Особенности художественного изображения эпохи Ивана Грозного в творчестве А. К. Толстого
ки – стихотворениях («Колокольчики мои…», «Ты знаешь край…»), в
сатирической поэме «История государства Российского от Гостомысла до
Тимашева…». Но совершенно особое место в его творчестве занимают
излюбленные им песни, притчи, былины, баллады («Князь Ростислав»,
«Старицкий воевода», «Василий Шибанов», «Князь Михайло Репнин», «Ночь перед
приступом», «Богатырь», «Поток-Богатырь», «Государь ты наш батюшка…»,
«Чужое горе», «Змей Тугарин», «Песня о походе Владимира на Корсунь», «Три
побоища» и другие).
Баллады Толстого занимают значительное место не только в его творчестве,
но и во всей истории русской поэзии. Тургенев, характеризуя оставленное
Толстым литературное наследие, отмечал, что он был «…создателем нового у
нас литературного рода – исторической баллады, притчи, легенды; на этом
поприще он не имеет соперников».1
Толстой писал баллады в течение всей своей литературной деятельности. Его
первые опыты, по его собственному мнению, «ужасные»2, с налетом мистики, в
духе Жуковского («Волки»). К числу ранних баллад относится и баллада
«Курган», проникнутая романтической тоской по далеким временам, по
легендарному прошлому родной страны. В 40-х годах окончательно складывается
у Толстого жанр исторической баллады, который стал впоследствии излюбленной
формой его творчества.
Баллады Толстого посвящены, в большинстве своем, концу XVI – началу XVII
века («Старицкий воевода», «Василий Шибанов», «Князь Михайло Репнин»,
«Государь ты наш батюшка»); а также – Киевской Руси и Новгороду («Князь
Ростислав», «Змей Тугарин», «Песня о походе Владимира на Корсунь»). Это
связано с историческими взглядами Толстого. В своих балладах он
противопоставлял две эпохи – Русь изначальную (откровенно любуясь ею и
находя в ней нравственный идеал) и Русь Московскую, деспотичную (которая
являлась для писателя воплощением отрицательных тенденций русской истории).
А образы киевского князя Владимира и царя Ивана Грозного являются
контрастными в творчестве, а именно, в исторических балладах, поэта.
Такое отношение к истории мы встречаем у многих русских писателей XVIII –
начала XIX века, причем у писателей различных общественно-литературных
направлений. Оно характерно, например, для дум Рылеева, которых
исторический материал использован для пропаганды в духе декабризма. В
поэзии 20-х годов был ряд явлений, близких думам Рылеева, но все же именно
у него дума как разновидность исторической баллады проявилась особенно
ярко, и Толстой, на наш взгляд, вполне мог, в какой-то мере, использовать
опыт Рылеева.
Баллады и былины А. К. Толстого – произведения, близкие по своим жанровым
особенностям, даже сам поэт не проводил между ними отчетливой грани.
Интересен тот факт, что несколько сатир, явно обращенных в современную
поэту действительность, облечен им в форму былины: их непосредственная
связь с современностью не вызывает сомнений («Поток-Богатырь»). Но в
большинстве случаев эта связь истории с современностью обнаруживается лишь
в соотношении с социально-политическими и историческими взглядами Толстого.
Характерный пример – «Змей Тугарин». Персонажи в нем былинные, но общий
замысел не восходит ни к былинам, ни к историческим фактам. Словесный
поединок князя Владимира с Тугариным отражает не столько какие-либо
исторические явления, сколько собственные взгляды Толстого. Поэт хорошо это
понимал и потому писал Стасюлевичу, что в «Змее Тугарине» «…сквозит
современностью»1. Впоследствии Толстой считал «Змея Тугарина» лучшей из
своих баллад. В ней звучит все та же тревожная мысль писателя о клейме
татарского ига. На страшную татарскую «рожу» он смотрел глазами древней
христианской Руси: это воплощение всего «бусурманского, дьявольского,
воплощение мерзости и без-образности»2 (то есть того, что образа, устроения
и гармонии не имеет), без-образности и мерзости не только внешней, но и
внутренней.
Заканчивается баллада обнадеживающе – русским народом будут править
русские и по-русски:
Пирует Владимир со светлым лицом,
В груди богатырской отрада,
Он верит: победно мы горе пройдем,
И весело слышать ему над Днепром:
«Ой, ладо, ой ладушки-ладо!»
(«Змей Тугарин», 1869г.)
«Змей Тугарин» положил начало целой серии баллад, в которых Толстой
яростно отстаивал мысль о том, что Русь только тогда и была Русью, когда
она и Европа были неотделимы (примечательно, что через двадцать с лишним
лет после написания баллады, в 1891 году «Змей Тугарин», предназначавшийся
для серии книжек для народа «Правда», был запрещен цензурой. «Смысл его
недоступен для малообразованного читателя, который разве может вынести одно
только заключение, что еще князь Владимир Красное Солнышко пил за волю
народа русского, за древнее русское вече и за колокол Новгородский» (Дело
С.-Петербургского цензурного комитета, 1890 г., № 105).
В этой же балладе звучит страшное пророчество Змея:
Певец продолжает: «И время придет,
Уступит наш хан христианам,
И снова подымется русский народ,
И землю единый из вас соберет,
Но сам же над ней станет ханом!
……………………………………….
И в тереме будет сидеть он своем,
Подобен кумиру средь храма,
И будет он спины вам бить батожьем,
А вы ему стукать да стукать челом –
Ой срама, ой горького срама!»
И здесь звучит отвращение поэта к эпохе Ивана Грозного, мы видим его
неприятие Московской Руси, писатель находит в ней истоки всех будущих
исторических и духовных катаклизмов России.
Владимиру Красному Солнышку и его приближенным дико слушать подобные речи
Змея, они даже не могут представить, как это им, гордым русским князьям,
можно склонить головы перед «ханом» – Иваном Грозным:
«Нет, шутишь! Живет наша русская Русь!
Татарской нам Руси не надо!»
В этой балладе, так же как и в последующих произведениях («Песня о
Гаральде и Ярославне», «Три побоища», «Песня о походе Владимира на
Корсунь») мы находим признаки тесного знакомства поэта с Московской Русью,
неприятием ее и поисками светлого, подлинно русского начала в домонгольском
периоде, когда, по его представлениям, честь, достоинство и свобода
человека ценились превыше всего.
Таким образом, баллады, как один из основных и излюбленных жанров в
творчестве Толстого, являются важной частью его размышлений как над
современной ему русской жизнью, так и над прошлым России.
Писатель призывает отказаться от формального понимания истоков русской
культуры и мироощущения и обратиться к глубинной истории индоевропейских
народов, к той поре, когда они стали «…отделяться от древнего арийского
ствола, и нет сомнения, что и интересы и мифология у нас были общие»1. В
нем зарождаются замыслы новых баллад: «Я буду писать их в промежутках между
действиями «Царя Бориса», и одну из них я уже начал. Ненависть моя к
московскому периоду – некая идиосинкразия, и мне вовсе не требуется
принимать какую-то позу, чтобы говорить о том, что я говорю… И откуда это
взяли, что мы антиподы Европы? Над нами пробежало облако, облако
монгольское, и пусть черт его умчит как можно скорее… Надо все или ничего;
надо смотреть и на прошлое и на будущее, как, я думаю, мы будем смотреть
только на том свете… У нашей души только одно окошко, через которое она
видит предметы, один за другим; когда стены отпадут, вид откроется на все
стороны, и все представится одновременно; все, что казалось противоречиво,
– объяснимо самым простым образом, понятным для ребенка…»1. Это «окошко»
Толстой расширял, прежде всего во взгляде на русскую историю («Земля,
кажись, богата – / Порядка только нет…»).2
Поиски ответа на вопрос – как освободиться (и стране, и каждому человеку)
от ненавистных татарских пут (что самое страшное, в нравственном смысле от
татарского ига мы не свободны до сих пор) были мучительны и приводили
писателя к «горю от ума», к безысходности. И это нашло свое яркое отражение
в лирике:
Хорошо, братцы, тому на свете жить,
У кого в голове добра не много есть…
……………………………………………..
А беда тому, братцы, на свете жить,
Кому Бог дал очи зоркие,
Кому видеть дал во все стороны,
| |  скачать работу |
Особенности художественного изображения эпохи Ивана Грозного в творчестве А. К. Толстого |
