечатанный труд его уничтожили. Но его измышления
оказались слишком выгодными для многих сильных мира сего: очень скоро он
был прощен и восстановлен в звании. Его «труд» несколько лет спустя был
издан на немецком языке в Германии, а позже снова просунут в официальную
русскую историю.
Норманнская доктрина восторжествовала: она была признана правильной и
научно вполне обоснованной. С той поры все работы историков, которые ей
противоречили, рассматривались как проявление назойлив0ого невежества в
науке и встречали со стороны Академии пренебрежительное отношение, а иногда
и нечто похожее на окрики, — этим особенно отличался Шлецер. Замечательный
труд С. Гедеонова «Варяги и Русь», совершенно разбивающий норманнскую
гипотезу, испортил ему служебную карьеру.
Богатые и материально независимые люди у нас историей, к сожалению, не
занимались, а те, кто избрал ее своей служебной профессией, не могли,
конечно, вступать в идеологический конфликт с министерством просвещения и с
Академией Наук. До самой революции каждый русский историк, если он хотел
преуспевать и получить профессорскую кафедру, должен был придерживаться
доктрины норманизма, что бы он в душе ни думал. Наглядным примером такой
вынужденной двойственности может служить Д. И. Иловайский: в своих
«частных» трудах он был ярым антинорманистом, а в написанных им казенных
учебниках проводил взгляды Байера, Шлецера и иже с ними.
Глава 1. «Призвание варягов» легенда или …?
Норманнская теория была основана на неправильном истолковании русских
летописей. Камнем преткновения явилась статья в Повести временных лет,
датированная 6370-м годом, что в переводе на общепринятый календарь -год
862- й:
«В лето 6370.Изъгнаша Варяги за море, и не даша имъ дани, и почаша сами в
собе володети, и не бе в них правды, и въста родъ на родъ, и почаша
воевати сами на ся. И реша сами в себе: "поищем собе князя, иже бы
володел нами и судил по праву". И идоша за морк к варягам, к Руси; сице
бо тии звахуся Варязи Руь, яко се дркзии зовутся Свие, друзии же
Урмане, Анъгляне, друзии Гъте, тако и си. Реша Руси Чудь,и Словени,и
Кривичи вси:" земля наша велика и обильна, а наряда в ней нет, да поидите
княжить и володети нами. И изъбрашася 3 братья со роды своими, и пояша по
собе всю Русь, и приидоша к Словеном первое,и срубиша городъ Ладогу, и
седе в Ладозе старей Рюрик, а другий, Синеус, на Беле -озере, а третий
Избрьсте, Труворъ. И от техъ варягъ прозвася Руская земля..."[1]
Главным недостатком почти всех работ и норманистов, и антинорманистов
(больше применительно к 19 веку) «было наивное представление о Несторе, как
единственном летописце, написавшем в начале 12 в. «Повесть временных лет»,
которую позднейшие летописцы аккуратно переписывали. Не обращали (и в
большинстве случаев и поныне не обращают) внимание на то, что в древней
летописи три разных (и разновременных) упоминания о варягах, две разные
версии об этнической природе Руси, несколько версий о крещении Владимира,
три версии происхождения и возраста Ярослава Мудрого. Между тем еще в 1820
г. в предисловии к изданию Софийского временника П. Строев обратил внимание
на сводный характер русских летописей».[2] В 30-е г. XIX в. на это же
обстоятельство обращали внимание скептики М. Каченовский и С. Скромненко
(С.М. Строев). Оба считали, что варяго-норманская проблема привнесена в
летопись не ранее XIII в., а С. Скромненко подчеркивал мысль именно о
сводном характере летописи.
Представления о единственном Несторе-летописце были характерны для М.П.
Погодина, который защищал авторство Нестора и его последователя Сильвестра
и принимал норманистскую интерпретацию летописи. Антинорманисты же,
читавшие летописные тексты примерно также, как и скептики, не могли
мириться с тем, что скептики омолаживали летописные известия более чем на
два столетия. В результате рациональное зерно в понимании летописей не было
усвоено спорящими сторонами.
В 30—40-х гг. XIX в. спор о Несторе принял иное направление. А. Куба-рев
в ряде статей сопоставил летопись с Житием Бориса и Глеба, а также Житием
Феодосия Печерского, достоверно принадлежавшими Нестору. В летописи эти
сюжеты излагал «ученик Феодосия», а в житиях — ученик преемника Феодосия —
Стефан, лично Феодосия не знавший и писавший по воспоминаниям немногих
знавших его старцев. Аргументацию А. Кубарева поддержал П.С. Казанский,
полемизируя, в частности, с П. Бурковым, пытавшимся признать разнородные
памятники, принадлежащими одному и тому же автору — Нестору. Именно П.
Бутков пытался примирить сочинения Нестора с текстами летописи, полагая,
что Нестеровы жития были написаны значительно ранее составления летописи
(тем же Нестором). Этот " аргумент будет позднее использован А.А.Шахматовым
(впоследствии он от него отказался) и живет в некоторых работах до сих пор.
В !862 г. вышла небольшая, но важная статья П.С. Билярского. Автор
убедительно показал различия в языке житий и летописи, которые никак не
позволяют приписать те и другие тексты одному автору. В том же и следующем
году свое мнение о летописях высказал один из крупнейших лингвистов XIX
столетия И.И. Срезневский. Он не отрицал участия Нестора в летописании
(хотя и не обосновал этого), но впервые поставил вопрос о летописных
текстах X в. и об участии многих летописцев в составлении того текста,
который известен под названием «Повесть временных лет». Появилось также
несколько публикаций о сложности летописной хронологии из-за разных систем
счета лет,
В 1868 г, вышла основательная работа К. Бестужева-Рюмина, доказывавшего,
что все русские летописи, включая «Повесть временных лет», являются
сводами, основанными на различных письменных и устных источниках. В
последующей полемике, продолжающейся и до сих пор, обозначились разные
взгляды на само понятие «летописный свод», а главное на способы выявления
источников и причинах тех или иных вставок или изъятий текстов из
летописей. В XX в. определились два основных подхода: А.А. Шахматова
(1864—1920) и Н.К. Никольского (1863—1935). Шахматов полагал, что надо
сначала реконструировать текст того или иного свода и лишь затем оценивать
его содержание. В итоге, он много лет пытался восстановить редакции
«Повести временных лет», но под конец пришел к заключению, что это сделать
невозможно. Неоднократно он менял взгляд и на авторство основной редакции,
то приписывая ее Нестору — автору житий, то Сильвестру. Древнейший свод, по
Шахматову, был составлен в конце 30-х гг. XI в. в качестве своеобразной
пояснительной записки в связи с учреждением в Киеве митрополии
константинопольского подчинения. Многочисленные сказания, являющиеся как бы
параллельными текстами к сообщениям летописей, он признавал извлечениями из
летописей. Н.К. Никольский гораздо большее внимание уделял содержательной,
идеологической стороне летописных текстов, усматривая и в разночтениях
прежде всего ту или иную заинтересованность летописцев и стоящих за ними
идейно-политических сил. Соответственно и все внелетописные повести и
сказания он считал не извлечениями из летописей, а их источниками.
Литература в целом в Киевское время ему представлялась более богатой, чем
это принято было думать ранее, а начало летописания он готов был искать в
конце X в. Эти два подхода живут и поныне в работах по истории летописания.
Практически в течение всего XIX в. изучение летописания и источников
летописей почти не соприкасалось со спорами о варягах и русах. И это
притом, что именно из летописей черпали исходный материал. Лишь в
публикациях Д.И. Иловайского (1832—1920), выходивших в 70-е гг. XIX в. и
собранных в сборнике «Разыскания о начале Руси» (1876), была установлена
определенная связь между летописеведением и проблемой начала Руси.
Иловайский был абсолютно прав, устанавливая, что «Сказание о призвании
| |  скачать работу |
Норманнская теория происхождения государства у славян и ее роль в российской истории |
