Произведения Солженицына- монументально-публицистическое исследование репрессивной системы
пытались за них заглянуть - а там-то и начинается страна ГУЛАГ,
совсем рядом, в двух метрах от нас. И еще мы не замечали в этих заборах
несметного числа плотно подогнанных, хорошо замаскированных дверок,
калиток. Все, все эти они были приготовлены для нас! - и вот распахнулась
быстро роковая одна, и четыре белых мужских руки, не привыкших к труду, но
схватчивых, уцепляют нас за руку, за воротник, за шапку, за ухо -
вволакивают как куль, а калитку за нами, калитку в нашу прошлую жизнь,
захлопывают навсегда.
Все. Вы - арестованы!
И нич-ч-чего вы не находитесь на это ответить, кроме ягнячьего бленья:
Я-а?? За что??..
Вот что такое арест: это ослепляющая вспышка и удар, от которых
настоящее разом сдвигается в прошедшее, а невозможное становится
полноправным настоящим».
Солженицын показывает, какие необратимые, патологические изменения
происходят в сознании арестованного человека. Какие там нравственные,
политические, эстетические принципы или убеждения! С ними покончено чуть ли
не в тот же момент, когда ты перемещаешься в «другое» пространство - по ту
сторону ближайшего забора с колючей проволокой. Особенно разителен,
катастрофичен перелом в сознании человека, воспитанного в классических
традициях - возвышенных, идеалистических представлениях о будущем и
должном, нравственном и прекрасном, честном и справедливом. Из мира
мечтаний и благородных иллюзий ты враз попадаешь в мир жестокости,
беспринципности, бесчестности, безобразия, грязи, насилия, уголовщины: в
мир, где можно выжить, лишь добровольно приняв его свирепые, волчьи законы;
в мир, где быть человеком не положено, даже смертельно опасно, а не быть
человеком - значит сломаться навсегда, перестать себя уважать, самому
низвести себя на уровень отбросов общества и так же именно к себе и
относиться.
Чтобы дать читателю проникнуться неизбежными с ним переменами, пережить
поглубже контраст между мечтой и действительностью, А.И. Солженицын нарочно
предлагает вспомнить идеалы и нравственные принципы предоктябрьского
«серебряного века»- так лучше понять смысл произошедшего психологического,
социального, культурного, мировоззренческого переворота. «Сейчас-то бывших
зэков да даже и просто людей 60-х годов рассказом о Соловках, может быть, и
не удивишь. Но пусть читатель вообразить себя человеком чеховской или после
чеховской России, человеком Серебряного Века нашей культуры, как назвали
1910-е годы, там воспитанным, ну пусть потрясенным гражданской войной, - но
все-таки привыкшим к принятой у людей пище, одежде, взаимному словесному
обращению...». И вот тот самый «человек серебряного века» внезапно
погружается в мир, где люди одеты в серую лагерную рвань или в мешки, имеют
на пропитание миску баланды и четыреста, а может, триста, а то и сто
граммов хлеба(!); и общение- мат и блатной жаргон. -«Фантастический мир!».
Это внешняя ломка. А внутренняя - покруче. Начать с обвинения. «В 1920
году, как вспоминает Эренбург, ЧК поставила перед ним вопрос так:
«Докажите, что вы - не агент Врангеля». А в 1950 один из видных
подполковников МГБ Фома Фомич Железнов объявил заключенным так: «Мы ему
(арестованному) и не будем трудиться доказывать его вину. Пусть он нам
докажет, что не имел враждебных намерений».
И на эту людоедски-незамысловатую прямую укладываются в промежутке
бессчетные воспоминания миллионов. Какое ускорение и упрощение следствия,
не известные предыдущему человечеству! Пойманный кролик, трясущийся и
бледный, не имеющий права никому написать, никому позвонить по телефону,
ничего принести с воли, лишенный сна, еды, бумаги, карандаша и даже
пуговиц, посаженный на голую табуретку в углу кабинета, должен сам изыскать
и разложить перед бездельником-следователем доказательства, что не имел
враждебных намерений! И если он не изыскивал их (а откуда он мог добыть),
то тем самым и приносил следствию приблизительные доказательства своей
виновности!».
Но и это еще только начало ломки сознания. Вот - следующий этап
самодеградации. Отказ от самого себя, от своих убеждений, от сознания своей
невиновности (тяжко!). Еще бы не тяжко! - резюмирует Солженицын, - да
непереносимо человеческому сердцу: попав под родной топор - оправдывать
его.
А вот и следующая ступенька деградации. «Всей твердости посаженных
правоверных хватило лишь для разрушения традиций политических заключенных.
Они чуждались инакомыслящих однокамерников, таились от них, шептались об
ужасных следствиях так, чтобы не слышали беспартийные или эсеры - «не
давать им материала против партии!».
И наконец - последняя (для «идейных»!): помогать партии в ее борьбе
с врагами, хотя бы ценой жизни своих товарищей, включая и свою собственную:
партия всегда права! (статья 58, пункт 12 «О недонесении в любом из деяний,
описанных по той же статье, но пунктами 1-11» не имела верхней границы!!
Этот пункт уже был столь всеохватным расширением, что дальнейшего и не
требовал. Знал и не сказал - все равно, что сделал сам!). « И какой же
выход они для себя нашли? - иронизирует Солженицын. - Какое же действенное
решение подсказала им их революционная теория? Их решение стоит всех их
объяснений! Вот оно:
чем больше посадят - тем скорее вверху поймут ошибку! А поэтому -
стараться как можно больше называть фамилий! Как можно больше давать
фантастических показаний на невиновных! Всю партию не арестуют!
(А Сталину всю и не нужно было, ему только головку и долгостажников.)».
Автор приводит символический эпизод, касающийся «коммунисток набора 37-
го года»: «В свердловской пересылочной бане этих женщин прогнали сквозь
строй надзирателей. Ничего, утешились. Уже на следующих перегонах они пели
в своем вагоне:
«Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек!»
Вот с таким комплексом миропонимания, вот с таким уровнем сознания
вступают благомыслящие на свой долгий лагерный путь. Ничего не поняв с
самого начала ни в аресте, ни в следствии, ни в общих событиях, они по
упорству, по преданности (или по безвыходности?) будут теперь всю дорогу
считать себя светоносными, будут объявлять только себя знающими суть
вещей». А лагерники, встречая их, этих правоверных коммунистов, этих
«благонамеренных ортодоксов», этих настоящих «советских людей», «с
ненавистью им говорят: «Там, на воле, вы - нас, здесь будем мы - вас!».
«Верность? - переспрашивает автор «Архипелага». - А по-нашему: хоть кол
на голове теши. Эти адепты теории развития увидели верность свою развитию в
отказе от всякого собственного развития». И в этом, убежден Солженицын, не
только беда коммунистов, но и их прямая вина. И главная вина - в
самооправдании, в оправдании родной партии и родной советской власти, в
снятии со всех, включая Ленина и Сталина, ответственности за Большой
террор, за государственный терроризм как основу своей политики, за
кровожадную теорию классовой борьбы, делающей уничтожение «врагов», насилие
- нормальным, естественным явлением общественной жизни.
И Солженицын выносит «благонамеренным свой нравственный приговор:
«Как можно было бы им всем посочувствовать! Но как хорошо все видят они, в
чем пострадали, не видят, в чем виноваты.
Этих людей не брали до1937 года. И после 1938-го их очень мало брали.
Поэтому их называют «набор 37-го года», и так можно было бы, но чтоб это не
затемняло общую картину, что даже в месяцы пик сажали не их одних, а все
тех же мужичков, рабочих, и молодежь, инженеров и техников, агрономов и
экономистов, и просто верующих.
Система ГУЛАГа достигла своего апогея именно в послевоенные годы, так как
к сидевшим там с середины 30-х гг. «врагам народа» добавились миллионы
новых. Один из первых ударов пришелся по военнопленным, большинство из
которых (около 2млн.) после освобождения были направлены в сибирские и
ухтинские лагеря. Туда же бы были сосланы «чуждые элементы» из
Прибалтийских республик, Западной Украины и Белоруссии. По разным данным,
в эти годы «население» ГУЛАГа составляло от 4,5 до 12млн. человек.
«Набор37-го года», очень говорливый, имеющий доступ к печати и радио,
создал «легенду 37-го года», легенду из двух пунктов:
1. если когда при советской власти сажали, то только в этом году и только о
нем надо говорить и возмущаться;
2. сажали - только их.
« И в чем же состоит высокая истина благонамеренных? - продолжает
размышлять Солженицын. - А в том, что они не хотят отказаться ни от одной
прежней оценки и не хотят почерпнуть ни одной новой. Пусть жизнь хлещет
через них, и переваливается, и даже колесами переезжает через них - а они
ее не впускают в свою голову! А они не признают ее, как будто она не идет!
Это нехотение осмысливать опыт жизни - их гордость! На их мировоззрение не
должна отразиться тюрьма! Не должен отразиться лагерь! На чем стояли - на
том и будем стоять! Мы - марксисты! Мы - материалисты! Как же можем мы
измениться от того, что случайно попали в тюрьму? Вот их неизбежная
мораль: я посажен зря и, значит, я - хороший, а все вокруг - враги и сидят
за дело».
Однако вина "благонамеренных", как
| |  скачать работу |
Произведения Солженицына- монументально-публицистическое исследование репрессивной системы |
