Проблема человека в эпоху раннего итальянского гуманизма
«Письме к потомкам» объяснял свое
отношение к роскоши так: «Более всего мне была ненавистна пышность, не
только потому, что она дурна и противна смирению, но и потому, что она
стеснительна и враждебна покою»[24]. По этой же причине Петрарка «…всегда
глубоко призирал богатство не потому, чтобы не желал его, но из отвращения
к трудам и заботам, его неразлучным спутникам»[25]. Петрарка не отрицал
мирских радостей, наслаждений, не призывал к бедности других, но для себя
он выбирал путь умеренности во всем: в пище, развлечениях. Петрарка находил
массу доводов в пользу умеренности, он говорил, что множество достойных
людей жили в скромности и воздержании, хотя некоторые из них могли себе
позволить радости жизни. Излишняя роскошь отвлекает и порабощает, мешает
покою. По-видимому, Петрарка относился к людям, которые в своей жизни
руководствуются принципом отказа от больших удовольствий, исходя из того,
что их достижение слишком обременительно. Даже о соблазнах он писал, что
стремился избежать их «…не только потому, что они вредны сами по себе и не
согласны со скромностью, но и потому, что враждебны жизни размеренной и
покойной»[26].
Однако, несмотря на возражения Франциска, Августин не отступает: «…ты
не так свободен от этой заразы»[27]. Само богатство не было противно его
душе, именно это осуждал в себе Петрарка устами Августина. Петрарку не
устраивали пути достижения богатства, и он приспосабливался к более
скромному образу жизни из-за нежелания добиваться богатства физическим
трудом. Но все эти пороки признавались Петраркой несущественными по
сравнению с тем, что на взгляд истинного верующего считалось «язвами» его
души, цепями, не позволяющими «...думать ни о смерти, ни о жизни»[28],
«худшим видом безумия»[29], речь идет о любви к женщине и любви к славе.
Петрарка также мучился тем, что любовь к Лауре препятствовала
стремлению обрести вечное спасение, устами Франциска, он говорил: «Венера
лишает нас возможности созерцать Божество»[30]. Однако, он утверждал, что
предмет его любви настолько возвышен, что это чувство не может быть
греховным, любимую женщину он называл «редким образцом добродетелей».
Любовь явилась источником его вдохновения, побудила к добродетелям, а
значит, она не может быть противна богу: «Любовь к ней, несомненно побудила
меня любить Бога.»[31].
Петрарка тяготел к реальному, земному человеку, это характерная черта
ренессанса делала его решительным врагом схоластической философии, и ее
устремлений в заоблачные выси. Он переходил на новый уровень, воспевал
человека и наделял его божественными способностями, отходя от принципов
теологии. Он считал возможным не только стремление к божественному, но и
возможность уподоблению богу. Вопреки христианскому вероучению он
утверждал, что бог воплотился в человеке для того, «чтобы, сделавшись
человеком, сделать человека богом … Вот уже он бог»[32].
Другая проблема, вставшая перед Петраркой и запечатленная в «Моей
тайне», на пути достижения вечной жизни - это желание славы. Человеческая
слава не вписывалась в средневековые представления, считавшие человека
порочным. Средние века требовали от человека смирения, прославляя лишь тех,
кто отрекался от себя во имя бога. Слава, которую желал Петрарка, не имела
отношения к воспеванию бога. В молодости, Петрарка, веря в бессмертие
человеческого гения, хотел бессмертия, не того бессмертия, о котором
говорила церковь, а того, которое досталось великим мужам классической
древности. Хотя Петрарка и говорил о том, что «тщетна слава, приобретенная
одним блеском славы»[33], однако сам придавал мало значения всей мудрости
этого изречения. Петрарка жаждал славы во всем ее блеске, но так было до
поры до времени. Его труды были оценены, в Воклюзе он получил письмо из
Рима и Париже, его приглашали на поэтическое коронование. 8 апреля 1341
года Петрарка короновался в Риме. Достигнув славы, Петрарка понял, что она
вызывает в окружающих куда больше зависти, чем добрых чувств, кроме того,
это желание вставало преградой на пути к вечной жизни.
Петрарка активно противостоял представлениям средневековой схоластики,
испытывал неприязнь к ее авторитарности, губящей творческий дух. Он был
убежден, что данные, основанные на утверждениях авторитетов, а не на
изучении действительности, часто бывают неверны. Средневековые схоласты
верили в существование вещей, которых сами никогда не видели. Петрарка
критически относился к работе над текстами авторитетных ученых, подвергал
сомнению даже тех, кто, по его мнению, достоин уважения и перед кем он сам
приклонялся. К, примеру, Аристотель, которого он считал «великим и
ученейшим», по его мнению «мог не знать кое-чего и даже весьма
многого»[34]. Но истина достигаема, и в случае нежелания или неумения
видеть ее, и в случае если она высказана неавторитетным человеком: «И даже
если автору привыкли не верить, истина сама заставит верить ей»[35].
Петрарке не нравились схоластические принципы, их суровость, суждение:
«легкие проступки должны исправляться словами, тяжелые наказанием»[36], его
гуманистический подход к данной проблеме существенно отличался. По мнению
философа, подход к каждому конкретному человеку должен быть индивидуальным.
Встав на путь противостояния средневековью, Петрарка первый полностью
подчинил свою жизнь философии и литературе, он видел в них ответы на свои
вопросы. Со временем наука для него заняла первое место, а «поэзия
осталась … только средством украшения»[37].
Прежде всего, по мнению Петрарки, нужны науки, помогающие узнать смысл
собственного существования: «…ведь какая польза, спрашиваю я, знать природу
зверей и птиц и не знать природы людей, не знать и не стремиться узнать,
для чего мы существуем, откуда идем и куда направляемся»[38].
К необходимым для человека наукам он причислял, прежде всего,
философию. Петрарка противопоставлял философию схоластике, которая была
ему глубоко чужда, и непримиримым противником которой он был. Перед
философией он приклоняется, для него она: «…является даром божьим,
путеводной нитью всех добродетелей и очищением от всех пороков…госпожой и
учителем всех наук»[39].
Среди наук он также выделяет риторику, как средство передачи душевного
состояния. Красноречие для него «могучий инструмент славы»[40], неразделимо
связанный с мудростью и добродетелью. Ему хотелось добиться большей
определенности, смысловой и образной точности, понятности, языковой
гибкости, при этом он разделял понятия: красноречие и говорливость. Речь
необычайно значима для передачи мироощущения и получения представления о
других людях, она способна возвышать, объединять, умиротворять.
Петрарка считал, что диалектика подстегивает быстроту ума, упражняет
сообразительность.
История – это область знания, в которой он видел большое нравственное
содержание и способность морально воздействовать на человека. Она
интересовала его, прежде всего в культурном и этическом аспекте.
К другим наукам Петрарка относился как к второстепенным. Исследования
внешнего мира, не относящиеся к человеку, для него бессмысленны. Но и к
наукам, изучающим внутренний мир человека, его ум, волю, чувства, он
предъявлял особые требования. Он был уверен в том, что нет пользы знать все
о добродетелях и не стать добродетельным, видеть порок и не избегать его.
Знания и мораль для него неразделимы: «После изучения всего этого я знаю
несколько больше, чем знал, но душа моя осталась той же, что была, и воля
той же. Я не изменился … Не отрицаю, Аристотель учит, что такое
добродетель, но побуждающих и пылких слов, которые подталкивают душу и
воспламеняют ее любовью к добродетели и ненавистью к пороку, то чтение не
имеет или имеет в самой незначительной степени»[41]. Он искал возможность
донести до широкого круга людей знания, ведущие к добродетели.
Особенно враждебно он относился к медикам, считая, что они подчиняют
риторику - медицине, госпожу – служанке, когда врачуют и воспитывают душу,
что это дело не их, это дело истинных философов и ораторов.
Петрарке было присуще чувство человеческого достоинства. С ним, сыном
скромного нотариуса, беседовали знатные вельможи, венценосцы и князья
церкви как с равным.
По мнению Петрарки, каждый мог стать достойным, отсутствие знатности
этому не помеха и не может стать непреодолимым препятствием на пути
сильного и волевого человека. В трактате «О средствах против счастливой и
несчастливой судьбы» Петрарка отстаивал свою точку зрения на то, что
истинное благородство заключалось не в знатном происхождении, не в «голубой
крови». Прославиться благодаря самому себе – это случай беспримерный,
признак истинного благородства. Новизна и величие начинающих для него
однозначно привлекательнее носителей самых громких фамилий. «Действительно,
если доблесть делает человека истинно благородным, то я не понимаю, что
мешает тому, кто хочет стать благородным и почему же лучше, чтобы его
сделали благородным другие, чем он сам?»[42] — писал Петрарка. Человек
незнатный мог
| |  скачать работу |
Проблема человека в эпоху раннего итальянского гуманизма |
