Происхождений цивилизации
в процессе репликации своей технологии
стоят перед выбором образа действия, кратным степени сложности
технологии. Чтобы вся часть сообщества, занятая производством индустрии
находилась в одинаковом положении в производственном процессе,
оптимальное количество непосредственных создателей индустрии должно быть
близко количественному показателю технологии. Если изготовителей больше,
определенное их число начинает дублировать выборы образа действия, уже
разрешаемые соплеменниками, что является избыточным фактором репликации
культуры. Напротив, если изготовителей меньше, на них ложится двойная
нагрузка в решении информационных проблем воспроизводства стандартной
индустрии. Если же количество типов инвентаря и соответствующих им
технологических задач равноценно количеству производителей, последние
оказываются в среднем в совершенно одинаковом положении при решении
технологических проблем и связанных с ними информационных трудностей.
Такое состояние наиболее оптимально для поддержания общеупотребительного
состояния индустрии как в данный момент, так и во времени. Эту
зависимость можно переформулировать и в других терминах. Когда степень
сложности технологии эквивалентна численности своих создателей, на
каждого из них, условно говоря, приходится определенный процент от общей
степени сложности технологии, что выражает среднюю оптимальную
эффективность ее воспроизводства. Если по какой–то причине сообщество
вырастает, то, с одной стороны, в продуктах труда начинают накапливаться
нестандартные изделия, совершенно избыточные для информационного
оживления процесса репликации, поскольку они начинают дублировать друг
друга; с другой стороны, процент технологии, приходящийся на каждого
производителя, падает, что эквивалентно снижению эффективности
воспроизводства культуры. Очевидно, это не оптимальный вариант. В
противоположном случае, когда численность сообщества снижается, с одной
стороны, возрастает трудоемкость репликации культуры, а с другой —
появляется биологически неприемлемый момент деградации демографического
состояния сообщества. Очевидно, из трех возможных вариантов отношения
степени сложности технологии к демографическому состоянию сообщества
оптимальным является промежуточный, когда демографические и
технологические показатели близки.
Между тем общая тенденция демографического роста человечества и
популяций древних гоминид показывает, что в доистории, наверняка, бывали
моменты, когда демографическое состояние тех или иных сообществ
необратимо выходило за рамки баланса демографии и технологии.
Последствием этого должно было стать одновременное снижение эффективности
воспроизводства культуры и появление в ней избыточно большого количества
нестандартных артефактов. Возможным средством преодоления этого
негативного состояния могло быть введение определенных нестандартных
артефактов в номенклатуру типичного инвентаря данной культуры. Это
избавляло культуру от информационно избыточного нестандартного
инструментария, восстанавливало эффективность воспроизводства культуры и,
конечно, превращало ее в новую культуру. Например, мустьерская культура,
базирующаяся в основном на технологии отщепов, постоянно порождала тот
или иной процент пластин, которые явно не были основой мустьерской
технологии. Во время верхнепалеолитического демографического взрыва
пластины (мустьерский нестандарт) стали основой верхнепалеолитической
технологии (шательперрон, ориньяк). Другой пример — судьба олдовайских
протобифасов (типичный олдовай — 1,3%, развитой олдовай А — 2,3%),
которые в типичном олдовае не были стандартны ни по фактуре, ни по
частоте в инвентаре. В конце типично олдовайской эпохи, синхронно
развитому олдоваю А, началась территориальная экспансия человека
прямоходящего, которая в конце концов привела к его демографическому
подъему и созданию раннеашельской культуры. В раннем ашеле нестандартные
олдовайские протобифасы были несколько стандартизированы в бифасы и вошли
в основной набор инвентаря (53,2%); то же, но менее выраженно, случилось
и с синхронным развитым олдоваем В (6,3% бифасов). Примеры можно
продолжить.
В самом общем виде наше предположение о количественной связи
демографии и технологии хорошо подкрепляется примерами, отчасти
выходящими за рамки первобытности. Первый (верхнепалеолитический)
демографический взрыв человечества сопровождался верхнепалеолитической
технологической революцией. Второй (плейстоцен/голоценовый)
демографический взрыв вызвал неолитическую технологическую революцию. И,
наконец, третий (современный, начавшийся в XI — середине XVI в.[29])
демографический взрыв вызвал в Западной Европе промышленную
технологическую революцию. Эти факты представляются весьма существенными.
Возможная связь демографии с технологией проливает новый свет на
динамику развития производительных сил. Последние состоят из личного
(субъективный фактор) и вещного (средства и предметы труда) элементов,
причем саморазвитие производительных сил начинается с личного
элемента[30]. Эта схема представляется вполне правдоподобной, однако
первоначальное изменение субъективного фактора производства нам видится
не в усовершенствовании производителя, а в изменении его демографического
состояния, что влечет за собой, как обрисовано выше, технологическое
изменение средств труда. На наш взгляд, количественная корреляция
демографии с технологией выполняла двоякую функцию: поначалу
преимущественно демографическую, а затем и социальную. Для понимания
генезиса демографо–технологической зависимости у наших предков необходимо
обратиться к их истокам. Первые безорудийные гоминиды (австралопитек
афарский и его пока малоизвестные предки) происходили из среды высших
обезьян и имели сходные с последними структуры сообществ. Об этом
неопровержимо свидетельствует тот факт, что обнаруженные этнографами у
доцивилизованных народов основные формы кровно–родственных отношений
(промискуитет, эндогамия, экзогамия, матрилинейность, патрилинейность,
известные в пережитках или в полноценной форме) находят аналогии в среде
высших приматов. Согласно Дж.Круку[31], структуру сообщества высших
коллективных животных определяет уровень биопродуктивности среды
обитания. Вследствие этого у высших приматов, живущих в условиях
тропического леса (высокая биопродуктивность), складывается нежесткая
структура сообщества (например, у шимпанзе), типологически напоминающая
условия эндогамного промискуитета. В относительно менее биопродуктивных
районах (например, в условиях саванной лесостепи у шимпанзе) наблюдается
обмен самками, т.е. типологический аналог экзогамии. При этом
преимущественное положение в сообществе наследуется по материнской линии
(такая матрилинейность весьма характерна для приматов). В подобном случае
мы сталкиваемся с типологическим аналогом экзогамии с матрилинейностью,
что вполне могло бы лежать у истоков дуально–родовой организации с
матрилинейностью (“матриархатом”). Наконец, у приматов, живущих в
пустынных биотопах, встречается патрилинейная гаремная организация,
обнаруживающая сходство с прототипом отцовского рода. Природа этих
ассоциаций у приматов объясняется эволюционно-экологическими причинами. В
малопродуктивных пустынных регионах количество доступной пищи ограничено,
а потому в сообществах приматов сохраняется то минимальное количество
самцов, которое необходимо для размножения, а прочие самцы изгоняются.
Соответственно в сообществе, состоящем из самок с детенышами и небольшого
числа самцов, устанавливается гаремная структура организации. В более
продуктивных регионах (лесистая саванна и тропический лес) количество
доступной пищи велико, и в сообществах приматов, обитающих в этих
условиях, самцы не изгоняются, а отношения полов более свободны.
В зависимости от биопродуктивности своего местообитания ранние
гоминиды могли иметь тот или иной вариант структуры сообщества из числа
вышеназванных и донести признаки похожих общественных структур до эпохи
цивилизации. С наступлением цивилизованной эпохи судьба архаичных
кровно–родственных общественных структур резко переменилась, причем в
одном направлении: в цивилизованных социумах городского типа, несмотря на
некоторые пережитки (эндогамии в древнем Египте и Эламе, например),
повсеместно устанавливается патриархальная иерархическая структура,
генезис которой мог иметь древнюю эволюционную природу. Дело в том, что
городской цивилизованный образ жизни с жесткой привязкой населения к
месту и отчуждением значительной его части от самостоятельной добычи пищи
должен был поставить нормального примата, каким был человек, в
ограниченные условия существования. Определенный аналог этим условиям
обезьяны получают при содержании их в неволе, где они воспринимают
ограничения своего доступа к пище (хотя ее достаточно) как обитание в
малопродуктивном биотопе со скудными пищевыми ресурсами. Соответственно у
обезьян в неволе складываются “пустынные” структуры отношений полов, т.е.
гаремная патрилинейность. Весьма вероятно, что
| |  скачать работу |
Происхождений цивилизации |
