Образ Ив. Карамазова в романе Братья Карамазовы Ф.М. Достоевского
терял веру в
Россию. По мнению Вышеславцева, Россия должна была вступить в революционный
фазис, это ее судьба, это видел и чувствовал Достоевский. “Не оживет, аще
не умрет” - вот пророчество Достоевского. Россия должна пойти путем зерна.
Беснование русской стихии должно дойти до предела, до полного выявления из
ее недр всего самого низкого - бесы должны войти в стадо свиней и
свергнуться в бездну. Таким образом, нигилизм в России - это совершенно
особенное явление, русский человек ничего не может делать наполовину. Его
нигилизм рожден состраданием. Русский человек ищет абсолюта. Вслед за
Франком, можно сказать, что это вовсе не простое неверие - в смысле
религиозного сомнения или индифферентности, он есть “вера в неверие”,
религия отрицания. Хотя, как уже было замечено выше Серафимой (Роуз)
нигилизм это всегда вера, иначе он не мог бы иметь такого успеха. На смену
“деликатным убийцем, говорит Камю, пришел “государственный террор”. Это и
Наполеон III, и Сталин, и Муссолини, и Гитлер.
Ни Гитлеру, ни Муссолини, как замечает Камю, несмотря на все их
различия, не помешало ссылаться на Гегеля и Ницше. Они воплотили в истории
лишь некоторые из пророчеств немецкой идеологии. И в этом отношении они
принадлежат истории бунта и нигилизма. Нигилистическая революция,
исторически воплотившаяся в гитлеровской религии (созданный на идее
уничтожения), привела только к бешенному всплеску небытия, в конце концов
обратившемуся против себя самого. Гитлер и Геринг. Геббельс, Гиммлер
покончили с собой в подземных укрытиях. Их смерть была лишена смысла, она
лишь выявляла кровавую пустоту нигилизма. В отличие от иррационаного
террора, в России существовал рациональный террор в лице коммунизма,
взвалившего на себя бремя метафизических устремлений, направленных к
созданию на обезбоженной земле царства обожествленного человека. В этом
большая заслуга учения Маркса. Он является пророком производства. Мисиия
пролетариата: превратить наихудшее унижение в высшее человеческое
достоинство. Будучи сначала тысячелетним выразителем тотального отрицания,
он становится глашатаем окончательного утверждения. Утопия заменяет Бога
будущим, сведение всех ценностей к единственной -исторической не могло не
повлечь за собой крайних последствий. Далее, как отмечает Камю,
пророчествам не удалось сбыться. “Маркс, возможно, и не хотел этого, но,
оправдав именем революции кровавую борьбу против всех видов бунта, он несет
за это ответственность... “[95]. Экономические предсказания Маркса были
поставлены под вопрос действительностью, идея миссии пролетариата до сих
пор не нашла своего воплощения в истории. От идеи правления масс, от
понятия пролетарской революции делается переход сначала к революции,
осуществляемой и руководимой “профессиональными агентами”. Затем при
критике государства признается неизбежной диктатура пролетариата в лице его
вождей. И наконец объявляется, что невозможно предвидеть конец такого
временного состояния.
Бердяев, рассуждая о духовном срыве германской мысли, замечает,
что он состоит в “необыкновенной трудности признать тайну богочеловечества,
тайну двуединства, в которой происходит соединение двух природ без их
смещения. Но это означает затруднение в признании тайны
личности”[96].Марксизм является своеобразным типом богоборчества. Истоки
его были гуманистические. Он хочет вернуть рабочим их отчужденную природу.
Но, всеобщее, божественное здесь совершенное общество, в котором также
может потонуть человеческая личность, как она потонула в гегелевском
абсолютном духе. В этом процессе начинает отрицаться человеческое и
подчиняться всеобщему - социалистическому коллективу. Всегда торжествует
антиперсонализм. Атеизм Маркса “не есть мука и тоска, а злобная радость,
что Бога нет, что от Бога, наконец, отделались”[97]. Подсознательной
основой такого бунта, по мнению Лосского, является зависть к Богу.
Достоевский считал, что цель атеистического социализма “вырвать с корнем
христианство” и разрушить основы национальной государственности России.
Как замечает Камю, коммунизм, исходя из своих глубочайших принципов,
стремиться к “освобождению всех людей посредством их всеобщего временного
закабаления”. Камю, подводя итог анализу бунта исторического приходит к
противоставлению бунта и революции. Абсолютная революция предполагает
абсолютную податливость человеческой природы, возможность низведения
человека до уровня простой исторической силы. А бунт - это протест человека
против его превращения в веще, против его низведения к истории. “Бунт-это
утверждение общей для всех людей природы, неподвластной миру силы”.[98]
Бунт созидателен, как считает ЯКамю, революция нигилистична. Бунт твердит
революции и будет твердить, что деяние необходимо не для того, чтобы когда
нибудь прийти к существованию, которое в глазах остального мира сводится к
порочности, а ради того еще смутного бытия, которое таится в самом
бунтарском порыве. Формула метафизического бунта “Я бунтую, следовательно,
мы существуем” и “я бунтую, следовательно, мы одиноки, бунт, вступивший в
распрю с историей, добавляет, что не стоит умирать и убивать во имя
созидания бытия, мы должны жить ради того, чего мы является. Революция,
таким образом, утопия, которая может привести лишь к новым формам
угнетения. Сондинение метафизического бунта с историческим было
опосредовано “ немецкой идеологией”. Камю говорил, что, злые гени Европы
носят имена философов: их зовут Гегель, Маркс, Ницше ... Мы живем в их
Европе, в Европе, ими созданной.”[99].
Как пишет иеромонах Серафим, нацизм и его война сделали для
Центральной Европы то, что сделал большевизм для России - они разрушили
старый порядок и расчистили путь для построения “нового”. Но разрушение
старого порядка это всего лишь подготовка к программе нигилизма - созданию
“нового человека”.[100]
Этот “новый человек”, как пишет Роуз, человек без корней, оторванный
от всего прошлого, которое разрушил нигилизм, сырье для мечты всякого
демагога, “свободный мыслитель” и скептик, закрытый для Истины, но открытой
для любой новой интеллектуальной моды, готовый поверить всему новому,
любитель планирования и экспериментов, благовеющий перед фактом, поскольку
от Истины он отказался; а мир представляется ему обширной лабораторией, в
которой он свободен решать, что “возможно”, а что нет, это автономный
человек под видом смирения просящий только того, что принадлежит ему по
праву, а на деле исполненный гордости и ожидающий получить все, что ни есть
в мире, где ничто не запрещено внешней властью, он - человек минуты, без
совести и ценностей, “бунтарь”, ненавидящей любое ограничение и власть,
потому что он сам себе свой единственный бог, человек массы, умаленный и
упрощенный.
Хотя А. Камю возлагает ответственность за бунт на исскуство,
творчество, считает что именно оно должно бороться пртив несправедивости и
эксплуатации, все же, ка пишет Великовский С.И. .: “ Камю застрял на
перепутье, устрашившись неминуемых подвохов, растерялся, запутался сам и
принялся путать тех, кто ему внимал. Это не зачеркивает его вопросов. Это
побуждает ставить их иначе и искать ответ. Другие ответы надежнее.”[101]
Какие же “надежные” ответы дает Достоевский? По Достоевскому мир не
абсурден, а сам по себе важен и значителен, поэтому, как считает писатель,
бунт Ивана изначально несет в себе неверную мысль об абсурдности мира. Иван
не может находится в состоянии бунта. Он выбирает, хотя еще и не осознанно,
нравственность, а значит и веру. Человек может идти к свету через тьму.
Атеизм может статьдиалектическим монолитом богопознания. Ведет ли писатель
своего героя - бунтаря к этому моменту? Трудно однозначно ответить на этот
вопрос.
Куплевацкая думает, ссылаясь на главу “Русский инок”, что да.[102].
Можно предположить, что духовное движение Ивана не завершается
“горячкой и беспамятсвом” как итогом “пути”, знаком полного нравственного
философского краха лисности. Горячка Ивана ( ка и “Таинственного посетеля”
старца - Михаила) является не следствием “помешательства”, а проявлением
“несомненной милости Божией” к нему - тоже “восставшему на себя”. Зосима
прямо говорит: “Я помешательству его верить не мог” (XIV, 358) в “Дневнике
писателя” 76 г. находим запись, которая подтверждает наше предположение:
“По моему одно: осмыслить и прчувствовать можно даже и верно разом, но
сделаться человеком нельзя разом, а надо выделаться в человека. Тут
дисциплина.” (3. т. 23. 282). То же самое и в эпилоге романа. Оба брата
уверены, что Иван выздоровеет. “Слушай, брат Иван всех превзойдет. Ему
жить, а не нам”, - говорит Митя. (XV, 311). Значит чувствует, что Иван не
только поверит в то, что отвергал, но и превзойдет в вере их обоих.
Итак, в след за Достоевским, мы можем сказать, что зло есть прежде
всего потеря цельности. Проблема зла есть прежде всего проблема смерти.
Неслучайно в русском православии главный праздник - Воскресения Христова.
Источник победы
| |  скачать работу |
Образ Ив. Карамазова в романе Братья Карамазовы Ф.М. Достоевского |
